Георгий Черчесов - Прикосновение

…Он лежал одетый, свесив ноги с кровати, и вслушивался в тишину ночи. За настежь распахнутым окном шелестели, заглядывая в комнату, листья старой вишни. Слегка покачивался электрический фонарь, неровно разбрасывая свет, который косо падал на ветви дерева, придавая листве темно-фантастический блеск. Замысловатое отображение деревьев двигалось по стене то влево, то вправо. Игра света и тени убаюкивала Руслана.

Он лежал и вслушивался в звуки Терека, в тихую июльскую ночь и думал о том, как разительно отличается городская тишина от той, что царит в ущельях. Там, в горах, он всегда устраивался на ночлег на берегу речки, чем вызывал недовольство напарника Агубе, который уверял, что шум воды мешает ему спать. Руслан не верил в это, подозревая, что старый чабан, зная злой нрав рек, опасается внезапного потопа, что может вмиг слизнуть с берега отдавшихся сну горцев. Самого Руслана ровный, многоязычный гул Ардона и Терека, как бы силен он ни был, удивительным образом успокаивал и умиротворял. Ухо чутко улавливало и одинокое блеянье овцы, и перестук копыт вспугнутой козы, и шуршанье по склону сорвавшегося с утеса камушка, с тоскливым стоном-всплеском нырнувшего в реку, урчанье задремавшего волкодава, чьи торчком стоящие уши-часовые то и дело поворачивались вправо, влево, улавливая малейшие подозрительные шорохи… Все эти звуки не спорили с шумом реки, не пытались пересилить его, наоборот, они дополняли его и оживляли.

А говор и шум ночного города, казалось, не сливались с ропотом Терека, вступали с ним в битву, врываясь неестественным визгом шин, скрежетом колес трамвая на крутых поворотах, далеким гудком паровоза, запоздалым звонком телефона… Каждый из этих звуков раздражал, вызывал беспокойство, заставлял напрягаться и вслушиваться в темноту ночи.

Сколько Руслан лежал так, он не мог сказать. Лень было приподнять руку и поглядеть на часы. Да и к чему? Что из того, одиннадцать сейчас или второй час ночи? Лежи, успокаивай себя, да старайся поскорее уснуть, чтобы избавиться от грешных мыслей… Он закрыл глаза… Тишина окутала его покрывалом…

Ему показалось, что кто-то бесшумно вошел в комнату. Руслан знал, КТО это, потому что только ОН проходил сквозь стены и входил через закрытые двери.

— Уйди! Уйди! — беззвучно молил Руслан.

Но ОН встал напротив и, глядя прямо в лицо Руслану, произнес:

— Уйти? Но ты же знаешь, что я никогда не уйду, я вечно буду рядом с тобой…

Руслан сжался, брови его сдвинулись, ноздри лихорадочно втянули воздух, — он застонал:

— Вечно…

— И каждый раз, когда я ухожу, ты начинаешь ждать меня снова. И всякая ночь для тебя — пытка. Ты с трепетом вслушиваешься в ее тишину, стараясь уловить мои шаги… Но я иду крадучись, ты знаешь это… Поэтому ты так страшишься ночи… И моего вопроса…

— Не надо! — застонал Руслан. — Не надо!

Гость усмехнулся. Пожал плечами:

— Сегодня я могу уйти…

Широко раскрытыми глазами Руслан уставился в потолок комнаты… Он снова был один…

…Снова тишину ночи прорезал злой скрежет трамвая. Руслан представил себе, как два вагона с ярко освещенными окнами, раскачиваясь из стороны в сторону, миновали перекресток. Неприятный звук колес напомнил о том, что не все сейчас спят, кто-то добирается в этом трамвае домой, с работы, а кто-то, возвращаясь со свидания, ждет под густой кроной дерева, застыв у остановки… Разве мало людей работает ночью? Металлурги, пекари, врачи, телефонистки…

Вот и Агубе Тотикоев, его напарник, сейчас бодрствует. Руслан так и видит его нескладную, тяжелую фигуру. На красноватом от постоянных ветров и дождей лице горят жгучим огнем черные глаза. Брови вечно насуплены. И вообще он весь какой-то суровый, неприступный… Он наверняка то и дело бросает озабоченный, тоскливый взгляд на дорогу, извилистой змейкой сбегающую в долину. Он и теперь убежден, что Руслан Гагаев не оставит его одного с отарой — возвратится из города. Слушая невнятные фразы Руслана о том, что ему непременно необходимо быть в Орджоникидзе, он долго не верил, что Гагаев уедет, хотя видел, как лихорадочно напарник собирал свои вещи. Не верил и тогда, когда Руслан бросился, точно кто-то его подгонял, к дороге и топтался на обочине до тех пор, пока не показался грузовик. Агубе оторопело глядел на то, как Руслан ловко забрался в кузов и постучал по крыше кабины, чтобы трогались… Добрая душа, Агубе сам бы ни за что не поступил так. Он, конечно, поймет, что Руслана нечто чрезвычайное толкнуло на поспешное бегство. Агубе с той самой их встречи, когда бригадир привез Руслана к отаре, недоумевал, чего же не хватало этому чудаку, променявшему диван на горы. Нет-нет, а он показывал, что относится к Руслану не как к чабану, а, скорее, как к туристу, на которого нашла блажь побродить с отарой по горам. Агубе не подозревал, что и Руслан, поглядывая на напарника, тоже с удивлением задумывался о том, чего это пожилому горцу, бывшему механизатору, у которого что ни сын — то крепкий, с достатком хозяин, вздумалось на старости лет чабанить. Агубе должен был вот-вот разменять восьмой десяток, а взвалил на себя такую ношу. Как-то Руслан спросил Агубе, чего ради ему не сидится дома у очага с внучатами. Причина оказалась простой. Раньше, когда уговаривали горцев спуститься в долину, никто не задумывался: а кто же будет ходить за отарами в горах? Теперь оказалось, что молодежь избегает этого занятия, — постоянно под открытым небом, в заботах, с утра до полуночи — на ногах… И вот, прослышав, что колхозу не удается найти чабанов, Агубе откликнулся и не отступился от затеи, несмотря на то что сыновья и внуки уговаривали его не позорить родню, ведь каждый из них будет счастлив, согласись старик жить в его хадзаре на всем готовеньком…

— Дома душа не велит сидеть, — признался Агубе. — Как померла жена, особо невмоготу стало. Трактор мне теперь не доверят. Вот и пошел в чабаны. И как будто стал моложе, — засмеялся старик.

Однажды Руслан прихворнул. Да так, что напугал своего напарника. Уж что Руслан там в бреду наговорил — никогда не узнать. Может быть, привиделось ему время, когда был он в партизанском отряде… «Такое ты говорил, такое!..» — потом не раз сочувственно тряс головой он. Был он изрядно напуган, ему мерещилось, что через минуту-другую Гагаев покинет этот мир, и Агубе потащил Руслана на своем горбу в ближайший аул.

Очнулся Руслан через день в тесной комнате, в которой печь была накалена до того, что она даже его, охваченного высокой температурой, обдавала жаром. Пожалуй, от этого он и очухался.

Агубе наставлял хозяйку, что простуду надо лечить так, как это делали предки: два-три дня не давать больному ни еды, ни воды — и болезнь сама убежит. Соседка же хозяйки, учительница школы, принесла полную ладонь пилюль, убеждая, что они поставят на ноги горца. Однако хозяйка хадзара возразила и Агубе, и соседке. Чабану заявила, что нельзя расслаблять организм голодовкой, а учительнице — что лекарства выгоняют болезнь через семь дней, а без них она уходит через неделю. Хозяйка постаралась, чтоб Руслан основательно пропотел, ибо это первое средство от простуды. На четвертый день Агубе вновь появился в ауле, таща на спине барана, поранившего ногу. Обрадованный, что Гагаев уже подымается с кровати, Агубе тут же прирезал барана и сделал шашлык. Настоящий, пахнущий костром. Таков Агубе — внимательный, бесхитростный…

Руслан старался жить так, как жили чабаны в те далекие времена, когда ничто не отвлекало от гор, долин с пахучей травой да идущей перед ними отары. Все работы и думы были связаны с овцами: как накормить их, как уберечь от непогоды и волков, как не потерять ни одной в расщелинах скал… Чабаны изредка наведывались в родной аул, узнавали, кто умер, кто из родных и друзей болен, у кого когда была свадьба… Но, видимо, человеку легче с того света возвратиться, чем избавиться от того, что он познал, что вложено в него житейским опытом.

Иногда к ним заглядывал бригадир или парторг колхоза, они вываливали прямо на золотистую траву кипы газет и журналов, но Руслан старался не заглядывать в них, ему было необходимо забыть обо всем, отвлечься. Газеты шли на обертку кругляшей козьего сыра, руки Гагаева ловко работали, а сам он старался не всматриваться в снимки и заголовки, словно пытался забыть азбуку, чтоб не приобщаться к делам и событиям мира. Но глаза бегали по строчкам, оставляя в голове фразы без начала и конца, и они долго мучили, будоражили его… Руслан сердился на себя, он не желал знать новостей, не относящихся к отаре. И ему удавалось избегать соблазнов до тех пор, пока как-то днем Агубе не возвратился из аула с транзистором, который, как ему казалось, обрадует Гагаева. И «Альпинист» ежедневно сообщал о событиях в мире… Нет, не скроешься от мира и его волнений…