Бабы в страхе крестятся.
В сумерках работник Гришка открывает ворота. Девки у крыльца поднимают крик:
– Привязли! Привязли!
Иван спрыгивает на землю, поднимая фонтан брызг. Он берет Варвару в охапку, несет к крыльцу.
Появляется Баранчик с иконой в руках, Феклуша в вывороченной шубе держит блюдо с зерном. Из-за ее спины с робкой улыбкой выглядывает Евсевна, мать Варвары.
Клашка, одна из девок, громко затягивает, остальные подхватывают:
Золото с золотом свивалося,
Жемчуг со жемчугом сокаталися,
Да Иван и Варвара сходилися,
За единый стол становилися.
Наша-то золото поярче да полутче…
Иван бросает на ступени овчину, ставит Варвару. Оба опускаются на колени. Баранчик делает в воздухе крест иконой.
– Бослови Боже!
Молодых осыпают зерном и хмелем. Евсевна плачет.
На улице мокнут лошади, телеги. На одной волчком вертится, ругаясь, инвалид без обеих ног. Подбегают двое мужиков, подхватывают его на руки.
– А ливенку-то!
Они забирают гармонь и бегом тащат безногого в дом.
Девки, тесно сбившиеся на дальнем конце стола, ведут нестройным хором:
Мине батюшкин хлеб
Есть не хочется,
Его хлеб полынь пахнет,
Темной горькою горчицей
Отзывается…
В избе стоит туман, розовый от заката. Окна облепили снаружи ребятишки и бабы. Мужик теребит парнишку-балалаечника:
– Матаню давай, матаню!
Феклуша снует у столов, за ней хвостом ходят две бабы, Матрена и Крячиха.
– Стюдень с потрохов тута, поросеночек… Матренка, башка дурья, а курник? Курник самый и позабыли!
Бабы со стоном кидаются за курником.
С Баранчиком сидят солидные мужики, отец Еремей, дьякон Левонтий.
– …На кой он нужон, депутат? Сидять, гутарють на казенном жалованье. А моя покамест обратно двух девок принясла…
– Зямли от ей все одно не дождешься, от думы энтой…
– Гнать их, дармоедов.
– Прежних-то разогнали, а толку? Нешто новые лучше?
– Нонешний год грех жаловаться. Уродила, дай бог…
– А цана? Один убыток.
– На хлебушко Господь цены строить… – строго замечает старик Лыков, осеняя себя крестом, и все вздыхают, крестятся за ним.
Бабы разглядывают Варвару.
– Да ты поплачь, девка, не стыдися, – советуют ей. – Слезами умоесся – сердечку-то и веселей…
Варвара застыла как истукан, сложив на коленях руки, не поднимая глаз. У Евсевны интересуются:
– Волос у табе, матка, темнай, а дочкя белявая, ровно чухонка. Отчегой-то?
– Уж так Господь дал… – вздыхает она.
У крыльца сгрудилась толпа баб и ребятишек. Поют двое нищих, им подтягивает местный дурачок Мартынка в бабьем салопе:
Сохрани и помилуй,
При путе при дороге,
При темной при ночи,
От бегучего от зверя,
От ползучего от змея,
Всех от скорби, от болезни,
Мать пречистая царица,
Святый Петр и Павел,
И Кузьма со Демьяном…
Слепой приземистый оборванец держится за локоть костлявого мужика с длинными, как у попа, волосами.
– Чего развылися, как по покойнику? – Феклуша сует им пирогов и селедок. – Свадьба тута, гуляють…
– А по такому прякрасному случаю! – наглой скороговоркой подхватывает длинноволосый. – Прикажи, хозяюшка, водочки православным божиим людям…
Слепой берет стопку, кланяется, бормочет тусклым голосом:
– Телесам на здравие, душам вечное спасение, грехам на прощение…
– С законным браком! – орет длинноволосый. – Дай Бог хер поширше, целку потесней, штоб играла да пела, только б не скрыпела…
В горнице безногий растянул свою ливенку с лихим перебором.
– Матаню давай! – кричат ему.
Старший сын Баранчика Егор, уже порядком пьяный, втискивается на лавку к девкам:
– И-эх, красны дявицы, пирожныя мастерицы! Раздайсь, голожопыя!
Они визжат, пихаются, сваливают его на пол.
– Ступай свою тискай, чорт плешивый!
В сенях толкучка, одни выходят, другие заходят. В толпе парней выделяется Аниска, смуглая, сильно нарумяненная бабенка в яркой шали.
Иван встает с места, пробирается к двери. Всё покрывают переборы матани. Девкам не стоится, они притопывают на месте.
Краем глаза Варвара видит, как в сенях Иван разговаривает с Аниской. Смеясь, блестя зубами, она отсыпает ему жменю семечек. Молодой мужик с бутылкой в руках пляшет и орет:
Нонче праздник, водку пьем,
Завтре по миру пойдем,
Вы подайтя, Христа ради,
А то лошадь уведем!
Аниска поворачивается к парням и что-то говорит с ухмылкой, они гогочут. Иван бьет ее наотмашь. Слышен звон разбитого стекла, гремит упавшее ведро. Истошно визжит Аниска:
– Убивают, православныя!..
В горнице стоит невообразимый шум – топот каблуков, переборы ливенки и пронзительный голос Клашки:
…Приезжали к мине сваты
На хромой кобыле,
Усю приданую забрали,
Мине позабыли…
В сенях поднимают плачущую, с разбитым в кровь лицом Аниску.
– И-эх, нажаривай!
Безногий, приклонив к мехам отрешенное, потное лицо, лихо переходит с матани на кадриль.
Мой сад-виноград,
Зеленая роща.
Дак кто ж виноват,
Жена али теща?
Иван садится на место. Его окликают бабы.
– Пироги, говорю, горечь одна!
– Ай с полынью? Дюже горько!
Покрывая все голоса, вступает басом дьякон Левонтий:
– Го-о-орька-а-а!
Варвара встает, подставляет лицо. Иван легонько целует ее.
– Пора молодых весть отдыхать-почивать, – говорит Чуманиха.
Бабы обступают молодых. Феклуша приносит лампу.
– Бослови, батюшка. Бослови, Трофимыч…
Баранчик послушно говорит:
– Бог бословит.
– Не пойду… пуститя… – упавшим голосом бормочет Варвара и заливается слезами: – Боюся, мамка-а..
Под общий хохот бабы уводят рыдающую Варвару и Ивана.
– Небось, он табе не покалечить…
– У храме ее смех береть, в постелю иттить плачеть…
Бабы закрывают скрипучую дверь сарая, лязгает замок, голоса и смех затихают.
На подушках виднеется голова Варвары с пробором и заплетенной косой. Она дрожит, одеяло натянуто до самого носа.
Иван лузгает семечки, глядя на улицу в щель между досками. Жалобно взвыла собака, слышится топот босых ног. Он снимает пиджак, стаскивает сапоги.
Вздыхает корова в хлеву. Приглушенно доносится гармошка.
Глаза Варвары зажмурены, руки, сжатые в кулаки, прикрывают грудь. Он пытается сдвинуть их, она не дается. Иван недоуменно смотрит, ухмыляется:
– Али в карты сыграть?
Она убирает руки. Он задирает подол ее рубахи, ложится на нее. Она покорно лежит, отвернув лицо, вздрагивая от его прикосновений. Скрипит кровать.
Она чувствует, что он застыл. Варвара косится на него и зажмуривается, наткнувшись на недобрый подозрительный взгляд.
Подхватив портки, он соскакивает на землю. Она слышит, как он сворачивает цигарку и вдруг негромко свистит.
– Тута я… – шепчет кто-то.
С повети прямо над Варварой торчит из сена чумазая физиономия Тимохи, Егорова сына. Охнув, Варвара прячется под одеяло.
– Тащи водки, – говорит Иван.
Он курит, на Варвару не глядя. Со двора доносится ругань, визжат бабы, там закипает драка. Доска сдвигается, в дыре появляется штоф, за ним миска.
– На кой энто?
– Стюдень.
– Вали отседа, а то поймаю.
Он запрокидывает бутылку, пьет.
Когда Варвара решается высунуться из-под одеяла, он стоит у кровати, угрюмо уставясь на нее. Он сдергивает одеяло и, взявшись за вырез, разрывает на ней рубаху. Он грубо, с остервенением ласкает ее. Вдруг она чувствует легкость.
Сидя в ногах кровати, он с яростью бьет кулаком по деревянной спинке.
Кровать с треском разваливается, оба оказываются на земле. Откуда-то сверху с клекотом срывается петух.
Иван берет бутыль, бормочет:
– А блядовать будешь – зарежу…
В щели сарая пробивается холодный рассвет. Вода в лохани покрылась коркой ледка.
Завернувшись в одеяло, стуча зубами, Варвара забирается в дальний угол, садится на корточки, мочится. Иван храпит на сене, раскинув ноги под овчиной.
Рыжий кот жрет студень, забравшись передними лапами в миску. Он замирает, облизываясь, готовый удрать.
Варвара присаживается рядом и жадно ест студень из горсти.
Под утро приснился Варваре сон.
Как будто стоит колодец не то на дворе, не то в поле, и потекла из него вода. Побежали по срубу струйки, вдруг выплеснулась волна, сорвала дощатую крышку и хлещет, заливая все вокруг…
И Варвара проснулась.
– Ох, грех, грех… чуяла моя серца. И куры, окаянные, всю ночь шабаршили, спать не дали…
Посреди сарая стоит Феклуша, хмуро оглядывая поломанную кровать, снопы, перины и подушки на земле.
Иван просыпается, садится. Притулясь к его боку, лежит в сене Варвара.
Феклуша принесла куренка, нагнулась к бревну, тюкнула топором. Подождала, пока он трепыхался, и стала кропить простынь цыплячьей кровью.
