– Так в чем вопрос? – подал голос профессор.
– А вопрос вот в чем. Все эти люди, которые, как говорят господа социалисты, «гнут спину на своих господ», на самом деле получают от своих господ очень приличное содержание. Повара, дворники, садовники, уборщики, просто слуги на посылках, кучера, конюшие – язык устанет перечислять, включая девицу Эллу, есть у нас такая лентяйка, которая очень плохо подметает, которую надо специально заставить встать на табуретку и смести пыль со шкафа. – так вот эта бездельница Элла сытно ест, сладко пьет и имеет достаточно денег, чтобы покупать себе наряды и побрякушки. Барин ей платит. Да что там платит! Помимо всякой платы барин ей покупает красивые платья, чепчики, фартучки, перчатки, чтобы она в барском доме выглядела как положено, как куколка, а не как деревенская оборванка. Покупает – вы понимаете, что я имею в виду. Ассигнует деньги, на которые экономка закупает одежду для прислуги. И эта одежда переходит в ее собственность. Ну, фактически так обстоят дела.
– Да, – ответил профессор, – так устроен поздний феодализм. Феодализм эпохи разложения. И мы, кажется, это не раз обсуждали. В чем же вопрос?
– А вопрос вот в чем, – повторила я. – Если бы мы с папой, начитавшись сочинений графа Толстого, вдруг решили бы опроститься, переехали бы жить в небольшой деревенский домик, ну, наверное, в два домика. Папа бы женился на скромной работящей женщине. Я бы вышла замуж за энергичного трудолюбивого мужчину без претензий, умеющего добывать хлеб свой в поте лица своего. Ну или просто бросили бы это имение, переехали бы в Штефанбург. Папа стал бы чиновником, а я окончила бы учительскую семинарию и стала бы преподавать в школе для девочек.
– Она у меня вообще ужасная фантазерка, – сказал папа.
– Я знаю, – улыбнулся профессор. – Но вопрос-то в чем?
Хотя мне кажется, он уже давно понял, в чем вопрос, но хотел заставить меня произнести его словами.
Хорошо. Хотите словами? Вот вам:
– Если бы мы с папой вдруг выкинули бы такой номер, стали бы толстовцами в деревне или скромными обывателями в городе, то мы тем самым лишили бы работы, заработка, средств к существованию, просто погубили бы, наверное, полсотни семей самое маленькое, а может быть, и больше. В общем, человек пятьсот впали бы в нищету, по миру пошли бы из-за наших социалистических капризов. Так или не так, профессор?
– В данном конкретном случае безусловно так, – кивнул он и снова поднес к губам стопку с водкой.
– Она не глупа, профессор, – довольно засмеялся папа.
– Она положительно умна, – сказал профессор и наконец разжевал орех.
Мне стало даже обидно. Я думала, он начнет со мной спорить. Хотя, конечно, он не социалист. Но профессор же должен спорить со своей ученицей, когда она выстраивает перед ним такие дурацкие теории.
– Ну и вообще, – сказала я. – Возьмем город. Пройдемся по улицам нашего Штефанбурга. Кстати, про Штефанбург, профессор, у меня будет отдельный вопрос, но не все сразу. Пройдемся по улицам. Дорогие кофейни, роскошные рестораны, магазины деликатесов. А сколько продается разной модной одежды? А ювелирные лавки? Лавки часовщиков, меховщиков, обувщиков. И все стоит каких-то несусветных денег! А дома? Роскошные апартаменты. Лепнина. Камень. Кафель. Бронза и хрусталь. Все это для богатых. Но сколько народа кормится на этом! Наверное, десятки или сотни тысяч человек. И тут еще какие-то ступенечки делаются. Дорогой ювелир работает, чтобы усладить вкус богача. А кто-то работает, чтобы облегчить жизнь ювелира – у ювелира тоже есть горничная, а у его детей есть гувернантка. А гувернантка одета барыней, и у нее тоже есть служанка. А адвокаты? Нечего и говорить про адвокатов. Адвокаты у нас богатые – почти как магнаты. А все почему? Потому что помогают магнатам обтяпывать их делишки – судиться за наследство, переводить кроны в фунты стерлингов и так далее. И все почему? Потому что есть сто, двести, четыреста, наверное, больше – я точно не знаю, сколько у нас богачей. Сколько у нас богачей в империи, господин профессор? Вам, как профессору политических наук, это должно быть известно.
– Смотря что иметь в виду под словом «богач».
– Так это вам лучше знать, профессор! – всплеснула я руками. – Неужели в империи не ведется статистики?
– Ведется, – сказал профессор. – Разумеется, ведется. Правда, я не помню наизусть этих цифр. Ежели вы настаиваете, ежели вы действительно интересуетесь, я приду домой и попрошу госпожу Дрекслер, – ух ты, я думала, он назовет ее по имени Ева, Марта или Анна, но нет. Госпожа Дрекслер, и точка! – я попрошу госпожу Дрекслер заглянуть в справочник и сообщу вам эту цифру.
– Ну хорошо, хорошо. Ну давайте условно, давайте к примеру, – говорила я, прямо-таки подпрыгивая в кресле. – Предположим, что настоящих богачей, магнатов, банкиров, промышленных воротил с состоянием ну, к примеру, более ста миллионов крон, у нас, допустим, тысяча человек, а с состоянием с десяти до ста – пять тысяч, ну и мелких миллионеров еще столько же. Можно себе такое представить?
– Можно, – улыбаясь, сказал профессор. – Отчего же нет?
– А можно ли сказать, – я просто закипала от его невозмутимости, – можно ли сказать, что эти, сколько у нас там получилось, одиннадцать тысяч богачей, аристократов, а также нуворишей – что они кормят всю империю? Дают работу и жалованье просто богатым людям, обеспеченным людям, людям среднего достатка и даже беднякам. То есть это именно они кормят нацию, а вовсе не трудящийся класс? Это они дают трудящемуся классу саму возможность трудиться и зарабатывать деньги и худо-бедно сводить концы с концами. Можно так сказать?! – чуть ли не крикнула я.
– Конечно, можно, – сказал профессор и поставил пустую стопочку на стол.
Его жена внимательно смотрела на его руки, чтобы он случайно не разжал пальцы над полом или не поставил бы ее на ребро серебряного подноса. Но нет, все было в порядке.
– Значит, можно?
– Можно, можно, – улыбнулся он. – Сказать можно все что угодно, – и чуть повернул свое лицо к папе и добавил: – Я бы не отказался еще от пары капель водки.
Папа поспешно вскочил, побежал к буфету, достал оттуда графин в серебряной оплетке, принес его на стол и стал наливать профессору тоненькой струйкой (у этого графина было ужасно узкое горлышко).
– Половинку, если можно, – сказал профессор. – Вот так, все, хватит, – сказал профессор, как будто он все прекрасно видел.
Но папа на это не обратил внимания. Он был захвачен какими-то своими мыслями, и, кроме того, мне казалось, что он со мной совершенно не согласен. У папы вообще было очень плохо с классовым чувством. Мне кажется, он на полном серьезе считал себя эксплуататором трудового народа, угнетателем, паразитом и все такое прочее.
Несчастный человек! А мама почему-то считала его холодным и жестоким феодалом. Несправедливо. Хотя, наверное, бывают холодные и жестокие феодалы, которые в глубине души убеждены в том, что все устроено несправедливо, что они не имеют никакого права быть «хозяевами здешних мест», и поэтому исполнены чувства вины перед собственными крестьянами. Вообще перед всеми, кто не так богат и знатен, как они. Но сил все бросить и уйти прочь от этого несправедливого богатства у них нет. Потому что «в поте лица» как-то неохота. Особенно если привык к отглаженным сорочкам и хорошей сигаре. И вот от этого они становятся еще более холодными и жестокими. Так что, может быть, мама права.
– Нет! – вдруг воскликнул папа. – Все это, разумеется, не так.
– Отчего же? – повернулась я к папе, предвкушая интересный спор.
– И вообще, – сказал папа, – это чудовищно бестактно. То, что ты сейчас говорила. Чудовищно бестактно говорить такие вещи своему профессору. То есть ты намекаешь, что наш высокоуважаемый господин профессор благоденствует лишь постольку, поскольку тебе, ну плюс еще десятку-другому богатеньких подростков взбрело в голову изучать политические науки?
Профессор рассмеялся:
– Ничего, господин Тальницки, ничего бестактного я здесь не вижу. Тем более, что лично меня это касается в малой мере. Будем откровенны. Мне отнюдь не мешают деньги, которые вы мне платите за уроки. Но заметим также, что я получаю императорскую пенсию. В жизни все довольно сложно сплетено, господин Тальницки. Ваша дочь права. Нет, разумеется, не сущностно и теоретически права, а в том смысле, что ситуацию полезно повертеть, рассмотреть в разных ракурсах. И ведь действительно, если вдруг представить себе, что все или хотя бы большая половина помещиков вдруг разом поддадутся проповедям графа Толстого или все или большая часть городских богачей вдруг ни с того ни с сего, как по уговору, рассчитают свою прислугу, переедут в скромные квартирки и перестанут покупать дорогие вещи – действительно, произойдет кратковременная экономическая катастрофа. Огромное количество людей окажется без работы и жалованья. Но так будет недолго.
