С годами они обжились кое-как, вырыли себе землянку у склона Рейнфьеллета. Педерфредрик пас оленей, а Керсти-Майя вела нехитрое их хозяйство и управлялась с ним споро. Жили они не хуже других бедняков, а может, даже и получше, потому что иной раз, случалось, притаскивал Педерфредрик в землянку кусок свежей оленины. И где только он ее раздобывал? Ведь своих-то оленей у него не было…
Но богач лапландец не станет то и дело пересчитывать свое стадо. К тому же нередко бывало, что волк задерет оленя или двух, так что у Педерфредрика, который всегда ходил при стаде, руки были развязаны. Да и велика ль беда, коли в таком большом стаде и не досчитаешься олененка или оленихи?
Когда оба они были уже в годах, приключилась с Керсти-Майей какая-то диковинная болезнь. Не стало у нее в ногах прыти, и она едва-едва могла дотащиться к ручью за водой.
Потом дело пошло все хуже и хуже, скоро она совсем перестала двигаться и только сидела на скамье в своей землянке. Педерфредрик никак не мог понять, что это с ней, никогда не слышал он о такой странной хвори. Теперь ему приходилось между делом наведываться в землянку, чтобы присмотреть за женой. А ведь угонял он свое стадо за много километров от дома, так что это было нелегко.
По вечерам, когда он, усталый и обессиленный, возвращался домой, ему нужно было и еду себе сготовить, и жену обиходить. Ведь она не могла и с места сдвинуться.
Выказывал ли богач хозяин ему свое недовольство, нет ли, — о том история умалчивает, а только, ясное дело, раз пастух по полдня при стаде не бывает, значит, волкам раздолье. И скоро пришлось Педерфредрику распроститься с работой пастуха. Жить стало не на что, обоим грозила голодная смерть. Лишь один выход оставался им, как и всем тем, кто себя прокормить не может, — идти по деревням, просить христа ради. И Педерфредрик с Керсти-Майей скоро пошли по этой дорожке. О том, чтобы оставлять ее одну в землянке, и речи быть не могло. Педерфредрик смастерил санки и всюду тащил ее за собой. Муж, который возит свою жену на санках, — такое было внове среди нищей братии, и Педерфредрику никогда не отказывали в милостыне, когда он приходил на крестьянский двор. В трех-четырех усадьбах вокруг Рейнфьеллета крестьяне держали оленей, пахали землю и жили, можно сказать, в достатке. Они хорошо знали Педерфредрика и Керсти-Майю и охотно подавали им кусок-другой.
Только нельзя же было обходить одни лишь эти усадьбы, приходилось спускаться и вниз, в долину. Педерфредрик сажал жену на санки и отправлялся с нею через горы в Маркен, в деревню, что раскинулась дальше на севере. И тут тоже были зажиточные крестьянские дворы, так что нищенская сума быстро наполнялась. В первый раз им подали столько, что Педерфредрик не смог всего увезти. Тогда он сначала перевез через горы жену, а потом вернулся в Маркен за поклажей уже ночью, при свете луны. Четырежды пришлось ему пересечь горы за одни сутки, и он совсем выбился из сил.
Много раз ездили они в соседнюю деревню, и всегда повторялось одно и то же. Педерфредрик сперва отвозил домой жену, а потом возвращался за мешком со снедью. В мешке были и мука, и мясо, а такие припасы в доме — великое дело! Время от времени Педерфредрику удавалось еще стащить олененка из стада, которое он когда-то пас, и тогда они с женой и вовсе не знали нужды.
Но ясно было, что Педерфредрику долго не выдюжить. Вот уже много лет ходил он в упряжи, как ломовая лошадь, а силы-то шли на убыль. Ни одному человеку не справиться было с тем, что делал он, — тащил жену на санках с горы на гору, с горы на гору. А склоны иной раз тянулись на целые километры, так что даже остановиться и перевести дух негде было. Однажды жена сказала ему:
— Ты бы мог прожить без забот, Педерфредрик, кабы я не сидела у тебя на шее. А то ни живу, ни помираю. Иной раз лежу и думаю: хорошо бы уж помереть поскорее!..
Он ничего не ответил ей, но эта мысль и ему самому не раз приходила в голову. Впрочем, что толку думать об этом? Коли богу так угодно, то придется ему, Педерфредрику, и дальше нести это непосильное бремя. Он простой смертный и изменить свою судьбу не волен. Это дело божье, такое решать должен бог. И он долгие километры тащил санки с женой, задыхался, ловя ртом воздух, напрягался из последних сил, стараясь удержать санки на скользком насте, чтобы они не сорвались с горы вместе с Керсти-Майей. Придерживать сани на крутом спуске было, пожалуй, еще труднее, чем тащить их в гору, особенно, когда наст покрывался твердой ледяной коркой. Педерфредрик смастерил пару тормозов из березовых прутьев, но при твердом ледяном насте их разносило в щепки. Раз сани чуть было не укатили от него, и ему чудом удалось удержать их.
Но слова Керсти-Майи заставили его призадуматься. Она, как видно, хотела бы умереть… И тут он подумал: а что, если бог решил избавить его наконец от тяжкого бремени? И может, бог хочет, чтобы Педерфредрик немного помог ему? Ведь раньше-то Керсти-Майя ни о чем таком и не заикалась…
Была уже середина зимы, и Педерфредрик с Керсти-Майей редко выбирались из дому. Припасы у них в землянке еще были, и к тому же в эту пору, когда дни стоят короткие, опасно выезжать из-за волков. Они уже не раз натыкались на волчьи стаи, и как-то вечером Педерфредрик прикончил двух зверей почти у самых санок. Он всегда носил с собой длинную палку с острым железным наконечником, а волков он перевидал на своем веку немало, так что бояться-то он их не боялся. Только в крайнем случае решались они нападать всей стаей, а чаще всего кидались на людей по одному, и, когда зверь падал с насквозь пронзенной грудью, стая накидывалась на него и тут же пожирала.
Многих волков порешил Педерфредрик, когда пас оленье стадо, так что для него это было дело привычное. Но в темноте одолеть их труднее, а раз выбираться из дому особой нужды нет, то нечего и лезть на рожон.
Так прожили Педерфредрик и Керсти-Майя ползимы. Еда у них в землянке была, оленьи шкуры хорошо согревали их. Но Керсти-Майя постоянно нуждалась в помощи, и Педерфредрик начал уже сильно тяготиться обузой, что связала его по рукам и ногам. Жена ведь с места не могла сдвинуться. Если он уходил, чтобы забить олененка, то знал, что, когда вернется, дел у него будет невпроворот. Керсти-Майя была точно дитя малое, такая же беспомощная.
А дни становились все длиннее, и еды все меньше. Скоро опять придется ехать в деревню и тащить жену за собой. С горы на гору, с горы на гору. И опять ему придется ехать дважды, коли подадут хорошо. А это-то ведь ему и нужно, для чего ж тогда и ездить! И опять стали одолевать его мысли: Керсти-Майя не хочет жить, она уже не раз поминала про это. А что, если это бог говорит ее устами и подает знак ему, Педерфредрику? Может, бог хочет помочь ему, избавить его от тяжкого бремени, развязать его, положить конец его рабству…
Стоял солнечный зимний день, когда Педерфредрик и Керсти-Майя в первый раз после рождества отправились в путь. Ясный день на исходе февраля, горы так и сверкают в лучах солнца. Но было очень морозно, с востока мела пороша и дул пронизывающий ветер. Керсти-Майя попросила покрыть ее еще одной оленьей шкурой. Педерфредрик положил на нее шкуру и подумал, что теперь сани станут еще тяжелее. Он вовсе не злобился на жену, знал, что она не виновата в своей болезни. Они всегда ладили друг с другом, и он не держал зла на Керсти-Майю за то бремя, которое она на него взвалила. Но Керсти-Майя хотела бы умереть… Она сама это сказала…
И понять ее можно, думал Педерфредрик, ведь и ему жизнь стала бы в тягость, кабы с ним приключилась такая беда! Нет, жить ей ни к чему, тут она права. Да и бог, верно, этого не хочет, не может он этого хотеть!
Педерфредрик с трудом тащил сани, пот градом катился из-под шапки, заливая глаза, оставляя на щеках грязные полосы. На крутых склонах он задыхался, ему не хватало воздуха. Сказалось и то, что он отвык от этого дела, ведь почти ползимы они никуда не выезжали. Педерфредрик вез жену через горы в деревню Маркен. Он думал, что если им подадут много, то опять придется четыре раза пересечь горы. Четыре раза с нагруженными санями!.. Ему стало не по себе, он тяжело вздохнул и обернулся к жене. Керсти-Майя сидела тепло укутанная, только очень бледная, даже синяя какая-то.
— Холодно тебе? — спросил он.
— Нет, не очень. Просто мороз сильный.
Педерфредрик остановился, расправил оленью шкуру и поплотнее укутал жену. Ему не хотелось, чтобы жена мерзла. Она вообще сильно зябла в зимние месяцы, ведь двигаться-то она не могла.
Они одолели последний склон, и теперь сани можно было тащить играючи. Наст лежал твердый и блестящий, как сталь. Педерфредрик щурил глаза всякий раз, когда взглядывал на залитые солнцем снежные вершины. Везя санки с горы, он всем телом наваливался на них, и ему стоило большого труда их удержать.
Когда они пересекали замерзшее горное озеро, Керсти-Майя сказала:
