Жениха Лисабет, этого доктора из города, — его на самом деле вовсе и не было! Главный врач его не знал, и другие тоже не знали.
И смотрите: воистину господь карает виновных! Рука у Лисабет теперь совсем не разгибается.
Сама Лисабет? Ее почти не видно. В лавке в Холу о ней больше не говорят. Да и что говорить о том, кто погряз во лжи и грехе?
Теперь она почти не встает. Рука у нее совсем крючком согнулась и болит не переставая, день и ночь. И в конце концов Лисабет сойдет с ума, это уж вернее верного, потому что она теперь ни за что не хочет показываться на улице и поворачивается лицом к стене, когда ей приносят еду.
Тюлень
Перевод Л. Горлиной
Последние годы своей жизни рыбак Матеус каждое лето проводил на узком каменистом берегу. Ширина берега не превышала дюжины метров.
Там у Матеуса был рыбацкий домик.
Эта узкая, продуваемая насквозь полоска земли поднималась над поверхностью моря метров на шесть, остальная часть берега лежала значительно ниже. Полоска Матеуса служила своеобразной дамбой между морем и озером.
Озеро это было так же необычно, как и сам Матеус. Оно лежало на два с половиной метра выше уровня прилива. Верхний слой воды был пресный и там, по слухам, водились сиг и форель, тогда как в глубине, где вода была соленая, обитали сельдь и пикша. Своей причудливой двойственностью озеро было обязано капризам природы. Сильные штормы громоздили тяжелые валы и захлестывали в озеро соленую воду, а вместе с ней и множество существ, обитающих обычно среди взморника и ламипарии, — вот и встретились виды, привыкшие к разным условиям жизни, в одном водоеме.
Озеро лежало в громадном черпаке, образованном высокими отвесными скалами, казалось, оно заполнило этот черпак еще во времена потопа.
Там, где края черпака, точно срезанные, полого спускались к полоске Матеуса, ее рассекала река — самая короткая река на свете.
Здесь-то мы и увидели Матеуса в первый раз.
Он стоял, словно вросший в высокие резиновые сапоги, на том месте, где когда-то было селение с церковью и жило пятьсот душ; четыре столетия штормов и бурь стерли селение с лица земли, и оно кануло в забвение. Время непробудно спало на берегу этого одинокого полуострова, окутанного тишиной.
Впрочем, не совсем так.
С отвесных скал неслись оглушительные крики бакланов и глупышей, полярных уток и клуш. Однако птичьи крики составляли лишь частицу того, что материализовалось в свисте ветра, в шорохе волн, играющих с галькой, в рокоте короткой реки и… в тишине. Это был огонь, освещающий только одну сторону того неповторимого единства, какое являло собой это место, где одно было неотделимо от другого. Слитые воедино звуки вырывались из зева этой колоссальной глотки, и мозг воспринимал их, как колдовство.
Если бы не море и ветер, не река и домишко, если бы не сам Матеус, мне бы казалось, что я перенесся в первобытную эпоху и стою пород кратером, похожим на лунные.
Когда я увидел чахлую зелень, пробившуюся на этом суровом, каменистом берегу, меня поразило, до чего же ничтожна граница между жизнью и смертью. Столь же ничтожной показалась мне разница между началом бытия и этим мгновением. Однако та же трава, что упрямо пробивалась среди гальки, помогла мне понять, как существенна все-таки эта разница. Не менее выразительным примером был и сам Матеус, смешавший свой раскатистый голос с криками птиц и обратившийся к нам на свой особый манер:
— Какой черт принес вас сюда за спиной у господа бога?
Эта реплика не предназначалась для истории. И не содержала никакого скрытого смысла. Она была скупа, как эти чахлые кустики травы. Но выражала суть дела. В этом месте существовала только бутылочная почта. А мы, не положившись на нее, на течение, на ветер и не сообщив о своем прибытии, отдались во власть моря на старой, взятой напрокат моторке. Мы — это я и Йоуна Пер, которого до глубины души поразил сей Робинзон Крузо, живущий на удаленном морском мысу. Я-то знал Матеуса раньше. Они пожали друг другу руки. У них наверняка было что порассказать друг другу: Йоуна Пер — житель гор, привыкший к бесчисленным речкам и озерам, Матеус — сын моря, такой же исхлестанный ветрами, как и окружавшие его скалы.
Мы вошли в домишко, который был срублен из сплавных бревен, старых и выбеленных морской солью, но закаленных немыслимыми штормами. Море приложило свою руку к каждой частичке этого дома, и внутри и снаружи, — к столу, к табуреткам, но прежде всего к опорным балкам. Они, без сомнения, выдержали бы любую нагрузку.
Как-то через несколько дней мы сидели и беседовали о всякой всячине, и я спросил у Матеуса, не одиноко ли ему жить здесь, где нет ничего, кроме моря и скал, и где даже побраниться не с кем.
Одиноко? Чепуха! Среди рыбы и птицы он никогда не чувствует себя одиноким. Он избороздил все моря, видел множество стран и городов и нигде не чувствовал себя более одиноким, чем там. Здесь ему составляют компанию бакланы и чайки, чистики и тюлени, здесь есть все, что нужно. Вот так-то.
Сперва я не придал особого значения тому, каких именно представителей фауны он перечислил, но потом убедился, что это были не пустые слова.
У Матеуса были две лодки, одна — в лагуне со стороны моря, другая — на озере. Мы отправились на озеро проверять сети. Там оказалось в избытке самой разной рыбы.
Вытащив улов, мы вернулись в дом и принялись готовить обед из пресноводной рыбы. Пока мы с Йоуной Пером возились с обедом, Матеус куда-то исчез, и его долго не было. Я взглянул в грязное оконце, чтобы узнать, куда он подевался, и увидел его на берегу моря у самой кромки воды. Поведение его показалось мне странным, и я обратил на это внимание Йоуны Пера. Мы соскоблили со стекла грязь, чтобы лучше видеть, и, как две рыси, уставились на Матеуса. Он стоял, склонившись над чем-то, и был, по-видимому, очень поглощен своим делом.
— Да он никак рыбу выбрасывает? — сказал Йоуна Пер.
— Ты дальнозоркий, не видишь, что там лежит у его ног? — спросил я.
Йоуна Пер переместил жевательный табак за другую щеку и медленно покачал головой:
— Это выше моего разумения.
Но что именно было выше его разумения, я узнать не успел, потому что Матеус быстро зашагал к дому. Мы поспешили покинуть свой наблюдательный пост, нам не хотелось, чтобы такой человек, как Матеус, счел нас нескромными. Он был гостеприимным хозяином, и нам стало стыдно, что мы подглядывали за ним.
Матеус вошел в дом, в руке у него была пустая железная миска. Он поставил ее в угол и, как ни в чем не бывало, начал помогать нам, впрочем, ведь и действительно ничего не произошло. Мы поели в глубоком молчании и потом, как подобает благодарным гостям, похвалили его рыбу, хотя сами вместе с ним вытаскивали ее из сетей.
Обед был закончен, и за кофе я попросил Матеуса рассказать что-нибудь про это место.
Он сказал, что ему известно не так уж много, но что поблизости имеется несколько старых строений. Они стоят то ли с 1500 года, то ли с 1600-го. В те времена людям приходилось селиться поближе к рыбе, ведь лодки были только открытые. На них предпочитали далеко не заплывать — не ровен час настигнет непогода, а тогда уж беды не миновать. Когда-то на этом берегу было намного больше рыбацких селений, чем теперь.
— А что за люди здесь жили?
— Что за люди? Да всякие. Наверно, его родственники, — сказал Матеус и добродушно кивнул в сторону Йоуны Пера.
Йоуна Пер — типичное дитя природы, привыкший к лесам и горным просторам, — не имел особой склонности к рассказам о прошлом и потому не мог ни подтвердить предположение Матеуса, ни оспаривать его. Зато он с большим интересом разглядывал серебряное кольцо на ноже Матеуса, ибо к подобным вещам он имел склонность, и наверняка вспомнил о резьбе по рогу, которой украшал свои ножны.
Собираясь к Матеусу, я просил местных жителей отвезти нас на лодке, но желающих не нашлось. Боялись привидений, которые водятся тут на старом кладбище.
— Дурацкие выдумки, — проворчал Матеус.
— И кладбище тоже выдумка?
— Нет, кладбище есть, — согласился Матеус.
Оно лежало по ту сторону реки. И там никто, кроме Матеуса, не бывал.
Высокий рыжеволосый Матеус с оттопыренными ушами и руками, усеянными веснушками, шагал к кладбищу впереди нас. Кладбища почти не было видно, оно все заросло густой травой. Кое-где гнулись на ветру высокие седые колосья. В этом месте они производили странное впечатление. Матеус считал, что зерна принесло на берег с обломков кораблей. Мне стало интересно. На этом старом обиталище мертвецов все живое, по-видимому, чувствовало себя прекрасно. Под этой освященной землей, поросшей колосьями и цветами, покоились закаленные люди. Они поселились здесь, у самого моря, чтобы тут и умереть. И наградой им было полное одиночество, которое и манило и пугало. И именно тут, на этой узкой полоске, покрытой галькой и скудной почвой, Матеус в полном одиночестве принял их наследство.
