– Настя…
– А-а-а! – Настя прижала ладони к груди, стала прыгать и мотать головой, как прыгала и мотала только на концерте Земфиры.
– Прости, пожалуйста, я нечаянно. Настя, я пить бросил, только я тут немножко застрял… У тебя решетка узкая.
Постепенно придя в себя, Настя увидела в форточке дурацкую Федькину рожу и Федькину руку с огромным букетом цветов.
– Как застрял?
– Ну так, до крови. Это, кстати, тебе цветы.
Настя взяла букет. Схватила ножницы, стала подрезать цветам стебли, потом вдруг вспомнила, что стоит перед Федькой голая и что Федька застрял в форточке. Надела майку, вытолкнула Федьку из решетки на улицу и побежала открывать ему дверь. На лестнице у лифта стояла соседка с карликовым шпицем.
– Бесстыжие! – сказала соседка. – Голые с мальчиками встречаются по утрам. Совесть потеряли.
Потом было мучительно. Федор пил кофе, долго извинялся, говорил, что чуть было не убил вчера Настю и поэтому решил больше никогда не пить. А еще у него есть новый «Эминем» и он нашел новый секонд-хенд. Как вдруг в окно постучали.
– Дочурка, ты одна? – это был папа, он всегда так стучал и всегда так спрашивал – видимо, приучая себя к трудной для отца мысли.
– Не одна, – впервые в жизни ответила Настя и отдернула штору.
Папа стоял под окном бледный:
– Мне погулять?
Бедный папочка. Конечно же, его сразу пустили домой, а погулять вместо него пошли Настя с Федором.
– Пива выпьем? – предложила романтическая девушка.
– Мне нельзя, – вздохнул Федор, – я пить бросил. Совсем. И понимаешь, вот я пить бросил, а теперь мир дарит мне все время подарки.
С этими словами Федор взял Настю за руку, подержал немного и отпустил.
– Думаешь, цветы я тебе купил? Нет, нашел.
– На помойке?
– Зачем на помойке? На лавочке. Шел к тебе извиняться, подумал, что хорошо бы цветов, – и вот они лежат. И так во всем. Чего вот ты, например, хочешь?
Настя соврала, что хочет есть.
– Пожалуйста, – Федор нагнулся к клумбе, мимо которой они проходили, извлек из-под каких-то там пионов пакет совковых кукурузных хлопьев и протянул Насте. – На, ешь.
– Это самые противные в мире хлопья, – свредничала Настя, хотя, честно говоря, совпадение событий ее впечатлило.
– Но ты ведь не сказала, что хочешь вкусного.
– А еще… – Настя задумалась на секунду. – Я хочу в кино, в «Кодак», и чтобы большая кола и большой попкорн.
Они шли по Арбату. Не успела Настя договорить, как Федор нагнулся и подобрал с дороги кошелек.
– Кто кошелек потерял? – закричал честный юноша.
В кошельке не было ни кредитных карточек, ни документов. Только пятьсот рублей: на два билета в «Кодак», кока-колу и попкорн.
Настя занервничала. Пошарила по карманам, достала сигареты, пошарила еще, но зажигалки в карманах не было.
– У тебя огонь есть?
В этот самый момент с балкона ресторана «Прага» упала прямо Насте под ноги зажигалка. Федор поднял ее, посмотрел вверх то ли на балкон, то ли в небо и прошептал:
– Спасибо.
Так продолжалось много дней. Стоило только Насте высказать любое, самое сумасшедшее желание, как немедленно Федор находил на земле либо требуемую вещь, либо деньги на ее приобретение.
– Как же ты живешь-то теперь? – спрашивала Настя.
А Федор в ответ только вздыхал – в том смысле, что жить ему очень трудно, но такова неминуемая расплата за отказ от алкоголя.
Самой Насте тоже было трудно.
Не могла же она пить одна.
И не могла поссориться с Федором. Он не давал к этому повода. Мирно гуляли, разговаривали про книжки, фильмы и музыку. Потом Федор провожал Настю домой, заходил попить чаю с Настиными родителями, потом раскланивался и уходил. Хуже всего было то, что странный Федькин дар находить все необходимое на дороге завораживал Настю. Да что тут темнить: она была влюблена. И все знакомые давно уже считали Федьку Настиным бойфрендом. И даже Настина мама говорила всякий раз, закрывая за Федором дверь: «Какой милый мальчик». И ежу уже было понятно, что давно пора им, что называется, надежный-презерватив-безопасный-секс. Но ничего не происходило. Ни-че-го. Хоть волком вой.
И вот однажды Настя решилась.
– Я хочу водки, – сказала она, выйдя в очередной раз на прогулку.
– Пожалуйста, – Федор немедленно разыскал под лавочкой нераспечатанный стакан водки «Топаз».
– Выпьешь со мной?
– Я же не пью.
И Настя выпила одна. Ей стало тепло и грустно.
– Теперь хочу текилы, – усложнила Настя задачу, не зная еще, что вот они как раз шли мимо бара, где в тот вечер происходила текиловая вечеринка, и кактусовый самогон наливали бесплатно всем желающим.
От текилы стало весело.
– Хорошо, теперь коньяку.
Надо ли удивляться, что Федор немедленно нашел в кустах бутылку дорогущего VSOP?
– И шоколадка вот еще, – стесняясь, заметил Федор. А Настя подумала, что теперь он даже читает ее мысли.
Это был Новый Арбат. Ночь, огни. Выхлестав полбутылки, Настя решительно остановила Федора и поцеловала прямо в рот.
Федор покладисто на поцелуй ответил.
Огни смешались. У Насти закружилась голова. Огромный экран в небе запел какую-то детскую песню, Настя уснула, и Федька взял ее на руки. Во сне над Настиной головой качались дома и деревья. Потом Настя открыла глаза, увидела папу и услышала Федькин голос:
– Илья Владимирович, я вам Настю принес. Надо уложить ее спать.
И Настя совсем уснула. А когда проснулась, то оказалась в своей комнате, в своей постели, в ночной рубашке и почему-то в носках. За окном было темно. Голова почти не болела, а только приятно звенела. Настя вышла на кухню. Там под лампой сидели абсолютно пьяная мама, абсолютно пьяный папа и совершенно трезвый Федька.
– Садись, – сказал папа, – я расскажу, в какой стране ты живешь.
Дальше папа понес что-то про президента Путина, НАТО и Чечню.
– Который час? – перебила Настя.
– Утро, – ответил Федька.
А мама сказала:
– Илюш, по-моему, у них любовь. Пойдем погуляем. В гриль-бар сходим, курицы поедим.
В шесть утра. Как два старых идиота.
Золотому сейчас должно было бы быть лет тридцать, но вряд ли он дожил до столь почтенного возраста, учитывая обстоятельства его судьбы и склад характера. А если дожил, то, вероятно, превратился в чудовище и сидит в тюрьме. Во всяком случае, мне трудно представить иное.
Я видел его только однажды. Ему было лет двенадцать. Он был красивый мальчик. Его звали, кажется, Алеша, но никто его так не звал, а все звали Золотой, потому что у него действительно были совершенно золотые волосы.
Он жил на свалке. На вершине огромной горы городских отходов, в которую за годы превратился подмосковный мусорный полигон Саларьево.
Когда Золотому было лет семь или восемь, его мать потеряла работу и остро нуждалась в деньгах, в основном, конечно, чтобы покупать алкоголь. Чтобы заработать денег, она стала ходить на свалку, с магнитом в руках копалась там в отходах, собирала цветной металл и сдавала его. Там же на свалке и выпивала после работы. Иногда оставалась ночевать. Иногда брала мальчика с собой, но чаще оставляла его одного дома и довольно часто забывала покормить. И уж точно забывала, что ему надо ходить в школу.
Собственно, школьная учительница и направила инспектора из органов опеки в квартиру к Золотому, посмотреть, как там дела. Мальчика отвезли в приемник-распределитель, маму лишили родительских прав, и с тех пор Золотой стал считать школьных учительниц главными мерзавками на земле.
Я знаю детский дом, в который Золотого определили. Это хороший детский дом. Там честный персонал и неравнодушный директор. Там четырехразовое питание, учеба, кружки по интересам, чистая одежда – все лучше, чем с матерью-алкоголичкой. Но Золотой так не думал. Спустя немного времени он из детского дома сбежал, причем изобретательно и дерзко.
Не знаю уж, куда смотрели органы опеки, пока мальчик был в приемнике-распределителе и детском доме, но квартира за это время была продана и пропита, а мать переселилась жить на свалку, где Золотой ее и нашел без труда.
Они стали снова жить вместе. Мать работала, а Золотой собрал Дикую дивизию. Дикой дивизией в Саларьево называли банду, состоявшую из детей от десяти до четырнадцати лет. Они были вооружены металлическими прутами, отличались хорошей мобильностью, организованностью и жестокостью. Бомжи, подвизавшиеся на свалке, платили им дань, а за это Дикая дивизия не пускала на территорию свалки чужаков. И Золотой руководил бандой. Пару лет эта конфигурация всех в Саларьево устраивала. Все было хорошо. Только дядя Миша, сожитель матери Золотого, однажды зимой выпил лишнего и отморозил ноги, так что одну ногу пришлось ампутировать. Впрочем, Золотой, разговаривая со мной, не сомневался, что сможет обеспечить всем необходимым и себя, и мать, и дядю Мишу.
А неподалеку от свалки была милицейская школа. С милицейскими курсантами у обитателей свалки тоже были налаженные отношения, им тоже платили дань. Но однажды в милицейской школе случился выпускной вечер. После торжественного вручения дипломов и приличного банкета выпускники явились на свалку и принялись грабить. Там есть что грабить. На свалке можно найти практически всё. В вагончиках, где живут бомжи, как правило, есть телевизор, музыкальный центр, видеоплеер. На вешалке, как правило, висит приличная одежда, в которой обитатель свалки выбирается в город. В потайной коробочке лежат, как правило, найденные среди мусора золотые украшения. Обычно милицейские курсанты не отбирали всего этого, но тут в последний день своего обучения решили забрать у бомжей все подчистую. Они ходили из вагончика в вагончик, выволакивали людей наружу, перетряхивали имущество, забирали все ценное, а бомжи никак не могли сопротивляться, ибо и так-то они люди безответные, а тут по вечернему времени были еще и пьяны.
