В одном месте кафельные плитки на стене были сняты, и в открывшемся проломе виднелась приставленная снаружи деревянная лестница; рядом валялись молотки и разные инструменты плотников и каменщиков. Какая-то строительная фирма вела работы по расширению супер-маркета. Рабочий день кончился, и строители ушли, ничего не убрав. Марковальдо, по-прежнему толкая перед собой тележку с продуктами, прошел сквозь пролом в стене. Там было темно, но он пошел дальше. А за ним двинулось все семейство со своими тележками.
Обтянутые резиной колеса тележек запрыгали, словно на немощеной дороге, по слою земли, кучам песка, потом по шаткому деревянному настилу. Марковальдо, с трудом сохраняя равновесие, продолжал путь по узкой доске, остальные следовали за ним. Вдруг они увидели перед собой и позади себя, сверху и снизу море далеких огней, а вокруг — зияющую пустоту.
Оказывается, они катили тележки по мосткам строительных лесов, вровень с крышами семиэтажных зданий.
Город лежал у их ног, сверкая освещенными окнами, яркими светящимися вывесками и снопами электрических искр, сыплющихся из-под трамвайных дуг, а вверху, у них над головами, простерлось небо, усыпанное сияющими звездами и красными лампочками радиобашен. Доски лесов прогибались под тяжестью переполнявшего тележки груза, и казалось, все они вот-вот упадут.
Микелино заплакал:
— Я боюсь!
Из темноты вдруг выступила тень. Это была огромная беззубая пасть, которая медленно раскрывалась, вытянувшись на длинной металлической шее. Подъемный кран! Он опускался откуда-то сверху, но на их высоте остановился, нижняя его челюсть находилась как раз на уровне мостков, где они стояли. Марковальдо нагнул тележку, вывалил все ее содержимое в разверзнутую железную пасть и шагнул вперед. Домитилла сделала то же самое. Дети последовали примеру родителей. Кран захлопнул пасть со всей добычей, захваченной в супермаркете, и, с глухим скрежетом повернув шею, отодвинулся в сторону. А внизу зажигались, гасли и мигали разноцветные светящиеся надписи, призывавшие покупать товары только в этом огромном супер-маркете.
Машина, которая меня преследует, быстроходнее моей. В ней сидит всего один человек, вооруженный пистолетом; он хороший стрелок, — это видно хотя бы по тому, что, стреляя в меня, он промахнулся всего на какой-нибудь сантиметр.
Спасаясь бегством, я направился в центр города. Это меня выручило: преследователь неотступно мчится за мной, но нас разделяют несколько машин. Сейчас мы остановились у светофора в бесконечной веренице автомобилей. Светофор устроен так, что с нашей стороны красный свет длится сто восемьдесят секунд, а зеленый — сто двадцать; сделано это, очевидно, с тем расчетом, что на поперечной улице движение более интенсивное и одновременно более медленное. Но расчет этот неверен. Я посчитал, что с поперечной улицы, когда включают зеленый свет, успевают проскочить через светофор вдвое больше машин, чем из нашей длиннющей колонны. Это не означает, что по той улице машины несутся вовсю. В сущности, они тоже двигаются удручающе медленно, и о скорости здесь можно говорить лишь в сравнении с нашими машинами, которые фактически стоят на месте и при зеленом и при красном свете. Собственно, именно из-за того, что те машины едут более чем медленно, нам не удается продвинуться вперед: ведь когда зеленый свет гаснет с их стороны и зажигается с нашей, на перекрестке застревает множество машин, не успевших миновать светофор, и по меньшей мере тридцать секунд из ста двадцати пропадают впустую, прежде чем мы успеваем продвинуться хоть на метр. Должен сказать, что хотя поток машин с поперечной улицы отнимает у нас драгоценные секунды, но расплата наступает незамедлительно: противоположная сторона, когда для нее зажигают зеленый свет, простаивает по сорок, а то и по шестьдесят секунд: ведь наши машины ползут со скоростью черепахи, и на перекрестке, естественно, образуется огромный затор.
Но эта потеря времени для них не приносит никакой выгоды нам: ведь чем больше задерживается конец движения одних, задерживая начало движения других, тем больше задерживается и конец движения вторых, задерживая начало движения первых. Все это происходит в возрастающей пропорции, и для обеих сторон при зеленом свете остается все меньше времени на то, чтобы проскочить через перекресток. В конечном счете мы проигрываем от этого больше, чем они.
Странно, но во всех своих рассуждениях я противопоставляю «нас» — «им», подразумевая под «нами» и моего врага, который преследует меня, чтобы убить. Получается так, что граница вражды пролегает не между мной и им, а между нашей колонной машин и колонной с поперечной улицы. Но у всех, кто зажат в одной и другой застывшей колонне и нетерпеливо нажимает на педаль сцепления, движение мыслей и чувств целиком и полностью определяется движением транспортных потоков. Поэтому будет вполне логично предположить, что стремления мои и моего преследователя совпадают, хотя я мечтаю удрать от погони, а он надеется, что повторится такой же удобный случай, как тогда на окраинной улице, когда ему удалось дважды выстрелить в меня, и я лишь чудом избежал смерти — одна пуля вонзилась в левое боковое стекло, другая — в крышу.
Впрочем, слово «мы» объединяет лишь мнимую общность: на деле моя враждебность распространяется как на машины, пересекающие нам путь, так и на машины моей колонны. Но внутри своей колонны я испытываю большую враждебность к машинам передо мной, не позволяющим мне продвинуться вперед, чем к машинам, едущим сзади, так как эти последние могут стать моими врагами лишь в том случае, если попытаются меня обогнать, что является делом весьма сложным, если учесть чрезвычайную плотность движения, из-за которой каждая машина, зажатая другими, имеет лишь минимальные возможности для маневра.
Словом, мой теперешний главный враг фактически теряется среди множества твердых тел, а мой страх и ненависть обращены уже против всех их и раздроблены. Одновременно вся ярость моего преследователя — убийцы, хотя и направлена только против меня, невольно распыляется, распространяясь на промежуточные объекты. Совершенно ясно, что и он в своих одновременных со мной расчетах называет «мы» — нашу колонну и «они» — колонну с поперечной улицы, и столь же очевидно, что, хотя мы оба преследуем совершенно противоположные цели, в наших расчетах много общего.
Я хотел бы, чтобы наша колонна двигалась сначала быстро, а затем очень медленно, иными словами, чтобы машины передо мной вдруг ринулись вперед, и я мог бы последним проскочить перекресток, двинувшись за ними на зеленый свет, а потом, едва я проеду, — чтобы, колонна замерла у светофора и простояла достаточно долго, и я мог бы свернуть на глухую улочку и исчезнуть. По всей вероятности, мой враг в своих расчетах пытается угадать, удастся ли ему миновать светофор сразу же следом за мной и не отстать до тех пор, пока разделяющие нас машины не свернут и число их не уменьшится настолько, что он сможет пристроиться за моей машиной или же мчаться рядом и, скажем, у следующего светофора из удобной позиции всадить в меня все пули своего пистолета (я безоружен) секундой раньше, чем зажжется зеленый свет, который позволит ему спастись бегством.
Короче говоря, я рассчитываю на неравномерность, с какой в длинной колонне машин период ожидания сменяется периодом движения, а на стороне моего противника — то преимущество, что для каждой отдельной машины в одной и той же колонне периоды движения и ожидания в среднем одинаковы.
Суть вопроса заключается в том, делится ли колонна на совершенно независимые друг от друга элементы, или следует эту колонну считать единым и неделимым телом, в котором единственное изменение может произойти в ночные часы, когда интенсивность движения резко падает, и в пределе не исключено, что лишь наши две машины будут по-прежнему двигаться в одном направлении и расстояние между ними будет неумолимо сокращаться. Одно в наших расчетах наверняка является общим: факторы, определяющие движение каждой отдельной машины, то есть мощность мотора и мастерство водителей, не играют почти никакой роли, так как все решает движение колонны, вернее, комбинированное движение пересекающихся автомобильных колонн всего города. Словом, и я, и человек, которому поручено убить меня, как бы зажаты оба в пространстве, движущемся по своим собственным законам. Мы оба словно впаяны в это мнимое пространство, которое складывается и вновь распадается и от изменений которого зависит наша судьба.
Самый простой способ избавиться от подобного положения — это покинуть машину. Если бы один из нас или мы оба вылезли из машины и пошли дальше пешком, то вновь оказались бы в истинном пространстве и получили возможность двигаться в нем. Но мы едем по улице, на которой стоянка машин запрещена. Значит, нам придется оставить машину посреди улицы, запруженной другими автомобилями. Моя машина так же, как и машина моего преследователя — краденые, и то, что мы бросим их, как только они станут ненужными, предопределено заранее. Я мог бы, пригибаясь, лавировать на бегу между машинами, чтобы спастись от пуль врага. Но мое бегство наверняка привлекло бы всеобщее внимание, и полиция немедленно бросилась бы за мной в погоню. А я не только не могу прибегнуть к защите полиции, но должен любой ценой избегать встреч с нею. Ясно, что я не могу вылезть из своей машины, даже если мой враг покинет свою. Когда мы застряли в колонне, я тут же с ужасом подумал, что сейчас увижу, как мой преследователь спокойно идет вперед на глазах у сотен людей, сидящих за рулем, осматривает одну за другой вытянувшиеся цепочкой машины, приближается к моей, всаживает в меня все оставшиеся в стволе пули и затем обращается в бегство. Мои страхи не были беспочвенными. В зеркале заднего обзора я вскоре увидел, как мой преследователь привстал и высунулся в приоткрытую дверцу, словно хотел разглядеть поверх стальных крыш застывших машин, почему мы стоим так долго, а немного спустя я увидел, как мой долговязый преследователь вылез из машины и сделал несколько шагов вдоль ряда. Но в этот миг по колонне пробежало легкое движение. Машины, стоявшие за покинутой машиной моего преследователя, начали яростно сигналить, и в мгновение ока водители и пассажиры с криком и грозными проклятиями выскочили на мостовую. Они наверняка настигли бы моего врага и силой вновь усадили бы его за руль, если 6 он сам не поспешил вернуться и тронуться дальше, позволив остальным машинам, пусть слегка, но все же продвинуться вперед. Значит, хоть на этот счет я могу быть спокоен; мы оба не в состоянии покинуть машину ни на минуту; мой враг никогда не осмелится преследовать меня пешком. Ведь если даже он сумеет пристрелить меня, ему не избегнуть ярости остальных автомобилистов, которые, верно, не преминут линчевать его не столько за убийство, сколько за то, что обе наши машины, застывшие посреди улицы, застопорят движение.