Мужчины пялились на Веру, похудевшую, с белозубой улыбкой на загорелом лице. Максим читал шутливые стихи о фривольных сероглазых одалисках. Скрывал за иронией ревность…
Андрей Порядин, обмолвился он, выбрал другой курорт.
– Один поехал?
– С Иринкой.
К осени Андрей объявил о женитьбе и попросил Дудинцевых выступить свидетелями на регистрации.
– Нельзя нам, – возразила Вера.
– Почему?
– Говорят, муж с женой рискуют подарить молодым свое счастье…
– А я и не знал, что ты веришь в глупые приметы, – недобро усмехнулся Максим.
…Когда сотрудница загса обратилась к молодоженам с сакраментальным вопросом «Согласны ли вы…», Андрей, к всеобщему смущению, уставился на Веру. Покашливая от неловкости, пособница Гименея дважды попросила рассеянного жениха дать ответ.
– Да, – встрепенулся он и опустил взгляд от высокой свидетельницы к невесте. Все вздохнули свободнее, Ирина откликнулась эхом: «Да». Новая ячейка советского общества прошагала к выходу под триумфальный марш…
На свадьбе Вера несколько раз сопровождала Ирину в туалет: от громкой музыки у невесты разболелась голова и подругу замутило. Напряжение между ними не исчезло, они едва обменивались односложными репликами. Вышли на улицу немного подышать свежим воздухом, а крыльцо в табачном дыму. Повернув обратно, Вера поймала конец чьей-то фразы:
– …не промах, женился на квартире с довеском, – и на говорившего зашикали.
Ирине снова стало дурно, снова побежали в туалет. Только тут невнимательная Вера увидела, что невестино платье подозрительно широко в талии. Не успела ни о чем подумать, кинулась утешать – Ирина расплакалась…
Они помирились, хотя вроде бы и не ссорились.
В ту ночь Максим не давал уснуть Вере до утра, словно это была их свадьба. Вера предполагала, что к возвращению страсти его вдохновили воспоминания грешной совести. Артистично подыгрывая (по совету Раисы Павловны не бежать лицедейства), холодным умом подсчитала примерные сроки Ирининого «довеска». Сроки сходились со временем смерти мамы и женского праздника. (С тех пор Вера возненавидела Восьмое марта, и Максим больше не дарил ей духов.)
Знает ли он?.. Вера внезапно испытала странную жалость к мужу. Ко всем мужчинам в его лице, так остро зависимым от непреходящей жажды, от вечного гона, который люди прикрыли человеческим чувством как фиговым листком. Приписали любовь к похоти из ханжеского стыда, нежелания равняться в этом с животными… Минут через пять Вера уже не размышляла о людском лицемерии. Максим, казалось, только что нашел ее, когда-то потерянную, и любил, и боялся вновь потерять. Любовь подтверждалась шепотом, слиянием, движением, и свет фонаря в щели не до конца задернутых штор вспыхивал сильнее…
В начале декабря Дудинцевы поздравили Порядиных с рождением сына, а перед Рождеством Раису Павловну разбил инсульт.
Она была чистюлей. Вера считала ее чересчур требовательной к приходящим уборщицам, теперь же у свекрови не стало переводных заказов, не стало и денег за чистоту платить. Максим нанял сиделку, но мыть полы в квартире Раисы Павловны, готовить, стирать Вере пришлось самой. Не потому, что муж не смог бы оплачивать труд домработницы – он мог, однако видеть в этом качестве больная пожелала невестку.
– Ве-ра, ты пусть уби-рай дом, ва-ри ты, – велела она.
Обращение на «вы» было забыто. К Раисе Павловне сложно возвращалось построение фраз, слова она произносила отрывисто, раздельными слогами. Инсульт нанес ощутимый удар по интеллекту, но властность и высокомерие не пострадали нисколько.
Дудинцевы сдали сына в детский сад. Канитель со свекровью не оставляла Вере надежд на скорый выход в школу. Речи не могло идти о переселении Раисы Павловны к себе и уж тем более – в дом инвалидов, Максим не потерпел бы ни того, ни другого. К матери он приезжал редко, отбояривался срочными делами. Что-то не складывалось у него то ли в лаборатории, то ли в отношениях с сотрудниками. Уж Вера-то знала манеру мужа говорить с людьми так, будто его мнение обсуждению не подлежит. Точка всех преткновений, конечная инстанция… В коллективе имелись роптавшие.
Максим привык сопротивляться навязанным жизнью обязательствам, но от других ждал неукоснительного выполнения долгов и обещаний. Поездки жены к Раисе Павловне были несомненно долгом. Носясь с вениками и пылесосом по ее дому, Вера и впрямь чувствовала мазохическое удовлетворение, словно каялась перед собственной матерью, о которой не позаботилась в ее последние дни. Свекровь тоже была старой женщиной и нуждалась в опеке…
Летом лечение в элитном пансионате и усилия медицинских авторитетов возымели действие: Раиса Павловна встала на ноги. Вера прогуливалась с ней по больничной аллее. Утром пятнадцать минут, днем двадцать, перед ужином десять. После выписки прогулки продолжились в сквере у дома Раисы Павловны. Она быстро шла на поправку. Однажды, сидя на скамейке в березовой тени, ткнула тростью в носок невесткиной туфли:
– Ве-ра. Мой сын тебе изме-няет?
Напрасно Вера считала, что свекровь забыла об этой стороне ее жизни с Максимом.
– Не изменяет.
– А я думаю – да, – спокойно сказала Раиса Павловна.
…Она была, как всегда, права. На празднования мелких открытий, юбилеи и прочие увеселения Максим начал ходить один. Исполняя свой полудочерний долг, Вера не располагала свободным временем и вечера старалась отдать Олежке.
Иногда муж приходил под утро, выпивший или пьяный. По всей вероятности, «проветривал мозги». Как-то раз, открыв Максиму дверь ночью, Вера заметила на его щеке не до конца стертую перламутрово-красную печать, подтвердившую подозрения. Попросила носить с собой ключи. Потом он явился из ванной смущенный, противно заискивающий… прилежно старался доказать супружескую верность.
Скоро по его поведению Вера научилась определять градации связей с неизвестными пассиями: подъем, ровный цикл, спад. Как следствие – чувство вины. Любой мужчина, говорила Раиса Павловна (до инсульта), бессознательно ищет новых ощущений. Гению – гениево, мужчине – женщины.
Вера убедила себя не предпринимать шагов к разоблачению мужнего предательства, не то чтобы не желая, а не находя больше ни способов, ни сил с ним бороться. Скрученное в тяжкий узел молчание жертвовалось ради сохранности семьи. Игра в ОСС превратилась в негласное SOS. Вдобавок ко всему кожа Вериного лица с пугающей быстротой стала терять молодую гладкость, и тело неуклонно брюзгло. Вера пристрастилась к горькому шоколаду, посасывала черные квадратики почти беспрерывно.
Когда Максим в одно утро не вернулся домой и, как ни в чем не бывало, явился вечером, будто с работы (а из лаборатории вызванивали весь день: где Максим Эдуардович… где, где, где?!), в Вере до предела натянулась какая-то адская струна. В апогее обиды, лжи мужа, от которой он сам краснел, в его виноватых и порочных руках, Вера пережила непостижимое по своей абсурдности возбуждение. Не сексуальное. Она вдруг поняла, что чувствует в последнюю минуту самоубийца с обоюдоострой бритвой в напрягшихся пальцах, с блаженной обреченностью оттягивая решительный взмах. И струна словно лопнула, выпустив отчаяние, как кровь из вены.
Исподволь установился долговременный режим, подчиненный расписанию свекрови и аритмичному воспитанию Олежки. Только Максим и вносил разнообразие в распорядок будней редким запросом внимания к себе.
Веру поражала способность его матери считать обмельчавшие события своей жизни значительными. Раиса Павловна продолжала записи в дневнике, который вела с юности. Усаживая ее в кресло за письменный стол, Вера тихо ужасалась: в толстой общей тетради стояли кривые палочки, галочки, цифры вразброс. Раиса Павловна напрочь забыла буквы родного и английского алфавитов, но не изменила многолетней привычке. А еще она обязательно читала полчаса в день. Протирала бархоткой очки и через две минуты перелистывала страницу. Часто – в перевернутой книге.
Иногда на Раису Павловну находило великодушие, она соглашалась остаться одна (с вызванной сиделкой). Дудинцевы побывали на торжестве в ресторане по случаю защиты кандидатской диссертации Андрея Порядина. На следующий день – у Порядиных дома, и Олега с собой взяли. Вера чуть не ахнула громко, увидев сына Ирины Марика, похожего на Олежку как младший брат. Никто, кроме нее, не удивлялся. Деликатная причина поразительного сходства мальчиков была, наверное, известна всем знакомым.
С глубокой неприязнью любовалась Вера хозяйкой. На Ирине был модный парик цвета нуги, дополненный ярким макияжем. Черное шелковое платьице на бретелях облегало фигурку точно комбинация без кружев. Хоть бери эту статуэтку под названием «Завуч в неглиже» и показывай на выставках непризнанных художников…
Приметив, что Максим украдкой пустил в ход блудливые руки, Вера мгновенно взвинтилась. Потом испортилось настроение и у Ирины, потому что Андрей, по своему обыкновению, с восторгом вылупился на жену друга. В упор не видел ее двойного подбородка и расплывшихся боков.
