Павел Кренев
Жил да был «дед»
Гребной винт изогнул вал у самого основания и начал вращать «Моряка Севера» по кругу, Льсанмакарыч в рубке зверски ругается, крутит штурвал во все стороны, но ничего не может сделать. Судно неуправляемо.
— Вячеслав Михайлович, — кричит он по радио, — машинное отделение подводит команду! Мы на грани срыва плана по перевозкам.
— Сейчас, сейчас, всё сделаем, — нервничает Славка. Он хватает плоскогубцы, бегом поднимается по трапу и мчится на корму.
— Сейчас, — заверяет он коллектив, который весь собрался уже там — не подведем, — и прыгает в воду.
Славка зажимает плоскогубцы в зубах, плывет по-собачьи к винту, а тот выбрасывает одну за другой огромные лопасти, пенит буруны, отшвыривает ими Славку и убегает от него, убегает. Славка не сдается, он гонится за винтом, захлебывается, но гонится, и в глаза ему бьют красные брызги…
Сараев открыл глаза и рывком поднялся. Что за чертовщина! Который уже раз один и тот же дурацкий сон. Винт, плоскогубцы, брызги! Свихнуться можно. Взглянул на часы: ничего себе закемарил! Половина одиннадцатого. Ребята там гробятся, а я храпачка даю… Сполоснул лицо, глотнул из термоса чаю и выбежал из каюты. Булку дожевывал, уже спускаясь по трапу в машинное отделение. Так и есть. В сборе уже честная компания: второй и четвертый механики — Николай Абрамов и Борис Юшин, а с ними и моторист Витя Железнов уже сидят у главного двигателя, тычут куда-то отвертками, спорят. Физиономии у всех одухотворенные, озабоченные, чумазые. На Славку она посмотрели, как на часового, покинувшего пост. А Железнов выразил озабоченность:
— Ты чево, «дед», не спишь? — и предупредил: — Загнешься!
Ребята его поддержали:
— Поспал бы, «дед», двое суток на ногах. Сами как-нибудь.
Славка для острастки добродушно проворчал что-то вроде: «Надейся на вас»— и присел на корточки к своим помощникам.
До сих пор не может привыкнуть он к прозвищу «дед», заветной мечте каждого судового механика, хотя в «старших» ходит уже год — с прошлого рейса на Кубу. Не может, потому что с детства знает по своему отцу-моряку, по постоянному обитанию среди судов и причалов, по мальчишечьей еще зависти, сколь высоко и почетно это прозвище-звание. Славке тридцать с небольшим. Когда назначили стармехом, вначале, понятно, обрадовался: вот и дождался «деда», а потом страх взял — признает ли команда? Это ведь самое главное. Вроде признала. Даже боцман Стумбин, сорокапятилетний въедливый мужик из соломбальцев, иногда занудно кричит на Витю Железнова:
— Вот я тебе устрою! Вот я скажу «деду», как ты окурки на палубу бросаешь. Вот он тебе устроит!
Славка свято верит в то, что машины, как и люди, устают, так же изматываются и страдают от непрерывной изнуряющей работы. Этот рейс был для судовых установок именно такой работой. Сначала путь через океан с заходами в несколько портов, разгрузками, погрузками, потом фрахт — опять болтанка туда-сюда. Так целых три месяца. И почти все время штормы, грузы по полной, как говорят, выкладке, напряжение на «всю катушку». Теперь по дороге домой машины стали сдавать. Особенно часто случается что-нибудь с дизель-генераторами — «динамками». Хорошо еще, что их четыре, можно переключаться с одной на другую. Больше всего страху нагонял, конечно, главный двигатель. Остановись он, весь «Моряк Севера» — огромный кусок плавающего железа, беспомощный и бесполезный. А бояться было чего! В этом рейсе «главный» принял на себя такую нагрузку, что сомневались, выдержит ли, Даже судовой токарь дядя Федя Честноков все ходил и поглаживал бока машины, дескать, давай уж, голубушка, потерпи! Ох и гонял тогда Славка своих подопечных, от механика до электрика — все были в машинном. Профилактика! Профилактика! Профилактика! Спать некогда было. Самое основное, что не зря. Вытянул же «главный», справился. Теперь уже немного осталось.
Вообще, если рассматривать этот рейс с точки зрения приобретения опыта, то он дал Славке очень много. Он и сам к этому стремился: влезал во все мелочи, просил ребят: «Если какая поломка, зовите меня». Иначе нельзя, спрашивать-то с него будут, случись что.
Поначалу, как принял всю эту техническую службу — так ее теперь называют, — ходил как в тумане, ничего не соображал, во всем путался. Смешно вспомнить.
Убедившись, что механики действительно и без него «доковыряют» небольшой этот ремонт, Славка поднимается на палубу. «Водицы испить, на ясно солнышко взглянуть», — называет эту процедуру Витя Железное. Палубу действительно осветило выглянувшее из-за туч солнце. Впервые за неделю. От яркого, брызнувшего неожиданно в глаза света Славка некоторое время ничего не видит и, зажмурив глаза, прислоняется к кнехту. «Ну что, — думается ему, — кажется, приспело затишье, можно пойти на бак». Сидеть на баке, в самом носу, в такие вот тихие, солнечные, довольно редкие свободные минуты и глядеть на воду для него форменное наслаждение. Сам над собой иногда посмеивался: «Первобытная привычка», но что-то есть неотразимо притягательное в бесконечном тускловатом мерцании отлогих гладких волн, по которым несется судно…
— Подымись, Михалыч, — слышится вдруг сверху мегафонный скрип.
Славку зовет к себе Александр Макарович Бронников, капитан «Моряка Севера», он же Льсанмакарыч, он же «мастер», он же «кэп», он же «желтый туфель» (последнее добродушное прозвище он имеет у моряков за таинственное пристрастие к обуви жёлтого Цвета). Бронников выглядывает из штурманской рубки и машет приглашающе рукой.
— Новость есть!
Славке лезть на мостик неохота. «Поспать не дает спокойно», — бурчит он про себя, но желание «мастера» — закон. И Славка поднимается по трапу. Сейчас Льсанмакарыч сощурит хитрые свои глазки и… выдаст чего-нибудь такое. Хороший он мужик, «мастер», умница, работящий, но таинственный, как северное сияние. Откуда он все вызнаёт? Встретит, бывало, Славку с утра:
— Михалыч, у тебя все в порядке? Что-то неспокойно мне сегодня.
И точно, через час портится какой-нибудь насос. Мистика.
Льсанмакарыч стоит на мостике, улыбается поднявшемуся сюда. Славке и пытливо интересуется:
— Машины целы?
— Пока целы, — отвечает осторожно Славка, не зная еще, к чему клонит «мастер».
— Тогда вот тебе подарок. Гляди, — И он указывает рукой куда-то вперед.
Славка смотрит туда, и сердце его радостно сжимается. Даже без бинокля видна узенькая пока, но до мелочей знакомая полоска белых кубиков — домов и тоненьких спичек — заводских труб, словно вырастающих из моря. Это Северодвинск — город на самом побережье. Там берег! И там же Двина, а на ней Архангельск, там дом!
— Сережа, ты же знаешь, я совсем темная женщина.
— Гм, — говорит полусонно подполковник. Глаза его закрыты.
— Газет не читаю, радио не слушаю, в сплетни не вникаю.
— Удивительная откровенность. Да еще от красивой женщины. — Сергей Григорьевич целует Инну в лоб и устало кладет голову на подушку. Наверно, ему очень хочется спать.
— Я это делаю принципиально. Минимум информации консервирует драгоценные нервные клетки.
— Умница.
— И потом, ты знаешь, что ни программа «Время» — то сплошные международные столкновения, что ни полоса в газете — то нейтронные бомбы, ракеты крылатые… Ужас!
— Угу-м-м.
— Сережа, а войны не будет?
Сергей Григорьевич слабо мотнул отрицательно головой. И опять с закрытыми глазами. «Ну нет, уж ты у меня глазоньки-то откроешь, милай, устал, видите ли, в штабе своем. Откроешь!»
— Сереженька, а тебя тоже воевать пошлют, да?
Один глаз подполковника открылся и осмысленно, совсем не сонно, уставился на Инну.
— Понимаешь, Сереженька, мы совсем не думаем об этом. Привыкли к миру, ходим в кино, зарабатываем деньги, ругаемся. А в любую минуту может случиться то большое и страшное, и с тобой что-нибудь…
Инна села, обхватила руками коленки. Сергей Григорьевич рывком тоже сел, обнял ее и, целуя, заприговаривал:
— Ну что ты, милая! Ну что ты!
Потом, когда оба лежали и глядели на потолок, по которому пробегали отраженные из окна робкие, какие-то затравленные ночные тени, подполковник спросил:
— Интересно, а Ксения станет меня папой величать или нет?
— Она к тебе привыкла, — неопределенно ответила Инна.
Через некоторое время подполковник ровно заприхрапывал, подрагивая во сне усиками, отпущенными месяца два назад по настоянию Инны: «Будешь походить на француза». Инна лежала на боку, разглядывала давно уже знакомое ей правильное, ухоженное лицо Сергея Григорьевича и думала о том, как все осложнилось в последнее время, если дошло до того, что стоит вопрос, назовет ли Ксения своим отцом чужого ей человека. Тревожно как-то сегодняшней ночью. Не спится. Инна поднялась, накинула на плечи любимый халат и прошла в комнату дочери. Ксения, как и всегда, лежала раскидавшись, обняв старого своего мишку, уткнувшись носиком в его помятую мордочку. «Ну вот опять, — подумала Инна, — моська к моське», — улыбнулась. Спать не хотелось, и она вышла на балкон.
