Когда это все случилось, к нам домой пару раз приезжали его коллеги из офиса. Просили разрешения увезти ноутбук, там было что-то в самом разгаре работы, какой-то проект, я не дала (а как я могла куда-то отдать его ноутбук), и поздним вечером они, в рубашках и галстуках, как-то так неловко пряча ноги в носках под табуретками, на которых сидели, пили чай из чашек с едва заметной таниновой коричневой кромкой (посудомойка же не использовалась) и копировали что-то, раскладывали на кухонном столе флеш-карточки с плетеными нейлоновыми шнурками, подсоединялись к Интернету через юзб-модем, потом вынимали свои собственные ноутбуки, и-пады и айфоны. Стол покрывался проводами, дисками, бумажками и папками. Из недр квартиры доносилось чириканье телевизора, а в глазах у всех нас щипало от усталости.
Где-то через неделю, еще до того, как я его увидела в реанимации, меня попросили перегнать его служебную машину под офис. Офисная стоянка наглухо закрывалась на выходные, потому для проведения этой операции мне пришлось встать в понедельник в пять утра – чтобы успеть потом вернуться и на своей машине уехать уже на свою работу. Серебристый «Логан» находился на стоянке под домом, на том же месте, где и всегда, в леопардовой тени от старого тополя, мокрый от росы, даже не с вчерашним… а тем старым, из прошлой жизни днем, замкнутом в салоне. В том воздухе еще был он, мой муж – в ту прошлую пятницу вернувшийся чуть раньше, сидевший в этом кресле, заглушивший мотор, затянувший стояночный тормоз, воткнувший первую передачу, включивший сигнализацию. Я пропищала брелоком с его ключами, и будто начался обратный отсчет времени. В кармашке на двери лежала скомканная салфетка с крошками – значит, в обед мотался где-то и ел булочку. На «Шелле» пил кофе – сзади в бумажном пакете лежала смятая картонная чашечка с пластиковой палочкой-мешалкой с застывшей коричневой пенкой и еще один пакет, от булочки. Сперва съел, отправил мусор назад, чтобы потом выбросить, потом вытер влажной салфеткой руки и крошки вокруг и бросил в кармашек в двери. Возможно, спешил. Я принюхивалась, пытаясь ощутить его запах, но пахло только ароматизатором-елочкой, такой же точно, как и у меня. У нас в машинах был одинаковый запах. Это дома и на даче… да, особенно почему-то на даче я ходила, отчаянно вынюхивая постельное белье, подушки, содержимое шкафов, пытаясь уловить его запах – он как тонкий волосок, который попадает иногда в рот и который чувствуешь всем небом, но не можешь выловить, ощущался во всех тех местах. Я взялась за руль, подвинула кресло ближе (с его ростом 182 см до зоны моего водительского комфорта при росте на 10 см меньше – примерно два-три щелчка). Зеркало заднего вида не трогала. Мы оба с ним никогда не пользуемся зеркалом заднего вида, как заправские водители с опытом работы на микроавтобусах и грузовиках довольствуемся только боковыми. Завела двигатель, постояла немного, чтобы прогрелся, и когда уже поехала – уже возле самого шлагбаума, включила музыку. И вот только тут сломалась. Даже эта булочка и чашка, из которой он пил, не свалили меня тогда. Но радиостанция была его, исконно его – мальчик любит клубную музыку, и если мы вместе всегда обнаруживали какой-то эфирный компромисс, то в одиночестве он слушает «Диджей фм» – кислотную трещотку и ломаные ритмы. И они, клубясь ядовитым синим дымом, словно чуть вспыхивая, гимном молодости, секса, приморских бессонных ночей и прочей беззаботности заполнили собой салон машины. И звучали они тут для него. Как звучали бы в этот же день, этим же утром, даже в такую рань – если бы он на три часа раньше выехал в офис, чтобы сдать этот свой проект, над которым сейчас бьются без него. И тополь, как утреннее покрывало, снимал бы с крыши автомобиля свою леопардовую тень для него, в его утре, а я тут по какому-то чудовищному недоразумению.
Ко мне приходили иногда его друзья. Мы сидели на кухне и особо ни о чем не говорили. Я никогда с ними особо ни о чем не говорила – говорил он, а теперь его не было, они приходили поддержать меня, но получалось, что поддерживаю я. Как маленьким, рассказывала то, что рассказывали врачи, и они слушали, глотая каждое слово и слишком часто кивая.
Когда приехала свекровь, они ходить перестали. Но однажды я сдалась на уговоры и отправилась к ним сама. Вообще, раз в две-три недели муж был отпускаем к ним. Не знаю, чем они там занимались, муж не пил, так как ездил на Чоколовку на машине (это через весь город – попробуй ночью вернись своим ходом), я давала ему с собой завернутые в фольгу яства – пиццу собственного приготовления, пироги с сыром и грибами, соленое печенье с тмином. Возможно, сплетничали, жаловались на баб или смотрели ролики с единоборствами по Интернету. Мне трудно себе представить, чем могут заниматься весь вечер четверо тридцатилетних холостяков и один женатый, который не пьет. Странно было приехать к ним туда одной. Я села на табуретку под окном, на которой всегда сидел муж. Когда мы приходили вдвоем, то мне уступал свое место хозяин квартиры – самое удобное, под стенкой. Вся компания была в сборе, даже собака – молодой бультерьер по кличке Снежок. На стол поставили пластиковую бутылку со срезанным верхом, наполненную водой. На срезанное горлышко положили фольгу, которую мелко продырявили, как решето. Действовали молча, с серьезными лицами. Кто-то полез на кухонный шкафчик, развернул пакетик с чем-то зеленым, похожим на сушеную петрушку. Так же молча поджигали и, опустив горлышко в срезанное днище с водой, потом медленно поднимали – дым от зелья наполнял бутылку, горлышко резко убирали, и дым всасывали ртом, задерживая дыхание и морщась. Когда очередь дошла до меня, я, переняв их сдержанную манеру общаться, покачала головой. Снежок лежал на пузе под столом, раскинув задние лапы «жабкой», и тихо грыз своего хозяина за тапок. В воздухе пахло сладковато-вонючим, и в этом запахе мне почудилось что-то больничное.
– Попробуй, тебе полегчает…
– Да мне не тяжело, – ответила я, встала и, не оглядываясь, пошла в прихожую, всунула ноги в кроссовки и ушла, не попрощавшись. Его там не было. Не было ничего общего с ним.
* * *
Поздно ночью я садилась на кухне, ждала, пока закипит чайник. Посудомоечная машина ритмично плескалась там у себя внутри, старательно и задорно приговаривая: «свишш-свошш-вы попали! Свишш-свошш – вы-по-па-ли!»
* * *
Еще я мучительно ждала его звонка. Мои рабочие перекуры затягивались на 20 минут – я сидела с телефоном в руке, измученная необъяснимой незаконченностью ситуации и смотрела на дисплей, гипнотизируя, визуализируя картину: как в правом верхнем углу загорается зеленая трубка и высвечивается имя контакта – его имя с единицей впереди (чтобы быть первым в списке). Я отчаянно, до зубовного скрежета, нуждалась в его звонке – из комы, из реанимации, с замотанной головой в трубках, – чтобы просто сказал, отвлекаясь на что-то (пусть даже на ИВЛ в данном случае), но сказал бы эту свою дежурную фразу: «Ну что ты? Ну как ты там?..»
Я подсела на онлайн-гадания на коммуникаторе. Сайт «приснилось» предлагает онлайн гадания: «Да-Нет», «Таро онлайн» на кофейной гуще, по книге перемен, «сердечки», «ромашка», «гори, мое сердце» и прочие. Гадание «Да-Нет» было моим любимым. Я задавала вопрос: «Он позвонит?», и мне выпадало: «Не сейчас». Я спрашивала: «Он будет жить?» и мне выпадало: «Не сейчас». Хитро прищурившись, но в отчаянии, я спрашивала: «Мы поедем на море?» и мне выпадало «Да! Сейчас самое время! Действуйте!» Иногда за этими гаданиями у меня проходили целые рабочие дни. Все свои служебные обязанности я выполняла вполсилы, в фоновом режиме.
Когда он мне позвонил – ничего не произошло. То есть все произошло намного раньше и как бы в обход звонка – а сколько часов офисных будней и ночной бессонницы были убиты на это истеричное ожидание! Был март, но еще морозило. Я как раз переезжала через мост метро и смотрела, как льдины у берега вздыбились, образовывая зубья гигантских чудовищ. «Этот левый берег с его больницей хочет сожрать меня», – думала тогда. Муж позвонил, когда я выполняла сложные маневры за рулем, и я ответила: «Прости, не могу сейчас разговаривать, буду у тебя скоро». Только потом, завершив маневр и убрав телефон с коленей (а то при выходе из машины он, забытый там во время езды, вечно летел на асфальт), я осознала, что это был первый его звонок за все это страшное время.
Едва заросло продырявленное трубками горло и потихоньку к мужу возвращалась речь, доктор сообщил, что ходить он не будет никогда: за время комы тазобедренный сустав, вывернутый судорогами, оброс кальциевыми буграми, и операция, теоретически возможная, несет в себе слишком много рисков, и все наши тренировочные вылеты в больничных коридорных полигонах, смертельно опасны и ни к чему хорошему не приведут. «Вам и так повезло, как не бывает в жизни», – как бы стыдя нас, сообщил врач.
