Александр Аборский - Год веселых речек

Кто не завидовал Тагану Мурадову: командировка в родные места. Сам просился в министерстве. И вот — апрельское прозрачное утро долины Мургаба.

Вначале собирался повидать кого следует в городе, потом в меру сил отбиваться в колхозе от знакомых и родичей, а тем временем продвигать свое, сокровенное. Не без причин же Таган рвался сюда. Научный труд — основное в его занятиях последних лет — был связан с оазисом; да еще, признаться, интересовал Тагана один адрес, из-за которого и пришлось ускорить выезд. Точного адреса пока не было, но неужели, думал инженер, мы не сможем сыскать человека в своем отечестве.

Обязательными для начала были встречи в водхозе, в райкоме партии; кроме того, надо зайти к младшему брату Мереду, машинисту на железной дороге.

Поезд прибывает без четверти девять. Куда еще удобней. Отослать с шофером чемодан в водхоз, к Каратаеву, а самому по пути заглянуть в райком.

Секретаря в райкоме не застал, тот успел укатить на сев. Ну теперь — к своему учителю Каратаеву. Шофер доложил ему, как ашхабадский гость распорядился на вокзале, и Каратаеву едва ли понравился такой оборот: с первых шагов ученик обходит его.

Кажется, Таган не ошибся. Начальник водхоза Акмурад Каратаев был у себя и ждал, на лице его лежала тень досады. Вдобавок одолевали телефонные звонки. Он брал трубку:

— Да, Каратаев. Слышал, слышал я ваши песни, да где ее возьмешь. Ни капли. Канал для целины. Знаешь, некогда мне переливать из пустого в порожнее. Могу дать совет: не разбазаривай драгоценную влагу.

Из года в год повторяется одно и то же: сев хлопка и — со всех сторон — воды, воды! Привыкаешь. Это раньше, бывало, даже ночами в постели только и думалось о нехватке воды. Иное нынче заботило Каратаева. Да и корень сейчас уже в ином, и цена твоему умению и опыту другая. Кстати, с чем вот еще инженер Мурадов? Все та же научная работа, в которой парень, похоже, основательно увяз? Ну и заодно, как это у них называется, «подтолкнуть»?..

Вчера, получив телеграмму, Каратаев обрадовался: едет парень знакомый. Думал, с поезда запросто явится на дом, а Таган даже учреждение обходит. В райком! Понятно: персона. Давно ли здесь, на Мургабе, учился вычислять секундолитры, навытяжку стоял перед учителем, смущался, когда приглашали на плов. Нет, брат, нечего тебе заноситься; жизнь ставит вопросы, каких твоя теория не распутает. Обиделся, что не встретили, так ведь учителя постарше учеников… Послали на вокзал машину, честь оказана, а если пренебрегаешь гостеприимством, то горевать не станем.

Зазвонил телефон, и он процедил сквозь зубы:

— Да, Каратаев… — Постучали в дверь. — Да, войдите. — Он прикрыл трубку ладонью. Дверь отворилась, он увидел Мурадова и своего заместителя Иванюту, протянул руку, указал на кресла и опять в трубку: — Милый мой, верю: питомник жаждет! Но не могу же я прыгнуть выше себя. Давай реально оценивать вещи. Хлопок — наше богатство и сила!..

Кабинет пыльноват, но выглядит нарядно: ковер во всю стену. Не жарко, между тем в боевой готовности, слева от начальника, вентилятор. Начальник стал еще благообразней, еще чуть потучнел.

Он тоже время от времени кидает взгляд на Мурадова, не находя в нем особых перемен. Рослый, широкоплечий, держится подчеркнуто учтиво. Но за личиной скромности наметанный глаз угадывает спокойную уверенность, нечто заставляющее районщиков насторожиться.

— Слушай, друг мой, — заканчивал Каратаев тяжбу с питомником, — жара-то пока детская… Позвони через недельку.

Он опустил пухлую руку на стол и подался вперед.

— Ну, рад приветствовать, хоть и сердит на вас с министром. Вы в Ашхабаде совсем забыли, что такое гостеприимство. С министром мы однокашники, ты — земляк, а приехал я к вам зимой и, кроме бумажек, ничего не видел. Понимаешь, Анатолий, — он круто повернулся к Иванюте, сидевшему поодаль, — чайника зеленого чая не выпил с ними.

— Увы! — Мурадов словно в оправдание поднял над столом тяжелую и прочную папку, которую держал при себе, видимо, не доверяя чемодану. — Такой уж разнесчастный мы народ: до конца дней своих не избавиться нам от бумаг.

— Да-да, только сперва позавтракаем — вон уж одиннадцатый час.

— Я завтракал в вагоне.

У Каратаева губы передернулись легкой усмешкой, и он выразительно подмигнул Иванюте.

— Ну что ж, ты — наше начальство.

— Никогда ничьим начальством не был. Ученик, помощник — согласен… — Мурадова явно тяготил разговор. — Вы со мной как с ревизором, так уж доложу вам сразу, — начал он, все еще смущенный. — Я нуждаюсь в дополнительных данных для работы, о которой вы знаете. Вот попросился сюда: заглянуть на гидропосты, проехать по каналу, в пределах Мургабской долины. Кстати, это ведь мой родной оазис, отчий дом… — свел он к личному и все же умолчал о самой сокровенной цели своего приезда.

— Ровнее, джигит! Идем, как говорится, по расписанию.

Мурадов отмахнулся от благодушной каратаевской реплики.

— Поручили мне и кое-что из текущих наших дел. Ну, например…

— Мертвая падь, не так ли?.. — снова перебил его Каратаев.

— И это.

Все знали, как ревниво относился местный водхоз к идее заполнения котловины близ джара[1]. На джаре задумано поставить небольшой подпор; но сейчас едва ли следовало вдаваться в подробности. Таган лишь вскользь упомянул: проект подпора готов, утвержден (чертежи лежали у него в кармане), а договориться обо всем остальном удобнее на месте. В любом случае не откладывая надо начинать сооружение подпора. Связи с Каракумстроем он, Таган, берет на себя.

Вот так молниеносно решалось, на зависть учителям. Но разве такая скоропалительность не отдает прожектерством, если не ребячеством? Каратаев мог позволить себе усмехнуться над безапелляционностью суждений, однако разговор на том еще не кончился. Зачем-то Каратаев принялся жаловаться на плачевное положение водхоза: мало мелиораторов, мало топографов, а как без них вести съемку? Повсюду торопят с дренажем, село требует лотков, дождевальных машин — да тут хоть бы с обычным-то поливом управиться. Вот, между прочим, лотки и гибкие шланги по двум колхозам. Пожалуйста, полюбуйтесь. Это уже Иванюта. Придвигает к Тагану некие схемы, но тот невнимателен к ним. Курит, даже отворачивается, сощурясь, точно что-то забыл и пытается вспомнить.

— Взгляни же, взгляни. Полюбуйся новинками в твоем Кумыш-Тепе; а это — по соседнему колхозу, — в тон заместителю говорит Каратаев. — У Героя Мергенова и вашего Чарыяра спланировано так, что впору детей учить по их планам. Жаль, силенок маловато!..

— Я понимаю вас. Я сегодня буду там, увижу.

И опять Таган сидел, как бы дремля, совершенно — уже до неприличия — поглощенный собой; но, оказывается, и разбудить его не составляет труда. Он слышит еще жалобы на недостаток кадров в селе, затем слышит, точно издалека, упоминаемые имена и среди них имя Лугиной.

— Ольга Ивановна! — подхватывает он. — Вы об Ольге Ивановне Лугиной?

— Ну да, говорю тебе, топограф из экспедиции. А ты разве знаешь ее? — Каратаев не понимает, что так взволновало инженера. — Но Лугина эта, как все прочие, у себя занята.

— Чем же она могла бы помочь? — спрашивает Таган.

— Чем? Видишь ли, — Каратаев приосанивается, — у нас же из мыслей нейдет джар. Любой ценой хотим осуществить давнюю мечту народа. Создать водохранилище. Ты читал мою докладную?

— О джаре потом. Съезжу, осмотрю, и тогда уж… А Лугина, я спрашиваю, в городе?

— Еще не уехала, — подсказал сбоку Иванюта.

— Где?

— За мургабским мостом… Общежитие изыскательской партии. Шофер мой знает. — Каратаев недоволен течением беседы, даже обижен.

— Так вот, — не обращая на это внимания, заканчивал Мурадов. — Я поеду в Кумыш-Тепе, а вы побывайте в южной части района. Будем двигать сообща, по всему фронту. В субботу я снова у вас.

В сопровождении Иванюты он покинул кабинет, а Каратаев как сидел, так и пристыл к столу, уставясь в одну точку. Ничего дурного, разговор как разговор, но впечатление осталось такое, что Таган бесцеремонен и словно бы таит что-то, не договаривает.

И тут впервые у Каратаева внутри дрогнула какая-то струна, даже засосало под ложечкой.

Раньше сам он гремел на собраниях, и, перед приходом аму-дарьинской воды, проповедовал коренные новшества, но так, будто все это еще далеко, только медленно надвигается. Теперь же точно глыба нависла над водхозом и надо ее сдвинуть.

Опять экзамен. Сколько их было за пятьдесят четыре года — не сосчитать. Критикам всегда легче, да ученик, положим, в открытую не критикует. Он, собственно, ничем и не блещет, только пыжится. Взял манеру прижимать к груди оранжевую папку, точно сокровище, которым намерен облагодетельствовать человечество. А сам небось уже забыл свои научные проблемы, кинулся к девчонке. Запрячь бы его в районную арбу и послушать, что запоет. Теперь любой выскочка разглагольствует о косности Каратаева. Да Каратаев-то первым в Туркмении вводил бороздковый полив! Ты еще не родился, Таган Мурадов, когда Каратаев дрался с басмачами…