алтарной иконе лучше бы не трезвонить. Лику спасителя на ней явно недостает святости: покойный родственник старой Кристы в качестве модели использовал какого-то Пропащего Джона — вора и развратника, который, кроме всего прочего, ел сырую рыбу и пил все, что ни попадется. Но этот Джон оказался единственным, кто согласился за бутылку самого дешевого спиртного стоять подобно соляному столбу с поднятыми как бы для благословения руками. Присмотревшись к глазам Спасителя, можно было заметить, что святой муж слегка косит, и неудивительно: у Пропащего Джона каждый глаз глядел в свою сторону.
— И-эх, чертова дюжина, а какие свиньи вырастают на нашей треске да салаке! — восторженно просипел лодочный мастер. — Я сам однажды откормил чушку, так в ее пузырь можно было залить ведро воды.
Едва упомянули про пузырь, смотритель маяка Антос засуетился, он никогда не мог усидеть за столом более часа, чтобы не сбегать за угол или в другое подходящее место. Он вдруг вспомнил о своей надобности, у бедняги выступили слезы и, локтями проложив себе дорогу, он скрылся за дверью, где с нарастающей силой свистел норд.
Антос возвратился, блаженно улыбаясь, мизинцем прочистил засорившиеся от ветра уголки глаз и сказал:
— За Белыми скалами виднеется зеленый огонек какой- то посудины. Они там или спятили, или многовато приняли.
— Ненормальные! — Чертова Дюжина стукнул кулаком по столу. — Днем и то, чтобы пройти мели, большая сноровка требуется. Тут надо с умом, да раскрыть глаза с акулью пасть, чтобы развернуться против ветра аккурат в тот момент, когда край Черного камня ложится в одну линию с маяком и церковной колокольней.
«Неужто нарвутся на подводные скалы?»— подумала Маре и вновь с тревогой взглянула на дочь.
— Пойдут на корм рыбам! — звонарь задумчиво поежился, а пастор успокоительно произнес: как всевышний пожелает, так и будет.
Теперь у всех на языке было судно за Белыми скалами. Теперь даже если бы обрушился дом или вместо мух вокруг лампы под потолком закружилась бы соленая камбала, все равно говорили бы только о прожорливой отмели, поглотившей не одну лодку, не одно суденышко и не одного рыбака.
Новобрачные этих разговоров не слушали. Куда больше страшных рассказов их волновало открытие, что они на самом деле стали мужем и женой, и что те пьянящие чувства, которые до сих пор приходилось от всех хоронить, как первобытному человеку — огонь, теперь не надо держать за семью запорами. Молодые сейчас жили в своем мире, старые — в своем, и друг другу не мешали.
Чертова Люжина ухватил подбородок в горсть и мял его, будто хотел выкрутить, как мокрое полотенце, потом заговорил громко, чтобы перекрыть гул голосов.
— Помните ту зиму, когда на торфянике замерзло Большое окнище? Тогда на скалы налетела шхуна с соседнего острова. День был морозный, ясный, ветерок совсем небольшой, но их рулевой, вишь ты, многовато принял. Остальные все отсыпались в кубрике. Ну и потонули честь честью, один рулевой на берег выбрался, одурь из него вмиг, как клецка, выскочила. Пока он добежал до дома пригожей Терезы, одежа на нем задубела, и громыхала, как кровельная жесть. Тереза его мигом раздела и затащила к себе под одеяло. Все тепло своего тела отдала, чтобы у него через сердце опять заходила живая кровь.
— Святая правда, — подтвердил звонарь и добавил: — не прошло и месяца — на том самом месте застряла селедочная моторка.
Рейнс теснее прижался к Аде, и их охватило молчаливое желание: хоть бы гости поскорее ушли, и они остались вдвоем. До сих пор Рейнс свою невесту лишь целовал, однако, как он, так и она, жаждали испытать всю полноту любви.
— Эта моторка была совсем новая, — разгорячась, прибавил голосу звонарь. — Вся беда в том, что они понадеялись на небольшую осадку и рассчитывали проскочить. Да где там! Подводный рог так и распорол их деревяшку, как нож овцу, сразу на дно пошла. До берега доплыли трое — все вылезли в разных местах, но только один спасся — тот, что успел добраться до дома, где жила дочь Иды-травницы, ей тогда еще восемнадцати не было… А двое, что побежали к кооперативному магазину, так и остались на полпути, и глаза застекленели.
— Да, в таком разе нужна огонь-баба, — вставил смотритель маяка. — Где уж нашим старухам вдохнуть жизнь в того, кто наполовину уж богу душу отдал.
Хоть бы скорее все кончилось! Невесте и жениху свадьба казалась теперь наказанием. Затеяна для них, а им мешает. Смотритель маяка, между тем, уже завел новый рассказ — про Анну Стенсон, которая, увидев выброшенного на берег полузамерзшего рыбака, притащила его домой, но в кровать к себе не положила, а принялась оттирать чистым спиртом, и бедняга отдал концы прямо у нее на кухне. Следующей зимой Анну нашли замерзшей именно в том месте, где она подобрала того несчастного.
— Божий перст! — убежденно воскликнул лодочный мастер, выставив потрескавшийся указательный палец, в кожу которого въелась смола.
— У Анны Стенсон был врожденный порок сердца, — пояснил пастор, однако, в столь важных вопросах даже духовный отец не был авторитетом, и Чертова Дюжина перебил его:
— Но почему в том самом месте и ровно через год? Нет, господин пастор, это был и есть знак божий.
Пастор не спорил, он наблюдал, как от выпитого все более розовеют щеки гостей, потом взглянул на молодых, чье нетерпение уже невозможно было не заметить. Духовник понимал их, они жаждали отведать другого плода, но с этим ни к чему спешить, ибо назначенное богом никуда не денется.
Рейнс под столом нащупал руку Ады и нежно сжал ее. Ада ответила столь страстно, что парня пронзила щемящая истома. Это их последнее и самое трудное испытание, думала Ада, и разговоры мужчин казались ей клином, который судьба вогнала между нею и ее возлюбленным.
Чертова Дюжина вспомнил еще один случай, когда тепло женского тела спасло закоченевшего морехода. Длинное лицо говорившего неожиданно расплылось в лукавой улыбке и теперь казалось плоским.
— И эта героиня — наша Маре, что сегодня выдала замуж единственную дочь, — торжественно объявил он. — Девятнадцать лет назад она вернула с того света чужого моряка, чья душа уже стучалась в небесные врата.
— Верно! Честь и слава Маре! — взревели мужчины, вспомнив давнее событие.
Хозяйка побелела, из рук у нее высыпались чайные ложки, которые она несла на кухню мыть, и во взгляде, который она бросила на дочь, метнулись страх и упрек.
— Да это уж было давно, — равнодушно отмахнулась она, но голос дрогнул.
— А я помню, как сейчас, — не унимался лодочный мастер, — это случилось
