– Два. Двойных, – раздался сзади голос. Оборачиваться я не стала.
– Сто двадцать, – отрывисто бросила буфетчица, и на стойку быстро легла пятисотрублевая купюра, которая тут же исчезла в ее цепких пальцах.
– Меценатствуешь, Евгений? – не оборачиваясь, спросила я.
– Просто угощаю, Ксюша, – с нажимом на мое имя ответил сын начальницы.
Я отошла от стойки к столику. Женя сел напротив. Серые глаза смотрели на меня изучающе.
– Ну и как тебе тут?
– Нормально.
– Нравится?
– Безумно. Всю жизнь мечтала впаривать лохам «Лактофай-бер».
– Другого ответа и не ожидал. Ты ведь москвичка?
– Послушай, что ты ко мне привязался? – не выдержала я. – Не хватало Кямрана, теперь еще ты!
Женя улыбнулся одними губами, с холодным интересом скользя по мне глазами. На мой взгляд, слишком бесцеремонно.
Почему-то расхотелось пить кофе. Я поставила чашку на стол, наклонилась к Женькиному лицу и прошипела:
– Рост – метр шестьдесят пять, грудь – второй размер, объем бедер – девяносто четыре сантиметра, татуировка на моем плече означает: «Все мужики – козлы!» по-китайски, волосы на ногах и под мышками отсутствуют, а на рот даже не смотри! Я облегчила тебе задачу? Тогда до свиданья!
И я быстрым шагом отправилась на третий этаж курить. Так и знала, что встречу там Пашку. При виде меня он заулыбался во весь рот и запел:
– Одна на всех, мы за ценой не постои-и-им!
– Отвали! – рявкнула я, и улыбка сползла с его лица.
– Ксюх, ты что?
– Ничего. Ты вот мне только объясни: у меня что, на лбу написано: «Я – одинокая баба, и меня некому отыметь»? Да? Так какого хрена они все… Кямыч… Женя этот, блин… – Тут я не выдержала и пустила слезу.
Пашка прижал меня к себе и погладил по голове.
– Ну, тихо, тихо, маленькая… Тихо… Наплюй.
– Наплюй?! – Я подняла лицо от Пашкиного плеча и посмотрела ему в глаза. – Наплюй, да? На тебя не смотрят, как на мясо! Как на дырку какую-то! На тебя не смотрят так, будто на тебе ценник висит!
– Ксень, успокойся. Прими это как данность. Ну вот почему, например, никто так на нашу Веру Захаровну не смотрит? Потому что она похожа на самку Кинг-Конга. А ты у нас – красавица и королева! Как им еще на тебя смотреть?
Я шмыгнула носом и засмеялась.
– Не трогай Захаровну. Знаешь, что такое женская солидарность?
– Не буду, не буду. Успокоилась? Вот и умничка. Пойдем, поработаем еще часок – и я тебя до метро провожу. Дальше, извини, не могу. У меня регистрации нет.
Я вышла в своем Отрадном и направилась к дому. Настроение было поганое. Мало того, что сегодня ни одного заказа не выгорело, так еще и Женя этот. Почему-то в тот момент я ненавидела его так, словно именно он был причиной всех моих проблем.
Домой идти отчаянно не хотелось.
Там меня ждал сын.
Который непременно спросит: «Мам, а что ты мне принесла?» А я отвечу: «Сегодня – ничего», а потом прижму его к себе и зареву, как дура.
Мне стало очень жаль себя.
Я глубоко вдохнула, расправила плечи и взялась за ручку подъездной двери.
– Ксюша?
Вздрогнула и обернулась.
За моей спиной стоял Женя и протягивал букет роз.
– Извини. Я вел себя бестактно. Могу я как-то исправить свою оплошность?
Я машинально взяла цветы и спросила:
– Ты что тут делаешь? Он пожал плечами.
– Тебя жду. Адрес твой в анкете посмотрел. Боялся, что не успею приехать раньше тебя.
– Ну, извиняйся тогда. Женька склонил голову набок.
– Подари мне этот вечер. Только один. Прощение надо заслужить делом, а не словами. Согласна?
Я вспомнила сына. Его мордашку. Его пухлые ручонки. Которые сейчас будут гладить меня по щекам. Голосок, который через минуту спросит про подарок, которого у меня нет. И ответила:
– Хорошо. Один вечер. И все.
Может, не будь я тогда такой расстроенной и уставшей, вернула бы ему цветы и пошла домой.
А утром как ни в чем не бывало снова отправилась бы продавать ненавистный «Лактофайбер» и курить с Пашкой на лестнице.
Но фарш невозможно провернуть назад…
Почти три недели мы с Женькой скрывали от окружающих наше близкое знакомство. Как мне казалось, очень удачно скрывали. Пашке-Рыжику так не казалось, но он, разумеется, молчал. И похоже, дулся на меня.
Я приходила на работу, выполняла свои обязанности, а в тех редких случаях, когда Женька заходил к нам в барак, подчеркнуто не обращала на него внимания. Но оказалось, что конспиратор из меня хреновый…
– Ксеня, зайди к Ирине. Она сейчас звонила… – испуганно сказала Вера Захаровна, опустив на рычаг телефонную трубку.
Я встала, прилепила над своим столом стикер с номером телефона очередного страждущего исцеления клиента и по пути заглянула в Пашкин отсек. Он меня не видел, потому что снова изображал старого импотента, который волшебный образом превратился в пахаря-трахаря.
Что ж, придется идти, не спросив дружеского совета.
Я вышла в коридор и постучала в соседнюю дверь:
– Можно?
– Входи.
Ирина сидела за столом, который на этот раз не был завален бумагами. И коробки отсутствовали.
– Я тебя предупреждала? – тихо, с нескрываемой яростью спросила начальница.
– О чем? – Я решила потянуть время, хотя уже знала, что мне сейчас скажут.
– Я просила тебя не разочаровывать меня! – Ирина повысила голос. И допустила большую ошибку. Терпеть не могу повышенный тон.
– На полтона ниже! – процедила я сквозь зубы, понимая, что сейчас мне тоже придется поорать.
– А ты мне тут не вякай, соска трехрублевая! Я тебя предупреждала, что ты сюда работать пришла, а не рожей торговать! На Кямрана я еще глаза закрывала, но мой сын… Шваль подзаборная!
– Валерьянки выпей, старая истеричка. У тебя климакс. К участковому гинекологу пора на учет вставать, а ты все морщинами своими трясешь над малолетками! Глаза разуй, дура. Кому ты нужна, банан сушеный? Лимитчика какого-то из обезьянника вытащила за пятихатку, отмыла, на работу устроила – вот он тебе жопу и лижет.
Ирину перекосило:
– Мой сын таких, как ты, три вагона перетрахал! И ты ко мне в родню не набивайся! Я вас, сук предприимчивых, за километр вижу! Учти, ни ты, ни твой ублюдок в мою семью никогда не войдут!
И вот тут меня словно дернули за кольцо. Я подлетела к начальнице вплотную и выплюнула в ее искаженное злобой лицо:
– Я своего сына от законного и любимого мужа родила, а не от дворника-алкаша, которому ты давала за московскую прописку! И завали свой ковш, пока я тебе зубной протез не сломала. Женя твой меня не трахает. Это я его трахаю. И буду трахать. Пока мне не надоест. Попробуй запрети ему со мной общаться. Ну? Сказать, куда он тебя пошлет, мамаша хренова?!
– Сука! – завизжала Ирина.
Я сделала шаг назад, заправила за ухо выбившуюся прядь волос и, широко улыбаясь, показала бывшей начальнице средний палец.
В том, что я тут больше не работаю, можно было не сомневаться.
– Чтобы в пять минут собрала свои шмотки и выкатилась отсюда! – крикнула мне вслед Ирина, но я уже закрыла за собой дверь.
В коридоре, что было совершенно предсказуемо, я наткнулась на Женьку.
– Орала?
– Ну, да. Было малость.
– Выгнала?
– Само собой. Сейчас пойду рыдать.
– Иди в офис, я к ней зайду. И он вошел к матери в кабинет.
А я осталась греть уши под дверью.
– Я тебе кислород перекрою! – доносился до меня Иркин голос. – Тебя даже дворником никуда не возьмут, понял! На что ты жить будешь, а? На какие шиши свою марамойку по ресторанам водить? Что, опять строил из себя наследного принца? А может, тебе напомнить, что ты один раз уже поиграл в хозяина Медной горы и у тебя есть дочь семи месяцев?!
– Да подавись ты своими бабками! Я с ней жить хочу! Я тебе ни слова не сказал, когда ты этого полугрузина-полуобезьяну домой притащила! «Знакомься, Женечка, это мой гражданский муж!» Вот и ты заткнись!
Про Женькину дочь я знаю. С ее матерью он не живет, но деньгами поддерживает. А вот Иркины обещания перекрыть сыну кислород мне совсем не улыбаются. Я с сегодняшнего дня безработная. Мало того, что мне теперь мама плешь проест, что надо работу снова искать, так еще и Женьку на горбу своем тащить?! Какого рожна, интересно? Секс – еще не повод, чтоб мужика кормить. Да и кормить-то его, откровенно говоря, не за что. Так, максимум «Доширак» заслужил.
– Ну и вали к своей шалаве! – снова донеслось из кабинета.
– Да пошла ты…
Женька пулей вылетел оттуда, вытер мокрый, вспотевший лоб.
– Ты вещи собрала?
– Нет еще.
– Так не стой столбом! Щас уезжаем отсюда.
– Куда? – поинтересовалась я. – И знаешь, что: еще раз в подобном тоне мне что-то скажешь – пойдешь туда, куда тебя еще никто не посылал, понял?
Он сделал глубокий вдох, тяжело выдохнул:
– К тебе. Извини, я на нервах.
– Я тоже. А почему ко мне? Женька опустил голову и тихо сказал:
– Потому что мне теперь жить негде…
Приехали. А все мое воспитание виновато. Меня учили жалеть бездомных, сирых и убогих, запрещали смеяться над алкашами и даунами и разрешали держать в картонной коробке возле двери больных голубей. И сейчас оно мне здорово подкузьмило, воспитание мое.
