Via de Servi – повезло, фонарь был как раз напротив таблички.
Не только купол, вся масса Собора была темней неба.
По главному фасаду, смотревшему на баптистерий, правда, стекали жиденькие лучи луны, но стоило обойти кампанилу, свернуть, как впадины и выступы бокового фасада, по-византийски выпуклые апсиды, сообщавшие могучую объёмность плану-кресту, снова окутала густая тьма, когда же я надумал обойти Собор повторно, чтобы, если достанется, поймать какой-нибудь случайный отсвет, потемнело и небо, луну затянуло грязной рваной пеленой, зарокотал гром.
Вспышка молнии!
Испуганно заржала лошадь – за баптистерием, кажется, дожидался загулявшего седока извозчик.
Романтическое озарение нереально-густых рельефов Собора лишь добавило ему тайной значительности, теперь и мне не грешно было возгордиться – фантастическая картина, жившая мгновение, досталась мне, только мне! В Риме я часто ощущал счастливое одиночество в толпе, но сейчас я был действительно один в засыпавшем под раскатами грома городе, я был один перед Собором, один; снова полыхнули и угасли бледно-зелёные узоры.
Суховатое воспроизведение моих ощущений постфактум не способно передать мистический экстаз, меня охвативший.
Экстаз возбуждающего непонимания не отпускал меня и назавтра, днём; весь день я напряжённо смотрел, смотрел.
Обошёл Собор ещё раз, примерялся к съёмке.
Я плохо подготовился к неожиданностям. Недаром, наверное, нигде, никогда так, как во Флоренции, где не было у меня времени на раскачку, я прежде не уставал – силуэты и узоры истории для меня ещё не сложились, потаённое зрелище длящегося творения оборачивалось участием, высасывало без остатка душевные силы; ко всему измучивала жара – тяжёлая, липкая после ночного дождя.
не переводя дыхания, в обгон времениНе удавалось отдышаться не только на набережной Арно, но и в прохладе Уффици – на холстах художественные баталии кипели едва ль не откровенней, чем в камне.
Голова кругом.
Умопомрачительные скачки из плоскостной живописи в объёмность – поразительна отвага Филиппино Липпи! – и дальше, в опережающие свой век умения; затекания красок за контуры, разрывы изображений, размывания-растворения фигур в фоне, других предметах, других фигурах. А поиск идеала красоты вольной боттичеллиевской кистью, её метания между Венерой и Мадонной предвещали трепет импрессионистских мазков.
надуманные вопросы и соблазны для глаза-скульптора, сулившие неожиданное прозрениеНеумелая искренность?
Или – тончайший замысел?
Вспомнил, что такие же вопросы задавал себе в Орвието. И не раз уже задавался ими во Флоренции, особенно у прелестных раннехристианских её церквей. Мне неловко, но и перед махиной Собора я, пожирая его глазами, раздумываю о том же – неумелая искренность? Тончайший замысел?
Орнаментальная цветистость мраморных массивов притемнялась вдруг там и сям набегами на солнце полупрозрачных сияющих облачков… Собор дышал.
Подкупающая наивность?! – кампанила Джотто, поставленная вровень с фронтонной – лицевой – гранью фасада; и первоначальный конфуз с попыткой возведения купола, неверие в безумную идею Брунеллески, боязнь обрушения странной конструкции – не выбросить из головы, хотя вот он, il Cupolone, красночерепичный, с белыми рёбрами, на зло всем напастям возведённый и вознесённый в небо. Но я опять о своём. Собор, ядро города, его гордость, простодушен, как сельский храмик?
Нет-нет, никакого простодушия. Собор-исполин знал себе цену!
Такого я точно не ожидал!
Нескладное и неохватное взглядом тело Собора стиснуто было со всех сторон. Если бы исполин пошевельнулся, домовые стены, близко-близко к нему подступавшие, покорно разлетелись бы на куски, но Собор, воплощение отнюдь не разрушительной силы, застыл в величавой и гордой неподвижности, он перестраивал в тайных движениях свои формы лишь тогда, когда я сам сбрасывал оцепенение, передвигался с места на место; множество занимательных закоулков я безуспешно обследовал, выбирая точки для съёмки! – прицеливался даже из окошка цветочной лавки, опрокинул ведёрце с ирисами.
Охромел за день хождений вокруг да около, но и лицом к лицу лица было не увидать. Фасад с порталом никак не умещался в рамке, я пятился к баптистерию, пятился, пока под хохот мальчишек, торговавших водой со льдом, не упёрся…
Да, меня угораздило упереться мягким местом во «Врата Рая», в золочёные рельефы Гиберти на бронзовых дверных створках.
И коли не удавалось избежать фрагментарности при съёмке, я взялся её, фрагментарность эту, усугублять, сгущать, мало мне было прихотливых, если не путаных наложений соборных форм, так я ещё стал накладывать на них фрагменты гранёного баптистерия… строгие, по-разному освещённые-затенённые плоскости и детали бело-зелёного мраморного восьмиугольника оказывались на переднем плане, за ними, в загадочных сочетаниях… я увлёкся лепкой кадров, тем более, что вволю запасся фотопластинками.
Сколько снимков я сделал на via de Pecori? Отходил, подходил, бросался от баптистерия к лоджии Бигало, обратно.
Как тесно в рамке!
Справа – тёмные уличные фасады с чёрными карнизными козырьками, слева – под углом – освещённые грани баптистерия, в промежутке – затенённые кампанила, уступ лицевого фасада Собора, в щели меж ним и срезанной по высоте кампанилой – ускользавшие в перспективу наслоения кружевных бело-зелёно-розовых деталей бокового фасада, красно-черепичные куполки апсид, треугольные контрфорсы и, сжимая небо у верха рамки, – два упруго раздутых паруса купола с изогнутой тенью от разделительного белокаменного ребра… я вздохнул с облегчением, в рамке всё уместилось… только бы получился рефлекс, который отбрасывал освещённый боковой фасад Собора на затенённые охристо-коричневые уличные фасады.
Обойдя баптистерий, я выискивал точки для съёмки уже на via de Cerretani, это было сложнее – в обе стороны проезжали повозки, коляски, но всё же: справа – затенённая грань баптистерия, слева – освещённые уличные фасады, в промежутке… я рисковал, что меня собьёт какая-нибудь резвая копытная тварь, ловил рамкой, которую на беду мою не мог раздвинуть… помимо дальних планов Собора, разрезанных упавшей тенью, спереди я хотел уместить ещё и колонну с крестом, поставленную в память о святом, одном из первых епископов. Мне пришлось ждать, пока рассеется группка говорливых немцев, они высыпали из баптистерия, толпились у колонны… а-а-а, на этом самом месте, когда-то, когда проносили мимо гроб с усопшим епископом, зацвёл зимой вяз…
Я отступил на шаг, и не зря отступил, нашёл. Срезав рамкою низ, захватил все видимые верхушки – три по разному освещённых грани баптистерия с пологой пирамидальной крышей, фронтон Собора, последний ярус кампанилы, а слева – расползшиеся, утрировано-широкие у основания паруса купола.
Когда я вернулся на via de Pecori, освещение изменилось.
Боковые, заскользившие справа налево лучи вылепили детали рельефов, скульптур на лицевом фасаде, кампаниле, обрели объёмность и разделённые по высоте карнизами, охватывавшие углы пилястры-пилоны; между Собором и кампанилой, чуть правее от контурной дуги купола, поблескивая, таяло облачко… многое я хотел затолкать в пространство снимка, тут ещё – облачко.
Едва я нажал на спуск – растаяло.
Вдохнул полной грудью, разогнулся и – не поверил своим глазам! Полдня в упор расстреливал из фотоаппарата Собор и не заметил окон на пилястрах-пилонах? Я был ослеплён? Не заметил на пилястрах ложных спаренных окон? Вместо стёкол – тёмно-зелё-ный мрамор! Вот почему так зло смеялся Тирц, вторя насмешке судьбы над исконной флорентийской умеренностью и сдержанностью, – присмотритесь, присмотритесь к облицовке фасадов; присмотрелся, увидел-таки окна, нарисованные на пилястрах Собора, который достроили ещё в пятнадцатом веке, но беспардонно улучшили-украсили в девятнадцатом!
Эклектика? Модные под конец девятнадцатого века эклектические одежды надели на непорочное тело Санта-Марии…
Время не тревожило Флоренцию после её упадка и вдруг посягнуло на её главный символ?
Увиденное в новом свете преобразилось – изобильная полихромная деталировка Собора вылезала вперёд, второй план хотел затмить первый; под напором рельефного коврового фона на меня наползали бледные, тонко прорисованные грани баптистерия. Я торопливо снимал, выявляя эффектный контраст, который только теперь прочувствовал! Смешно! Смотрел во все глаза, а откровенную бело-зелёно-розовую декоративность Собора не замечал! И не замечал игры, затеянной временем.
