Неподвижно лежа в постели, в то время как полуденный летний зной медленно опускался на город, он смотрел на зелень деревьев в окне с таким ощущением, словно очутился в каком-то нереальном мире, состоящем из нелепых стен, выложенных стерильно чистыми майоликовыми плитками, холодных, словно ведущих в покойницкую, белоснежных дверей, таких же белых и бездушных человеческих фигур. Ему даже пришло в голову, что и виднеющиеся в окне деревья ненастоящие; в конце концов, после долгого наблюдения, он совсем было в этом уверился, видя, что листва их не шелохнется.
Эта мысль настолько взволновала Корте, что он позвонил сиделке, и та подала ему очки для близоруких, которыми он, лежа в постели, не пользовался; только тогда ему удалось немного успокоиться: при помощи очков он смог убедиться, что деревья настоящие и листья на них, хотя и чуть заметно, шевелит иногда налетающий ветерок.
Когда сиделка вышла, в палате с четверть часа царила полная тишина. Шесть этажей, шесть ужасных каменных стен, пусть даже из-за чисто формальной ошибки, давили теперь на Джузеппе Корте своей неумолимой тяжестью. Сколько лет — да, лет, теперь уже надо было говорить именно о годах — понадобится ему, чтобы вновь подняться наверх, выбраться из этой пропасти?
Но почему в палате вдруг стало так темно? Ведь на улице сейчас еще ясный день. Последним усилием преодолевая сковавшее его, как паралич, странное оцепенение, Джузеппе Корте дотянулся до лежащих на тумбочке рядом с постелью часов. Часы показывали половину четвертого. Он повернул голову к окну и увидел, что жалюзи, словно повинуясь какому-то таинственному приказу, медленно опускаются, закрывая доступ дневному свету.
Они обсуждали, следует ли отменять смертную казнь, когда поезд остановился под полуразрушенным бомбами навесом, на ярком солнце, среди подступавших к станции полей. У путей шумела толпа. Время от времени крики и возгласы заглушал пронзительный свисток начальника станции, и над черной массой людей, чемоданов и котомок возникал красный верх его форменной фуражки.
— Значит, по-вашему, нужно отменить смертную казнь?! — воскликнул пассажир с длинными седыми усами, с виду похожий на зажиточного крестьянина. — А я, если б можно было, еще суровее наказание придумал бы. Посмотрите, на что стали похожи вагоны, окна, занавески, бархатная обивка; того и гляди, это жулье и колеса украдет. — Он высунулся и закричал: — Начальник, куда вы столько сажаете? У нас и так полно народу. Пора отправлять!
Начальник станции сдвинул на затылок свою красную форменную фуражку, покорившись неизбежности, и досадливо взглянул на пассажира с усами. А тот, отойдя от окна, убежденно сказал:
— Ему на все начихать. Свое жалованье он получит, а удобно нам ездить или нет, его не волнует. Верно говорил этот самый, что нас только дубинкой можно вразумить. Но мы всегда недовольны…
Он обращался ко всем сразу, но прежде всего к двум пассажирам, которые тоже давно стояли в битком набитом людьми коридоре, один — справа от него, другой — слева. Внезапно в окно протиснулся солдат и тяжело спрыгнул на пол. Увидев рядом с собой еще и солдата, богатый крестьянин окончательно вышел из себя:
— Простите, милейший, мы, кажется, вам мешаем.
Солдат не принял вызова, он высунулся наружу и свистом позвал кого-то из толпы.
— Современное воспитание, — осмелев, поддержал крестьянина пассажир справа и, понизив голос, добавил: — И ведь как раз те, от кого больше всего беспокойства, и ездят обычно без билета.
— У него и отпускных-то документов наверняка нет, — добавил пассажир слева.
— Прикажете отчитаться перед вами? — отреагировал наконец солдат, обнажив бескровные десны и цепочку редких желтых зубов. — Слышишь, им одним целый вагон подавай.
Сперва неясно было, к кому, собственно, он обращается, но потом, спустившись с крыши, в окно пролез еще один солдат, заставив потесниться тех, кто стоял в коридоре.
— Только этого парашютиста нам не хватало!
Новоприбывший был рядовой солдат из авиационного подразделения, и ядовитое восклицание было встречено общим молчанием.
— Их так прозвали за привычку врываться в вагон прямо с крыши, — поспешил объяснить богатый крестьянин.
Второй солдат с нескрываемым презрением повернулся к нему спиной и высунулся в окно. Его волосы, спереди темные от пыли, были на затылке совсем седыми. Какого он года? Старым его не назовешь, но, несмотря на куртку и военные брюки, он меньше всего похож на солдата.
Тем временем новичок при помощи солдата с желтыми зубами втащил в коридор еще что-то. Это «что-то» оказалось худой рыжеволосой женщиной с прыщавым лицом. Казалось, ее дрожащие губы, глаза, плечи просили у всех прощения. Вклинившись в узкий и без того просвет, она бессильно рухнула на мешок рядом с двумя солдатами. Один из них, чтобы освободить ей место, сел на окно, опираясь затылком о верхний его край.
— Так и задохнуться недолго, — снова возмутился богатый крестьянин.
— А по-моему, спорить бесполезно, — робко сказал сосед справа. — Как вы думаете, адвокат?
— О, я давно уже со всем примирился. Мне так часто приходится ездить, что иначе никаких нервоз не хватит.
Они переговаривались через головы двух солдат и женщины; наконец богатый крестьянин сказал:
— Перебирайтесь сюда, адвокат. Ведь ваше место было здесь. Ну… — Он протянул ему руку, помогая перешагнуть через женщину, понуро сидевшую на мешке. А та лишь подняла на него усталые глаза.
— Нечего сказать, умно ты придумал, — обратился солдат с желтыми зубами к приятелю, — Пусть она хоть высунется в окошко, свежим воздухом подышит.
— Нет, нет, — жалобно запротестовала женщина. — Мне и тут хорошо.
— В конечном счете, — заметил адвокат, когда все трое снова очутились вместе, — лучше всего путешествовать в поезде. Пусть это неудобно, пусть долго и все что угодно, но зато едешь без всякого страха.
— Вы в этом уверены? — Правый ус богатого крестьянина зашевелился от ветра, подувшего в окошко, когда поезд ускорил на спуске ход. Мимо проносились миндальные и рожковые деревья и оливы, а крестьянин продолжал:
— Наверно, вам никогда не очищали карман.
— Много они там найдут! — засмеялся адвокат.
— Много ли, мало, они ничем не брезгуют, — вмешался в разговор третий пассажир, стоявший слева от крестьянина. — В наши дни все сгодится. Всего три недели назад у меня вытащили отсюда, — он хлопнул себя по заднему карману брюк, — сверток, а в нем пять пар часов было.
— Значит, вы торгуете часами? — сказал адвокат. — Сколько они примерно стоили?
— Ну пятнадцать — двадцать тысяч лир. Сейчас цены скачут.
— Да, цены растут с каждым днем, — подтвердил богатый крестьянин. — Подумать только, фьяска оливкового масла стоит от шестисот до тысячи лир, — Он тут же мысленно подсчитал, что у него на эту сумму надо было бы украсть двадцать фьясок. Но хотел бы он посмотреть, как они сумеют упереть у него двадцать фьясок масла!
— За вещами надо глядеть в оба, — добавил он. — Я так и делаю. — Разняв скрещенные руки, он показал соседу, что правую надо всегда прижимать к карману, где лежит бумажник. — Паршивые времена наступили, — продолжал он. — Кто знает, когда этому конец придет. Если сами не уследите за своими вещами — дожидайтесь потом полиции! Вот я и говорю: одно было хорошо при фашизме — смертная казнь, так и ту отменили. А ведь сейчас, как никогда, строгость нужна.
Солдату с желтыми зубами, казалось, тоже не нравились новые порядки. Желая привлечь внимание обоих своих спутников к разговору, он толкнул ногой сначала рыжую женщину, а затем седого приятеля, но тот в ответ лишь пожал плечами.
— Плевать мне на все это, — пробормотал он.
— Что угодно, но только не смертная казнь, — возразил адвокат, задетый за живое, — Я готов признать даже пользу пыток. Но как может один человек стать единоличным судьей другого? И мало того, приговорить его к смерти во имя законов, написанных людьми, которые могут заблуждаться, как мы с вами?! Нет уж, увольте.
— Но ведь смертная казнь существует во всех цивилизованных странах, — запротестовал богатый крестьянин.
— А кто вам сказал, что они цивилизованные?
— Так ведь вы же сами говорили недавно, что эти страны потому-то нас и разгромили.
— Нет, помнится, я сказал, что они сильнее и организованнее нас, но это еще вовсе не говорит о высокой цивилизации.
— Тут адвокат прав, — робко вступил в разговор торговец часами.
Однако богатый крестьянин тут же прикрикнул на него:
— Уж вам бы лучше помолчать. У вас всегда прав тот, кто говорит последний. — И, желая смягчить грубость, добавил: — Адвокат, конечно, много чего знает и язык у него здорово подвешен, иначе бы он не был адвокатом. Ему ничего не стоит подстроить нам обоим ловушку.