Вдруг чтец увидел за окном шедшего мимо мужика по прозвищу – «лесной клоп». «У него наверняка найдется покурить», – подумал дядя Коля и постучал в стекло окна.
Клоп отреагировал незамедлительно, а войдя в дом, улыбаясь, попросил:
– Дядя Коль, дай закурить?… Что сидишь старый хрен, как соловей на ветке, чего позвал-то?
– Да вот соскучился, давно тебя не видел, рассказал бы, как живешь, как работается? – пробурчал инвалид.
– А чего не жить – жить можно. Вот начальник Крикунов меня завскладом назначил: выдаю рабочим спецодежду и запчасти для ремонта техники. Как говорят: «Дай Бог здоровья начальнику, хороший он человек».
У дяди Коли на голове, кажись, шевельнулась седина: «Вот те на-а, Клопа выгнали из лесхоза за воровство древесины, чуть не посадили, а Крикунов взял его складом командовать».
– Так-так, – заинтересовался старик, – а какие еще новости?
– Да какие там новости… Вот, слышал, егеря Соколова судить будут.
– За что? – заерзал на скамейке дядя Коля.
– Дак плохой он человек, людей обижает, ружья отбирает, а на прошлой неделе горючее из трактора слил. Бригада день простояла, – довольно хохотнул Клоп.
– Что-то не похоже это на правду, – выразил сомнение старик. – Не мог Андрюха украсть!
– У него во дворе произвели обыск, да на счастье, ничего не нашли, – продолжал Клоп.
– Обыск-то Крикунов, поди, организовывал?
– Не он, бери выше – власти. Власти, – значительно поднял палец Клоп. – Теперь на душе у егеря неспокойно; он, как уж на костре. Наверно, с работы уволят: это – как пить дать…
Новость растревожила старика не на шутку. Ведь Андрюшку он знает с детства, учил его честности, справедливости, и охоте учил, и природу беречь учил, он как родной сын ему.
Своих-то детей родить не успел, вот и прикипел к Андрею всей душой. Ему хотелось видеть Андрюшку сию минуту, разделить с ним тягость беды пополам. Он даже решился взять преступление на себя: будто приехал в лес на инвалидке и слил горючее. Разные мысли приходили в голову старику, а решиться на какое-то действие в одиночку он не мог.
Васька Фытов трудовой династией похвалиться не может, в его родословной этого не случилось. На ухоженном поле он рос сорняком, упрямо не желая быть добрым колосом.
Свою мать Васька не помнит, а отца – вспышками мгновений: он хорошо помнит его волчий взгляд, недоверчивый прищур черных глаз.
Сын помнит родителя пьяным и скандальным, его основным местом прописки была колония. Он освобождался, а отдохнув на свободе, в скором времени возвращался туда обратно.
Отец сажал пацана перед собой и велел смотреть в глаза, при этом рассказывая, как он в шестилетнем возрасте пас гусей и, если хоть одна птица пропадала, его били плеткой.
В такой момент Васька выслушивал его назидания: «Хочешь жить – умей вертеться. Вырастешь, поймешь, что такое – жить хорошо!»
Так и рос Васька уличным воробушком, не прочь стащить с общественного стола лакомый кусочек.
В детские годы он жил с теткой, а после нее пацана увезли в детдом. Окончив семь классов, его определили в ФЗО (фабрично-заводское обучение).
Достигнув совершеннолетия, Василию Борисовичу Фытову выдали паспорт гражданина великой трудовой державы. Работать бы Ваське да жить по-человечески, но он искал в окружающем его мире свой удобный ему путь.
И путь ему указал Народный суд, определив его на лесоповал по статье «за тунеядство».
Жил он в поселке Береговое. Зимой грел дровами воду для дизельной техники, а с потеплением ему вручали топор и он, как многие другие, рубил сучки.
Время шло. Срок, определенный статьей, закончился. Васька остался жить в поселке, казалось, линия судьбы выровнялась. Его послали учиться на курсы лесников, укреплять Государственную лесную охрану рядовыми сотрудниками.
Жить бы Ваське, да радоваться – государственным человеком стал. Но его преследовал жесткий прищур отцовских глаз и пещерные заветы: «Хочешь жить – умей вертеться!»
На сына эти слова действовали гипнотически, Васька улавливал в них руководство для улучшения жизни, достатка и независимости.
Но привычка бесчестия – клюнуть на халяву с чужого стола, чуть не определила Ваську Фытова на уголовную вторично.
Из лесников его выгнали. С тех пор жители поселка Береговое и нарекли бедолагу – «Лесным Клопом».
Всякий клоп живуч и вонюч. В жизненных ситуациях Фытов увертлив – сказалась школа отца; язык у него дипломатически подвешен, умеет «подъехать», но что особенно ему удается, так сделать кому-нибудь пакость.
В детстве он любил пускать кораблики и не любил, когда его парусную игрушку обгонял чей-то парусник. Васька кричал, топал ногами и сбивал чужие суденышки камнями.
Подросши, любил смотреть фильмы про войну, где строчат пулеметы, бьют пушки и, раздирая сталью гусениц прошнурованную корнями землю, мчатся танки.
Фытову нравятся военная форма фашистов, особенно офицерская: она вызывающе красивая и возвеличивает высокообразованную культуру Германии, и ее передовые технологии.
Васька с интересом наблюдает за поведением мужиков, одетых в черное пальто с белой повязкой на рукаве и немецкой винтовкой на плече. Житуха у них веселая, ни один день у полицаев без самогона не обходится. И полная свобода карательных действий над земляками.
Фашисты без них, как без рук: кто, как не они, лучше знают местных людей. Они указывают на коммунистов, активистов, передовиков социалистической жизни.
Предательство Родины, по нравственному понятию Фытова, грехопадением не считается. Он рассуждает по-своему: «Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше», ведь человек создан для жизни и продления ее в поколениях.
Васька в политику не лезет, для него любая Родина, любая власть приемлема: было бы жранье, водка, курево и свобода действий.
…Андрею, получившему психологический удар, было не весело. Был бы он женщиной, источилась бы его печаль слезами, а добрый вестник – ветер разогнал бы над ним сгустившиеся тучи. Но Соколов не плакал, понимая, что в борьбе за правое дело случаются нервные издержки.
Егерю часто приходят воспоминания о прошедших годах его артистической жизни.
Много раз он задавал себе негласный вопрос: «Правильный ли он сделал шаг, оставив музыкальный театр, поменяв его сценический свет спектаклей и аплодисменты на борьбу с нарушителями и браконьерами, уничтожающими природу».
Еще обучаясь в музыкальных классах, Андрей постигал образование не только по спецкурсу, но и науке человечности. Этой праведной дорогой его вела педагог Софья Михайловна, она как мать формировала в своем ученике отношение к добру и чести, культуре, восхищению духовными ценностями, ответственности за свой труд.
«Ничего, разберемся», – успокаивал себя егерь.
Он решил навестить знакомых лесорубов, самому расспросить о факте кражи.
Андрей шел лесной тропой, привычно глядя на окружающую природу; беспокойно стучало сердце, а в голове возникали знакомые строки поэта:
Куда не обращаю взор
Везде синеет мрачный бор
И день, права свои утратил.
В глухой дали стучит топор,
Вблизи стучит вертлявый дятел.
У ног гниет столетний лом.
Гранит чернеет и за пнем
Прижался заяц серебристый.
А на сосне, поросшей мхом,
Мелькает белки хвост пушистый.
У лесорубов обед. Тракторист Иван заглушил мотор, и над порубочной делянкой воцарилась тишина. Куда ни глянь, всюду пни поверженных деревьев.
Как всегда, бригада собралась на приготовленных для трапезы специально распиленных чурбаках-сидениях.
– Нина, – кричит мадам Люси работнице, находящейся на некотором удалении. – Принеси и мне сумку!
– Все, что ли собрались? – глянув на окружающих, спросил Митрофан.
– Саньки Зубатова нету, – ответил помощник Гурьев.
– Вечно этот баламут куда-то пропадает, – бурчит вальщик Чураков.
Аппетит у всех хороший. Кто-то шмат сала жует: кто-то, держа на коленях в спичечном коробке соль, шелушит скорлупу яиц.
Пришел мастер леса Лопатин, сел на свой чурбак, открыл сумку с едой, зашуршал газетными свертками.
– Вон, Санька-то идет с берестой для костра, – указала рукой тетя Нина.
Санька на ногу скорый, подошел и, вытянув руку для доброго пожелания, выкрикнул:
– Всем ж, о, п, а!
На него посмотрели исподлобья с брезгливостью.
– Тебя, баламут, в школе не учили культуре?
– Учили, я и сказал культурно, так в старину говорили купцы и бояре, опоздавшие на праздник. Войдет, бывало, такой в помещение, снимет шапку, шубу, повернется лицом к жрущим и кричит: «Ж,О,П,А!», то есть «желаю обществу приятного аппетита!» Все в пределах культуры, – оправдывался Сашка.
– Мы рабочий класс, а не купцы. Больше так не говори, – предупредил широкоплечий Митрофан.
– Баламут ты, Зубатов. Вот, когда женишься и скажешь так жене, то не получишь от нее самого интересного, – проворчала Люси.
