Василь Земляк - Зеленые млыны

Млыны — мельницы (укр.)

Итак, возвращаюсь в родной Вавилон в надежде на то, что время и обстоятельства потрудились там и мне удастся дооткрыть в его людях еще кое-что интересное, — а это почти все равно, что впустить вас в свою душу, надеясь на взаимопонимание, столь необходимое в начале этого, как и всякого доброго дела.

Стоит как раз та пора, когда в этих краях начинается бездорожье и в Вавилоне настают, как здесь говорят, «Веселые Боковеньки». Это в трясине оживает речка Веселая Боковенька, эдакое болотное чудо, на самом же деле — приток Чебреца, летом вовсе незаметный, а теперь делящий Вавилон на несколько маленьких уголков, на время почти независимых друг от друга. Целебень, где сосредоточена власть в лице председателя Лукьяна Соколюка и верного исполнителя при нем — Савки Чибиса, который после большого перерыва опять в обновке — потратился вчера на бумажные штаны, а сегодня весь день потирает руки и звонко причмокивает языком в ожидании праздника; Татарские валы, где живет Фабиан (здешний философ) с козликом, носящим такую же кличку (беспутным сыном козла Фабиана, существом столь же оригинальным, как и отец, даром что без царя в голове); затем Скоморохи, Волхвы, Гунцвоты, а по ту сторону Веселой Боковеньки (если смотреть на Вавилон от сельсовета, то есть с Целебня) пойдут уже названия, которые не хотелось бы произносить вслух, поскольку они ничего не прибавляют к чести и величию Вавилона, зато могут бросить тень на почтенных людей. Вот, скажем, Людоедовка. Можно подумать, что речь идет об антропофагах, то есть людоедах, но нет. За всю историю Вавилона здесь не зарегистрировано ничего подобного, Вавилон не знал антропофагов даже в самые трудные годы, и все же Людоедовка появилась — появилась после того, как жителям маленькой тесной улочки, выходящей на Чебрец, сход выделил вдобавок к огородам еще и клочок луга, чем и посеял среди людей вражду: из за этого луга, от которого одним досталась делянка получше, другим — похуже, они ели друг друга поедом, за что их улочка и получила такое позорное название.

Или, к примеру, те же Гунцвоты, то бишь шельмы. Всем известно, что ныне там живут люди почтенные и зажиточные, но давние чьи то грехи ничем уже не отмыть, и когда в Вавилоне кто-нибудь совершает хоть малый грешок — ну, там, измену в любви или еще что, — о нем говорят: «гунцвотом стал». Одним словом, здесь есть все, что должно быть в Вавилоне и чем славен этот народ — стойкий, мудрый и бессмертный, ибо он отвечает за все, а отныне и за нас с вами, поскольку мы решили узнать его и полюбить. Если же это не удастся, то вина в том не народа, а моя, и потери мои. Я сознаю это и все же поведу рассказ далее. А еще я буду придерживаться принципа, который, быть может, кое кого и оттолкнет, но единственно приемлем для этой книги, которая писалась не один день: не в том суть, чтобы как можно скорее прийти к заповедному концу, а в том, чтоб как можно больше увидеть по дороге: «Не до невидущих бо пишемо, но до преизлиха насыченых сладости книжной»[1].

Эх, как заведутся у нашего брата вавилонянина деньги! Земли на них покупать не надо — тысячи десятин ее лежат вокруг Вавилона, иногда возникает даже такое ощущение, что вся она твоя. А уж ежели у тебя столько земли, которую ты можешь считать хоть за свою, а хоть за ничейную — это зависит от меры твоей фантазии и твоего классового чутья, — тогда нет смысла тратить свои денежки ни на волов, ни на лошадей, ни на плужки и соломорезки (те самые, ручные, с двумя воротами — недавнюю мечту каждого крестьянина): всего этого обобщено вдоволь, на твой век хватит, а ты, крупный землевладелец, полученные за свеклу деньги (помимо сахара!) можешь впервые пустить на себя, на свою неусмиренную душу, чтобы она не выродилась при таком обилии земли. Возможно, именно поэтому и привились у вавилонян свекольные балы, которые вскоре вошли в обычай и распространились по всему Побужью, и ведь подумать только — без дворянства, без земства, безо всего того, что давно кануло в Лету, без какого бы то ни было великосветского повода, а просто так, по желанию жителей, из необходимости хоть раз в год побывать в другом мире, себя показать и на людей поглядеть, независимо от того, что среди них могут быть и милые тебе и ненавистные. Бал с этим не может считаться, да еще такой, как этот, в складчину, на котором ты можешь сойти хоть за гостя, а хоть и за хозяина — что больше по сердцу твоему вавилонскому естеству. Впрочем, Фабиан, исходя из собственного житейского опыта, полагает, что на всяком балу лучше чувствовать себя гостем, хозяин на балу чаще всего пожинает лавры неблагодарности, тем более у нас в Вавилоне.

Говорят, будто первый свекольный бал задумала Мальва Кожушная. После ликвидации коммуны она побывала на курсах в Козове и вернулась в Вавилон бригадиром по вредителям, точнее, бригадиром по борьбе с вредителями, прежде всего с долгоносиком, которого в этих местах тьма тьмущая лезла точно из под земли и от которого она все-таки спасла вавилонские плантации. Впрочем, тут не столько пригодились ее добытые на курсах знания, сколько гениальная мысль нашего Фабиана, предложившего пустить на долгоносика голодных вавилонских кур. Урожай Вавилон собрал богатый, вот и решили отметить это свекольным балом. Учитывая осеннее бездорожье и полагая, что прибыть смогут далеко не все приглашенные, а только самые отважные, на бал позвали чуть ли не полсвета — близких и дальних соседей, не забыли и о самой столице. Правда, извинились, что бал состоится в овине, поскольку своего дворца еще у Вавилона нет. Впрочем, овин новый и грандиозный, так что называть его овином можно только условно. Влас Яковлевич Чубарь поблагодарил от имени всех приглашенных в письме, которое вскоре пришло в вавилонский сельсовет (это дало повод Лукьяну Соколюку завести уникальную для Вавилона папку— «Переписка с Совнаркомом»), и пообещал быть, если только к тому времени подмерзнет так, чтобы можно было проехать.

Неудивительно, что, прослышав о приглашении на бал правительства (здесь говорили — вождей), в Вавилон, невзирая на лютое бездорожье, двинулись гости из ближних и дальних сел и даже из соседнего района. Неприглашенных прибыло явно больше, чем приглашенных, — у них, у неприглашенных, были неотложные дела к правительству. В сельсовете загрустили: «Не надо было нам больно то звонить о высоких гостях». Никто не знал, как быть с неприглашенными. Отправлять обратно — неучтиво для Вавилона, это же вам не какое нибудь Прицкое или Козов, батенька. Разнесут такую молву, что потом век не отдышишься. Решили готовить запасные «бальные» хаты, на тот случай, если овин всех не вместит.

А они едут и едут, целые депутации — со знаменами, а иные и с музыкантами (а ведь музыкант тоже божьим духом сыт не будет). Кто то подал отличную мысль — своих в эти самые «бальные» хаты, а гостей в овин, свои уж пусть извинят. Но тут категорически запротестовал сам актив. Послали за Фабианом, но тот был в предбальном состоянии, а с подвыпившего философа какой спрос!

Когда с крыльца вбегал Савка Чибис (он там высматривал гостей) и оповещал, кто прибыл, откуда и сколько подвод, Варивон Ткачук восклицал: «Непрошеные! Непрошеные!» А Лукьян Соколюк хватался за голову и шел приветствовать их заученными наизусть ело вами, приветствовать на древней вавилонской земле, где начинается новая жизнь и зарождаются совершенно новые социалистические традиции, свидетельством чего и должен быть этот первый свекольный бал. Весь актив при этом также выходил на крыльцо и равно приветливо улыбался прошеным и непрошеным, один только Савка по-шутовски хохотал, сводя на нет всю торжественность минуты.

Около полудня вся площадь была уже запружена возами в паласах и коврах домашней выработки — у каждого села были свои излюбленные расцветки, но особенно выделялось Прицкое, где открыли когда то секрет чуть ли не иберийского пурпура и откуда нынешние гости прибыли на коврах этого цвета. Меж разноцветных возов расхаживал Фабиан с козленком, торжественный, В бекеше и в шапке, с золотыми очками на носу, исполненный гордости за свой Вавилон. Он любезно препровождал гостей в овин, а точнее, на площадку перед воротами овина, которую по этому случаю очистили от мусора и посыпали красным песочком, привезенным загодя из глинских карьеров. Уже прибыли и «каштеляны», и «черные клобуки», и «золотые мухи» (которые еще недавно звались «дохлыми мухами»), и все малые народы, с которыми Вавилон когда то вел многолетние и неутихающие войны, а ныне жил в мире и согласии. Иные знали друг друга еще по тем войнам, что велись во времена известного вавилонского атамана Журавки, а впоследствии — по ярмаркам, глинским, шаргородским и шпиковским; так они теперь узнавали давних противников, братались, подшучивали над своим прошлым, а заодно и над овином, перед которым толпились, сгорая от нетерпения увидеть, когда же наконец растворятся бальные врата…