Мубек приберег для лакировочных работ один день от отпуска. Вдвоем они шпаклевали щели. Попутно обсудили, как образовались новые черные точки и что следует предпринять, чтобы в дальнейшем это не повторялось. Мазали от середины, каждый по направлению к своей двери. Когда вечерние сумерки прокрались в комнату через открытое окно, паркет был весь, полностью отлакирован. Блестящая гладь простиралась перед ними. Мубеки упали друг другу в объятия — всего на мгновение, а потом фру пошла на кухню варить кофе.
— Поди-ка сюда, — позвала фру Мубек мужа на следующее утро. — Смотри, что это там такое коричневатое, с пятак величиной, какое-то потемнение, откуда оно, мы же только-только положили новый лак?!
Она стала рвать на себе волосы, горе ей, ведь ее обязанность — держать пол в чистоте, а теперь муж вправе считать, что она отлынивает, в то время как сам он всегда, во всем неукоснительно выполняет свой долг. Так пусть он видит, она не хочет ничего скрывать, пусть он видит ее позор!
— Ах, дорогая, — ответил он ей, — ах, дорогая! Я и сам огорчен. Пятно действительно совершенно неприличное, его отчетливо видно, когда знаешь, что оно там есть, а мы ведь с тобой знаем. Пускай даже другие его не видят, от этого не легче, мы-то знаем о нем и видим его — теперь все мысли будут вертеться вокруг этого коричневого пятна, всю радость оно нам испортит. Но ты, жена, ни в чем не виновата! Это случайность, какое-то насекомое ночью увязло в лаке и сдохло, вот тут что, по-моему, произошло, непредвиденный несчастный случай — в жизни таких полным-полно!
Мубек был по натуре философ, но только, что греха таить, оптимистом он не был.
Паркет! Сильнее день ото дня завладевал он всеми их помыслами. Так уж получилось — с тех пор как они обнаружили темноватое пятно, — что, стоило им только оторваться от паркета, у них душа была не на месте. Они жили и дышали им, берегли его как зеницу ока. Всем на свете они бы пожертвовали ради его безупречного совершенства. Для супругов Мубек паркет сделался их болью и отрадой, альфой и омегой, началом и концом всего их бытия.
Казалось бы, покрыв его заново лаком, Мубеки могли вздохнуть свободнее: они ли не исполняли свой долг перед паркетом, сделав для него все, что было в человеческих силах? Но нет, чета Мубек была у своего паркета в неоплатном долгу. Увы, даже к войлочным тапкам может что-нибудь пристать. В этом мире никогда не знаешь, откуда ждать беды, проверяй не проверяй тапки перед тем, как надеть: ведь случилось же раз, что крохотная щепочка валялась, невидимая простым глазом — подобно тому как раковая опухоль может благодаря своему расположению быть недоступна рентгеновскому просвечиванию, и из-за этого пациент с опозданием ложится под нож хирурга, — вот так же, стало быть, валялась щепочка, и фру Мартинсен, сестра фру Мубек, занесла ее на тапке в комнату, следствием чего явилась царапина, не бог весть какая большая, но все же царапина, тут ведь дело-то не в величине. С тех пор чета перестала общаться с фру Мартинсен. Для фру Мубек утрата была особенно ощутима. Временами она забывалась — как вот теперь, когда они перекрыли паркет лаком, она забылась и сказала:
— Скорее бы Ольга его увидела!
На что Мубек строго возразил:
— Вспомни, что было в прошлый раз!
Фру Мубек вспомнила и умолкла. Царапина есть царапина. Теперь они ее замазали лаком. Но она никуда не делась. Царапина была, пожалуй, даже хуже, чем коричневатое пятно от насекомого, если конечно, это было насекомое. Царапина ранит в самое сердце, она терзает и выматывает душу. Но понять это способен лишь тот, кто сам надлежащим образом относится к паркету.
А тут еще из воздуха оседала пыль. Пыль — она ведь постоянно оседает. Пыль всегда будет оседать, во веки веков. Даже когда солнце потухнет и не станет в мире иного света, кроме мрака смерти, пыль и тогда будет оседать. Теперь же она — покамест — оседала в гостиной у Мубеков на шкафы и полки, на предметы украшения, а также на все прочие предметы, сеялась ровно и планомерно, упорно, настойчиво, неодолимо. Фру Мубек изо всех сил старалась, чтобы в гостиной не было пыли. Она пускала в ход щетки различной формы и величины. Она пользовалась всевозможными тряпками, сухими и более или менее увлажненными, все зависело от сорта дерева, был ли это клен или, скажем, вяз. Однако какая-то часть пыли неизбежно осыпалась с вытираемой мебели и падала на пол, несмотря на все предосторожности и скрупулезное тщание, с каким священнодействовала фру Мубек. Муж стоял, как правило, в дверях и оказывал ей посильное содействие советами и ценными указаниями, и фру испытывала чувство глубокой благодарности оттого, что у нее такой муж. Она думала о том, каким счастливым стало их супружество благодаря паркету, связавшему их неразрывными узами, паркету, который они делили друг с другом, который и впредь, в радости и в горе, будут делить, пока смерть их не разлучит. Мубек и сам был не прочь принять участие в вытирании пыли, но тут его жена была тверда, даже непреклонна: хватит и того, что одна пара ног топчет их паркет, если на то пошло, для него и одной-то пары многовато.
Блестящая гладь паркета светилась в темноте из ночи в ночь. И сплошь да рядом случалось, что чета стояла и просто смотрела на него впотьмах. В одну из таких ночей Мубек сказал:
— А ты замечаешь, как он все-таки раз от разу дурнеет… мы вот с тобой лакировали, так видели: и черных точек больше стало, и от угольков целых две метины — правда, одна-то, может, от сигареты, да ведь все равно хорошего мало! Вот и считай, два черных пятна плюс все эти темные точки, может, это просто втоптанные песчинки, разве человеку известно, какие бури проносятся над полом, будь это даже его собственный пол! Да ты и сама в ужас пришла, когда увидела…
— В отчаяние! — поправила его жена.
— Ну да, в отчаяние.
— Наверно, надо было все-таки брать первую категорию, — сказала она, — у нас вполне хватило бы денег.
— Денег! Денег-то, конечно, хватило бы! Но ты же помнишь, все говорили, что вторая категория по прочности не хуже, а по рисунку лучше, что она интереснее смотрится. Но спрашивается, почему же в таком случае первая категория дороже? Все нервы он нам истреплет, этот паркет! — возроптал он, потеряв терпение, что, вообще говоря, было совсем на него не похоже.
Но жена полностью с ним согласилась.
— Я совершенно с тобой согласна, — сказала она.
Они постояли еще немного, вглядываясь в паркет у себя перед глазами, а вернее, в сумрак, где, как они знали, находился паркет, потому что они скорее угадывали, чем видели его в ночной темноте.
Чета Мубек имела возраст довольно-таки неопределенный. И первая и вторая молодость, очевидно, остались у них позади. В то же время понятие старости как-то не вязалось с обликом четы. Можно предположить, что они, как говорится, достигли вершины своего жизненного пути. (Однако, чтобы утверждать это с полной определенностью, пришлось бы предварительно перерыть архивы.)
Один из них — не знаю кто, муж или жена, и не все ли равно, ведь по мере того, как текли их годы, они все больше срастались друг с другом, они уже были на пути к тому, чтобы стать единой плотью, да именно так они и выглядели, стоя рядом у дверного косяка, как уже не раз стаивали прежде, стоя в дверях пленительно тихим осенним вечером, когда лишь дальний звук пилы возвещал о скором приходе зимы, — так вот, один из них сказал:
— А что, если нам купить ковер и застелить паркет?
Другой откликнулся:
— И как нам раньше в голову не пришло!
В действительности им приходило это в голову, да они не решались друг другу сказать, единственно от смущения, от стыдливости, ведь хотя они, возможно, отпраздновали уже свою серебряную свадьбу — во всяком случае, могли отпраздновать, будь у них желание, — в отношениях между ними все еще сохранились следы неискоренимой (судя по всему) стыдливости. Ковер — это практически означает упрятать свой паркет, будто они не хотят его знать, не хотят знать красу и гордость своего дома! А быть может, им представлялось, то ли одному из них, то ли другому, а то так и обоим сразу, что, купив ковер, они обманут доверие паркета. Ведь они собираются его прикрыть — это ли не грубое оскорбление! И чтоб бросить его в лицо паркету, не сделавшему им ничего дурного!
Вот в какой они зашли тупик. И выхода они не видели. Чета Мубек переживала величайший кризис в своей жизни. В подсознании у них зашевелился импульс, подавленный восемь лет назад — когда им настилали паркетный пол: а не лучше ли было взять крокеройскую плитку или самый обыкновенный линолеум, что-нибудь прочное и солидное, чтобы сносу не было, чтобы можно было двигать шкафы и ходить на шпильках, да просто-напросто взять доски, сделать обыкновенный дощатый пол из еловых или сосновых досок! Сколоченных гвоздями и покрашенных в табачный, салатный, рыжий цвет! Ну уж нет, это не пол: импульс заглох и больше не шевелился. У такого пола не было шансов стать их, Мубеков, полом, будь эта пресловутая плитка сама по себе как угодно хороша.
