— У меня 11-А — отсрочка от призыва по броне. Получил как учащийся. А ты?
— Я — большая шишка. — Мануэль отвесил мне церемонный поклон, словно придворный кавалер — знатной даме. — Президент Соединенных Штатов Америки приветствует Мануэля Буэнависту! — И, распрямившись, добавил серьезно: — Меня, понимаешь, вот-вот призовут.
— Ну и как ты?
— Я? Готов. Готов умереть за свою страну! — воскликнул Мануэль, пародируя уличного оратора.
— Он спятил, — подала голос Элен.
— Заткнись! Я иду умирать за родину! — торжественно произнес Мануэль и закатил паузу, точно актер, позабывший текст. — Вот дьявол, где же моя родина? Помнишь, мы, бывало, пели в школе... — И он запел:
Тебя пою, моя страна,
Любимая страна Свободы!
— Ну и псих,— усмехнулась Элен.— Это ж про Америку!
— Так какую же мы пели песню? «Букет роз»?.. Да, парень, какие песни мы пели в школе! Теперь уж ничего похожего не услышишь. Наша школьная программа...
В комнате по-прежнему стояла невыносимая духота, но воспоминания Мануэля захватили и меня. Мануэль единственный из всех ребят в нашем городке играл на скрипке. Еще бахвалился, что станет великим скрипачом.
— Ты ведь взял с собой скрипку, Мануэль, — вдруг вспомнил я.
— Взять-то взял, а что толку? Живешь, как мышь, бегаешь из одной норы в другую, вроде этой жалкой клетушки. Только подумаешь: «Ну, уж здесь-то я поиграю», — соседи поднимают шум, стучат в двери, ругаются... Тебе бы это понравилось?
— Может, ты скрипач никудышный? — съехидничала Элен, не повернув головы; она все еще играла сама с собой в карты.
— С чего ты взяла? Спроси Бена. Бен, что скажешь?.. А даже если никудышный — ну и что? Все дело в том, что я хотел играть, и мне негде было играть. Зачастую не было и времени. Вот ведь как: ни места, ни времени. Вкалывал по сменам — целый день и полночи, или всю ночь и до полудня. Случалось, и крыши над головой не имел. Уснешь, бывало, в метро, полицейский увидит футляр от скрипки, вскинет насмешливо брови: «Виртуоз?» — Господи, ну и черные были денечки!
Тьма сгустилась, я уже не видел из окна стен, ограждавших внутренний двор с выгоревшей травой. При электрическом свете Мануэль казался старше.
— Но теперь ты можешь... — начал было я.
— Теперь это ни к чему, — прервал меня Мануэль. — Глянь-ка на мои руки.
Руки были морщинистые, как пожухлая трава. Мануэль прав: это не руки скрипача.
— Теперь понимаешь? — спросил он.
И я смутно вспомнил его письма. Из Калифорнии, где он работал в поле, рубил лес; из Фресно, Сакраменто, Аляски, Чикаго, Нью-Йорка, где брался за любую работу.
Мне хотелось пить, в горле пересохло, но вместо того, чтоб попросить воды, я пробормотал:
— Пойду, пожалуй.
Мануэль ничего не ответил, только посмотрел на меня долгим взглядом и проводил до двери.
— Прощай, — сказал я.
— Заезжай как-нибудь, Бен, до того, как я отправлюсь умирать за родину, — молвил Мануэль, и вид при этом у него был очень усталый.
Мануэль достал пачку сигарет из кармана рубашки, и я снова увидел его руки — морщинистые руки, отжившие свой век, у человека с молодым лицом. Он протянул мне пачку и сказал нараспев, обдав меня запахом пива:
— Угощайся!
— Спасибо, я не курю, — ответил я и перевел взгляд на девушку, игравшую в карты.
Когда я вернулся в свой номер, у меня было такое чувство, будто умер кто-то из близких, и в темноте мне особенно тоскливо без него. Я подошел к окну. Высоко в небе над городом гудел самолет. Белая женщина — та, что я приметил в день приезда, — стояла на коленях возле кровати. Она молилась. На стене висело не распятие, а цветная фотография отеля «Уолдорф-Астория».
ХЕНОБЕБА Д. ЭДРОСА-МАТУТЕ
Хенобеба Д. Эдроса-Матуте (род. в 1915 г.) — тагалоязычная писательница и педагог, лауреат многочисленных национальных премий в области литературы. Окончила Университет Св. Фомы в Маниле, преподавала в школе. Профессор, заведующая кафедрой филиппинского языка и литературы Филиппинского педагогического института, автор многих учебников, учебных пособий и хрестоматий, широко известных в стране.
X. Эдроса-Матуте принадлежат многочисленные рассказы о детях и для детей, новеллы на морально-этические темы. Ее избранные рассказы и очерки собраны в книге «Я — голос» (1952). Писательница — также автор социально-бытовых романов «Восьми лет от роду», «И наступила ночь» и других.
X. Эдроса-Матуте — активная участница движения за развитие и обновление современного тагальского языка, за сохранение национальной культуры Филиппин. Она — автор ряда книг, монографий и многочисленных статей о филиппинской культуре и литературе, о тагальском языке.
Впервые она услышала об этом от Лидии.
— Ба, — спрашивала Лидия, сидя у нее на коленях и обнимая за шею ручонками, — ты, правда, уезжаешь от нас, ба?
— Уезжаю? Да где мне! — усмехнулась она. — Проклятый ревматизм и ходить-то не дает. Разве я могу куда-нибудь уехать?
— Вот здорово! Здорово! — радостно закричала девочка и, отпустив бабушкину шею, в восторге громко захлопала в ладоши. — Вот, что я говорила, ты никогда не поедешь к этой противной Одете!
Бабушка тихонько смеялась, обнажая беззубые десны, и, казалось, смех уносил куда-то все ее горькие мысли. Она щурилась, подслеповато вглядываясь в милое личико внучки. Всегда эта глупышка болтает невесть что.
— И откуда ты все это взяла? Что я поеду к Одете? Я даже не знаю, где они теперь живут. Я была у них раза два, да и то, бог знает, когда.
Но Лидия уже больше не слушала ее. Она соскочила с
бабушкиных колен и бросилась из комнаты, едва заслышав скрип двери: это пришла ее мамочка.
— Ли-и-дия, — позвала Кармен своим мелодичным, нежным голосом. Бабушка никогда не слышала, чтобы невестка говорила резко, с раздражением. Только спокойно, всегда спокойно. Недаром она воспитывалась в монастыре. От нее не услышишь ни одного резкого или грубого слова, ни одного. Она говорила спокойно, только спокойно.
Лидия побежала на кухню. За ней шла Кармен. Со своего кресла на колесиках бабушка видела, как Кармен старательно намыливает дочке руки. Когда-то и она, бабушка, так же учила умываться своего старшего сына, ее отца.
— Мама, — тихо позвал ее старший сын Рамон. — Вы знаете, Рэй просит вас погостить у них: его дочка Одета спит и видит, чтобы бабушка была с ними. Я думаю, что вы не будете против, — продолжал он, — ведь вы совсем не знакомы с детьми своего младшего сына, вашими внуками. — Рамон деланно засмеялся. — Я сказал ему, что ни Кармен, ни я не позволим забрать вас насовсем, но...
— А мне не хочется туда, Рамон. Это, наверное, моя невестка, жена Рэя, говорит, что я даже не знаю своих внучат?
— Но, мама, — попытался исправить положение Рамон, — Рэй ведь может обидеться. Мы с Кармен согласны только, чтобы вы побыли у них во время каникул...
Глаза Рамона беспокойно бегали. Ему очень не хотелось встречаться взглядом со старой матерью, он старательно избегал глядеть на ее изборожденное морщинами лицо, в эти глаза, блеклые, бесцветные, так внимательно и напряженно смотревшие на него.
Провести каникулы, побыть... в доме младшего сына? В голове старой женщины медленно, лениво повторялись слова, только что произнесенные старшим сыном, Рамоном, ее первенцем. Костлявые пальцы осторожно поглаживали посеребренные волосы. О чем он говорит? Что это значит: побыть на каникулах? С кем? С Рэем? А где мой младший сын живет теперь? Как зовут ту девушку, на которой он женился? Одета, должно быть, моя внучка, его дочка, дочка моего младшего... Я даже не помню ее лица... Вот Лидия — это другое дело. Лидию я знаю. Это младшая дочка моего старшего сына. И мать у нее хорошенькая. И так чисто моет ей ручки... Но почему? Ведь дети могут навещать меня, а? Эх, как давно умер их отец...
— Мама, вы меня слышите? — Голос Рамона будто откуда-то издали донесся до нее, ворвавшись в поток беспорядочных мыслей, нахлынувших на старую женщину. Тысячи тревожных дум, сомнений, посещавших ее и раньше, вдруг всплыли разом откуда-то из глубины... Когда она была еще совсем молодой...
— Простите, если я поторопился и решил за вас. Пожалуйста, не принимайте все так близко к сердцу... У вас ведь действительно двое сыновей, что там ни говори...
Она почувствовала, как тяжелые, сильные руки легли на ее плечи.
— Кармен и я поразмыслили, мама, и решили, что надо уважить просьбу Рэя.
Теперь ей многое стало понятней. Так, значит, я поеду к Рэю на каникулы, ты сказал? Ее выцветшие потухшие глаза искали лицо, которое только что было перед ней, но она уже осталась одна. Старая женщина подкатила кресло к двери, ухватилась за круглую ручку. Однако дверь не поддавалась: она была плотно прикрыта.
