Коловойтов величаво и удовлетворенно умолк. Грохнули аплодисменты. А Кольчугин испытал едкое разочарование. Витиеватость слов не объясняла, как прекратить убийство городов, истребление русских, надгробные рыдания Донбасса.
– А как вам, юристу-международнику, видятся действия украинских властей? – Веронов указал на Чаржевского, приглашая вступить в дискуссию.
– Как известно, киевские правители пришли к власти путем переворота. Поэтому эта власть нелегитимна и все ее действия априори нелегитимны. – Чаржевский говорил сочно, с наслаждением ставя одно слово подле другого, как мастер красиво и плотно кладет кирпичи, возводя искусную кладку. – Наше юридическое сообщество рассматривает возможность создания общественного трибунала, с привлечением европейских коллег, для осуждения военных преступлений Киева. Это будет второй Нюрнберг, на котором предстанут киевские политики, военные и, надеюсь, их вдохновители в европейском и американском истеблишменте.
На его губах играла тонкая улыбка презрения к киевским безумцам, не ведающим о своей будущей судьбе. Судьбе вождей Третьего рейха.
Студия по приказу невидимого дирижера взорвалась аплодисментами. А у Кольчугина гневный спазм. Непонимание, как эти витийства правоведа спасут убиваемые города, остановят потоки гробов, где лежат растерзанные взрывами дети.
– Но не кажется ли вам, – обратился Веронов к депутату Круглых, – что Европа по-прежнему живет двойными стандартами? Разве не нарушают права человека тяжелые гаубицы, стреляющие по Донецку и Луганску?
Круглых был невысокий, плечистый, с глазами навыкате, в которых трепетали отраженные рубиновые огоньки. Он походил на рассерженного бычка, готового бодать.
– Я был в Страсбурге! Я им прямо сказал: «Господа, разве мы не подарили вам Восточную Германию? Не объединили разделенный немецкий народ? Почему же вы не хотите объединения русских? Мы, русские, объединимся, даже если вы каждому русскому запретите ездить в Европу. Мы без Европы проживем, а вот проживет ли без нас Европа?»
Статисты дружно хлопали, и депутат Круглых воспринимал аплодисменты как свидетельство своего ораторского мастерства. Кольчугин не понимал, почему они все уклоняются от страшного вопроса. Доколе Россия, ее Президент, ее армия будут медлить, отдавая русских Донбасса на погибель? Этих солнечных младенцев. Этих восхитительных молодых славянок. Этих утомленных мужиков, почернелых от угольной пыли. Где русские полки? Где отважный десант? Где «истребители пятого поколения», сбивающие преступных пилотов?
– Позвольте! – Он потянул руку, желая, чтобы Веронов дал ему слово.
Но тот остановил его властным жестом и обратился к военному эксперту Родину:
– Каковы возможности украинской армии продолжать боевые операции?
Седой, с ястребиным носом, стальными глазами эксперт по-военному вытянулся за стойкой.
– Докладываю. Украинская армия почти не боеспособна. Личный состав не обучен. Командирский корпус не укомплектован. Боевой дух низок. На вооружении находится техника советских времен, которая долго не ремонтировалась и непригодна к применению. Но это не значит, что армия не воюет. Воюет, причем зверскими методами, которым ополченцы Донбасса могут противопоставить только методы партизанской войны.
Эксперт Родин говорил о соотношении сил, о марках танков и гаубиц, о количестве вертолетов. Кольчугин чувствовал, как душит презрение к этим благополучным, обеспеченным людям, не смеющим произнести жестокую правду. Россия бросает русских в страшной беде. Русские офицеры, оставаясь в казармах, покрывают себя позором. И все они, находящиеся в этой бутафорской студии, напыщенные и вальяжные, являют пример безнравственности.
Шумели аплодисменты. Веронов господствовал над умами, направлял дискуссию то в одно, то в другое русло. Был музыкантом, нажимающим кнопки послушной флейты.
Повернулся к общественной активистке Лапуновой. Та нетерпеливо трепетала за стойкой, как попавший в паутину мотылек.
– А почему, скажите на милость, молчит российская общественность? Где митинги в защиту Новороссии? Где демонстрации, подобные тем, что проходили в дни присоединения Крыма?
– Ну как же вы говорите, что мы бездействуем! Мы вовсе не бездействуем. Идет сбор гуманитарной помощи. Идет сбор средств. Мы обратились к общественным организациям мира. Устраиваем выставки, изобличающие зверства украинских вояк. Через два дня в Москве намечен митинг в поддержку Донбасса. Участвуют все патриотические организации. Кстати, пользуясь случаем, обращаюсь к вам, Дмитрий Федорович. Приходите на митинг. Люди ждут вашего слова. Люди культуры за мир в Новороссии!
Статисты аплодировали. Веронов артистично повернулся на каблуках, обращаясь к Кольчугину:
– Вы принимаете приглашение, Дмитрий Федорович? Что бы вы сказали народу с трибуны?
Кольчугин почувствовал, как жаркая волна хлынула в глаза. Бурно вздохнул, стараясь пробить удушающий спазм боли.
– Я скажу, я скажу! – почти выкрикнул он. Увидел, как в испуге изменилось лицо Веронова. В нем, испуганном, вдруг проснулся дремлющий пушкинский ген, обозначились африканские губы, полыхнул в глазах фиолетовый эфиопский огонь. – Я скажу! Сидя в креслах, мы смотрим, как девочке в Славянске отрывают ручку, и она машет кровавым обрубком! Смотрим, как снаряд взрывает Дом престарелых в Горловке. Инвалиды вылезают из развалин на инвалидных колясках, а против них движутся танки! Нам показывают, как убивают самых лучших русских людей, а мы пьем кофе! Очнитесь, господин Президент! Введите войска! Введите десантников! Сбивайте проклятые самолеты! Спасите русских! Их кровь на нас! Вы слышите меня, господин Президент!
Он захлебнулся, умолк. Грохотали овации. Эфиопские глаза безумно смотрели на него.
– Мы уходим на рекламу! Оставайтесь с нами! – Веронов сбросил с себя образ факира, как сбрасывают плащ. Подошел к Кольчугину: – Благодарю, Дмитрий Федорович. Вы великолепны. Подняли уровень передачи своей эмоциональностью. Не сомневаюсь, Президент вас услышит.
– Извините, но я плохо себя почувствовал. Не сердитесь, но я вас покину, – слабо отозвался Кольчугин.
В машине он откинулся на сиденье, слыша, как бушует сердце.
Дома дрожащей рукой накапал сердечное зелье, выпил мутноватый настой и лег на диван. Он только что совершил поход в убиваемые города, который стоил ему сердечного приступа. Реальный поход, с преодолением границы, с уклонением от постов украинской армии, с перебежками под обстрелом, – такой поход был ему не под силу. Но он выполнил свой долг. Ударил в набат на всю страну, и страна всколыхнется, Президент наконец очнется.
Сердечный приступ отшвырнул его от замысла книги, которая так и не будет написана. Война в Новороссии останется без своего летописца. Время снаряжаться в другой поход. Ему предстояло странствие, которое совершит, нырнув в листву и красные грозди рябины. И там, среди листвы, обнимет свою ненаглядную.
После свадьбы в деревенской избушке, где с лесниками пили красное вино, закусывая скудными конфетками из кулька, их повлекло в восхитительные путешествия. Страна была необъятной, а жизнь бесконечной. И теперь, спустя столько лет, он помнил каждую росинку на утренних каргопольских лугах, каждую перламутровую ракушку на отмели Белого моря.
Ее прозрачное на солнце платье, в котором струится чудное тело, черничная ягода на ее лиловых от сока губах.
В Туве, на берегу Енисея, где ночью сияла огромная золотая луна, а днем неслись по воде гремучие остроносые лодки, у них в головах распустился волшебный цветок. Розовый дикий пион Марьино коренье. И теперь, в старости, он целовал его дивные лепестки.
В каргопольской деревне бабка Ульяна лепила из глины игрушки. Добродушных и милых львов, веселых наездников, лошадей с человеческими лицами. И она, его милая, подражая деревенской колдунье, лепила смешную лошадку. По сей день коняшка стоит на камине, храня тепло ее пальцев. Тронь, и коснешься ее руки.
Они шли вдоль Оки, и стадо коров, изнуренных жарой, сошло к водопою. Пастух, немой, с голубыми глазами, играл на певучей дудке. От пьющих коров по Оке уплывали круги, и она сказала: «Запомни все это, мой милый. Как о воде протекшей будешь вспоминать».
На Белом море с рыбаками они осматривали сети. Он помогал ей сесть в тяжелый карбас, танцующий на мелкой воде. Удары тяжелых весел. Поплавки, похожие на белых чаек. Рыбак цепляет багром уходящую вглубь бечеву. Тянут в четыре руки. Из воды появляется обруч, обтянутый сетью. Блестит ячея, мотается клок травы, извивается розовая морская звезда. Кольцо за кольцом, обруч за обручем. Кажется, из моря поднимается подводный дракон, огромный чешуйчатый змей. И она, его милая, испуганно смотрит на морское чудовище среди плеска солнечных вод. Кулаки рыбаков мокрые, изрезанные бечевой. Жилы напряглись на запястьях. Затаскивают в карбас тяжкий кошель. И море взрывается оглушительным треском, слепящим огненным взрывом. Огромные рыбины, сияющие, как зеркала, рушатся в карбас.
