Митя с тоской смотрел на тарелку, на которой осталась ложка остывшей, пресной каши. Если он ее съест, его вытошнит. Если не съест – тоже вытошнит, от таких разговоров. Почему-то от отцовских слов его некоторое время назад начало мутить.
– Что? Доедай! И вон твоя чашка валерьянки стоит, с вечера не допил!
– Не могу, батя!
– Я уже сказал, кажется, – через не могу. И вообще, мне должны сегодня звонить насчет заказа, ты мне нервы, сына, не порть, а то я с ними нормально разговаривать не смогу, с подонками, опять меня раскрутят на какую-нибудь муть, от которой потом не отвертишься, как тогда было, с оформлением садика. Уболтали сначала, чуть было не взялся за муть такую, весь талант можно растратить на ерунду. Тебя касается в первую очередь! Себя, Митька, не растрачивай попусту. Придет к тебе твоя любовь, не сейчас. Понял, сына? Не сейчас. Потом. После сорока. Вот как у меня. Все, что было до матери, – все ерунда. Ты знаешь, я тех детей и не признаю. Не мои они. Чьи – мне все равно. Так любая, которая с тобой переспит, будет потом говорить – корми моих детей. Так что чем баба проще, тем с ней легче потом развязаться. Выбирай себе попроще, чтобы никому больше не нравилась, чтобы согласна была на все. С бабами – с ними, как с собаками нужно, понимаешь? Когда надо – приласкать, когда надо – ногой пнуть, чтобы они скулили где-то под твоим стулом и ногу лизали, которая их пнула. Вот такая баба – твоя. Понял, сына? Что ты, что?
– Бать, мне как-то… Плохо мне, батя… – Митя, пошатываясь, пошел в ванную, попытался там запереться.
– Плохо ему! – Филипп широкими шагами пошел за сыном и одним рывком открыл дверь. – Я не разрешаю в ванной запираться, усеки это раз и навсегда! Что бы ты здесь ни делал, я должен все знать! Только я тебе помогу. Рвет – значит, рви. Она это все, она…
– Бать, выйди… – через силу выдавил из себя Митя.
Филипп обнял сына за спину и держал его.
– Освобождайся, сына, освобождайся, смотри, ведьма какая, а! То-то мне глаза ее показались такими липкими, водянистыми, затягивающими… Вот что с сыной моим сделала, стерва, а! Довела мужика… Выворачивает его наизнанку! Затянула в свое липкое болото… Вот сына, вот что такое эта твоя любовь… Вот что у тебя сейчас во рту, то и любовь… Что ты? – Филипп почувствовал, как тело сына обмякло под его руками, Митя сполз на пол, ударившись головой об унитаз. – Да что же это! Сыночка мой, сейчас я… Сейчас…
Филипп набрал тазик воды и стал умывать Митю, который постепенно приходил в себя, мутными глазами смотря на отца. Митя хотел что-то сказать, но не смог, его снова стало рвать, одновременно по лицу катились слезы.
– Плачь, сына, плачь. Пусть через все дырки выходит из тебя эта смурь, этот морок. Присушила мужика, ничего, мы справимся, мы сильные, да, сына? Сына с батей – это сила – ого-го!..
Эля пристегнулась, закрыла глаза. Месяца не прошло с тех пор, как они с Митей вот так же сидели в самолете. Все было еще непонятно, все было еще впереди. Теперь все понятно и все позади.
За пять дней после того разговора, когда Митя ответил, что он «занятой», он так больше сам ничего не написал. Кратко, сухо отвечал или просто просматривал ее сообщения. Самое последнее сообщение от него было «В!» Эля спросила: «Ты домой едешь или в парк?» «В!» – ответил Митя и отключился, чтобы не продолжать разговора.
Она надела наушники, не успела включить звук, как услышала сигнал телефона. Вконтакте. Эля машинально ткнула экран, ожидая очередной глупости от Таньки, которая каждое лето влюбляется на даче в одного и того же мальчика, к концу лета сходит от него с ума, потом приезжает в Москву и через пару дней все забывает. На следующее лето повторяется все то же самое.
Привет, Элька! Как дела? Почему не пишешь ничего?
Митя… Первый раз за все время он ей написал. Когда? Уже часа полтора назад. Почему-то только сейчас пришло сообщение.
Привет, все нормально. У тебя как? – быстро набрала Эля, пока не попросили включить режим «в самолете».
Тоже норм. – Митя ответил сразу, как будто сидел и ждал ее ответа. – Иду на роликах.
Здорово.
А ты?
Я не иду на роликах. :-)
У тебя же они есть?
Есть.
Пошли вместе. Сможешь через час?
Эля почувствовала, как у нее застучало в голове. Она посмотрела на «бонну», Аллу Тарасовну, которую ей дали в провожатые. Та спокойно разворачивала сосательную конфету, улыбнулась Эле в ответ.
Смогу. Через полтора.
Эля быстро сдернула наушники, убрала телефон, встала.
– Ты куда? – удивилась Алла Тарасовна.
– Я не лечу.
– Ты что, ты что… – заторопилась та, пытаясь поймать Элю за руку.
Эля выдернула руку, быстро сняла сумку с еще не закрытой полки над головой и пошла к выходу.
– Подождите, вы куда?
– Я не лечу. Я не могу. У меня… Срочное дело… Я не могу. Пустите меня…
Две стюардессы пытались перегородить ей путь. Алла Тарасовна побежала за ней вдогонку. В голове у Эли пронеслась неожиданная мысль – она читала недавно в сети об аэрофобах… Курсы даже есть специальные в Москве, для тех, кто боится самолетов…
– Я боюсь лететь, – сказала Эля. – Самолет разобьется.
Стюардессы пытались усадить ее на откидной стульчик около выхода.
– Пожалуйста, сядьте, пожалуйста! Все будет хорошо. Давайте мы вам корвалол нальем… Или шампанского… немножко… Давайте?
Рядом топталась растерянная Алла Тарасовна, пытаясь включить телефон, который она уже приготовила к полету, чтобы позвонить Федору или Ларисе.
– Я – не – полечу! – четко сказала Эля. – Я боюсь лететь. Я не полечу.
– Хорошо, – неожиданно согласилась одна из стюардесс. – Сейчас я скажу пилоту. – Она действительно прошла в рубку пилота, и самолет, у которого уже начал разогреваться мотор и он потихоньку тронулся с места, через несколько мгновений остановился.
– Сейчас самолет отгонят на специальную площадку, – спокойно объяснила ей вторая стюардесса.
– А трап пригонят? Чтобы можно было выйти?
– Пригонят, конечно. Всех эвакуируют в здание аэропорта, в особый зал, там будет досмотр, самолет будут обыскивать с собаками. Потом, если ничего не найдут, проверят всех пассажиров, и самолет полетит.
– А я поеду домой, да? – немного растерялась Эля.
– Конечно, когда самолет приземлится через восемь часов на Канарских островах в порту назначения. Вы тогда сможете спокойно поехать домой.
– В смысле? – удивилась Эля. – Я что, буду сидеть в аэропорту все это время?
– Да, три часа, пока по регламенту не проверят все судно и пассажиров, и все то время, пока самолет находится в воздухе.
– А если взрывное устройство сработает через пятнадцать часов? – тихо спросила Эля.
Стюардессы нервно переглянулись.
– Выпейте, пожалуйста, успокоительного.
– Скажи, – одна из них подсела к Эле на корточках. – Ну, чего ты боишься?
– Самолет упадет, – не очень уверенно произнесла Эля.
– Откуда ты знаешь это? Ну, расскажи… Мы все тоже хотим попасть домой. Все будет хорошо, как всегда. Сейчас в небе, знаешь, сколько самолетов над землей? И ни один из них не упадет.
Через небольшой салон бизнес-класса Эля видела мальчика. На первом ряду в обычном салоне сидел мальчик с костылями. По тому, какой он был худой, совсем без мышц и тела, Эля догадалась – не травма, скорей всего, инвалид. И что, он будет вот так сидеть три часа в аэропорту, ждать, пока проверят самолет? И она этому будет виной? Сама Эля бы просидела всё положенное время, конечно… Раз с Мити сошло то непонятное, что с ним было, раз он написал, раз сам пригласил ее, так прямо, определенно… Подождал бы день. Пошли бы на роликах завтра. Но представить, что из-за нее триста человек будут сидеть в ледяном зале аэропорта, проклинать ее на чем свет стоит, не знать, что там на самом деле – взрывчатка или чьи-то нервы, а ведь даже и не нервы, а просто – личные обстоятельства. И этот худенький мальчик с потухшим взглядом тоже будет терпеливо сидеть, и рядом будут покорно стоять его костыли…
Эля встала и молча прошла на свое место. За ней потянулись обе стюардессы и Алла Тарасовна.
– Если надо, меня можно проверить, – не так поняла Эля девушек, которые парой встали около ее кресла, когда она снова села. – Я готова. Пусть убедятся, что на мне нет взрывчатки… Куда пройти?
– Никуда не надо, – сказала одна из девушек.
– Сейчас… Немного подождите… – Вторая быстро прошла снова в сторону рубки.
Через некоторое время из кабины вышел пилот, симпатичный, с простоватым лицом, лет сорока пяти, спокойный, внимательно посмотрел на Элю, попросил Аллу Тарасовну на минутку уступить ему место.
– Как самочувствие? – негромко спросил он Элю.
– Все хорошо, простите меня, – так же негромко ответила девушка. – У меня… личные обстоятельства. Если надо, я пройду досмотр.
