В романе «Бурелом» я не ставил своей целью дать полную хронологию исторических событий, которыми так богата была гражданская война на Южном Урале и в Зауралье. По мере сил старался показать сложность и трудности борьбы с колчаковщиной за власть Советов.
Я благодарен участникам гражданской войны Александру Николаевичу Зыкову, члену партии с 1917 года, Дионисию Емельяновичу Лебединскому, участнику восстания полка имени Т. Шевченко против колчаковщины, заведующему партийным архивом Челябинского обкома КПСС Виктору Ивановичу Деревянину и доктору исторических наук Николаю Кузьмичу Лисовскому. Они в значительной степени помогли мне восстановить и понять остроту борьбы, дух того времени.
Теплое, но уже не летнее солнце, ласково греет опустевшие поля Зауралья, жнивье, на котором поблескивают капли росы.
Иногда перед взором путника полыхнет среди разнолесья багряный куст рябины, прошелестит пожелтевшими листьями молодая осинка и поникнет ветвями над жухлой травой. Не слышно певчих птиц. Только на озерах, когда еще не спадет утренний туман, озорно кричат утки.
В один из таких дней на ток косотурского богатея Лукьяна Сычева ехал с возом снопов его сосед по пашне Андриан Обласов.
Воз был небольшой. Сидя на нем, Андриан изредка понукал заморенную лошаденку.
«Торопиться не к спеху, — размышлял он. — У Лукьяна еще две клади молотить да хлеб других мужиков. Успею, лишь бы ведро постояло. — Андриан посмотрел на величаво плывшие облака. Когда они на какой-то миг закрывали солнце, поле и лес казались сумрачными. — Хлеб цепами так не обмолотишь, как машиной, а она одна на все Косотурье, да и та у Сычева, — продолжал размышлять Обласов и, поворочавшись на возу, закурил. — Фарт Лукьяну — свой хлеб уберет вовремя, обмолотит за сухо и ссыплет в амбары, а тут вот жди. Ладно, добрая погода, а ежели ненастье? Сгорит весь хлеб в кладях или израстет. Беда. — Андриан тяжело вздохнул, поправил сломанный козырек фуражки и поскреб пятерней затылок. — Опять же у Лукьяна, значит, сноповязалка заграничная, две лобогрейки, кони, разная живность да исшо маслобойка. Живет как кум королю. Иди-ко подступись. — Узкое, продолговатое лицо Андриана с резко выступавшими скулами, острым подбородком стало злым. — Прижал все село. Хлеба не хватит, к кому идти? К Лукьяну. Недоимку староста теребит — кому в ноги падать? К Сычеву. Выручи, дай деньжат. А он, брат, пособит, да так, что потом волком взвоешь. Василко всю весну робил у него за три рубля, которые взял осенесь, — вспомнил Андриан про сына, — и теперь носилки с соломой таскает у него на молотьбе. Работа тяжелая. А надо. Откажись, молотить твой хлеб не будет. Жила. — Андриан смял потухшую цигарку и ссыпал остатки табака: в почерневший от грязи кисет.
Проехав небольшой колок, Андриан увидел ехавшего верхом сычевского коногона — мальчика лет двенадцати, который вел коней в ближний участок леса, где обычно паслись хозяйские лошади.
— Выпряг? — спросил его добродушно Андриан.
— Ага, — мальчик остановил коней.
— Кладь не кончили? — продолжал расспрашивать Обласов.
— Не-ет, много еще осталось. — Помолчав, коногон сказал: — Дядя Андриан, на ток приехала Бессониха. Мужики бают, что она хочет перегнать машину, к себе в Камаган.
— Ишь ты, — сокрушенно произнес Андриан. — Стало быть, мы отмолотились, — криво усмехнулся он.
— Не знаю. — Мальчик тронул коня поводом.
— Вот так притча, — протянул недовольно Андриан и дернул за вожжи. — Ну ты, трафа! — Часто запинаясь, лошаденка поплелась к видневшемуся невдалеке току.
«Выходит, Лукьян свой хлеб обмолотит за ведро, а наш жди ненастья. Не вовремя принес лешак Февронию. Не баба, а черт в юбке, — выругал он мысленно дочь Лукьяна. — Что там у заимщиков молотилок нет, что ли? Да ее покойный муж никогда из Косотурья не брал машину. А ей, вишь, подай. Горя мало, что у нас хлеб не обмолочен. Такая же язва, как и отец». — В сердцах Андриан хлестнул вожжами лошадь. Та сначала попятилась, потом рванула, и старый гуж слетел с оглобли. Андриан слез с воза и подошел к лошади, развязал супонь у хомута и молча перепряг коня. «Правильно говорится: где тонко, там и рвется, — шагая за возом, думал Обласов. — Богатому житье, а бедному вытье. Однако скоро ток. — Андриан обошел воз и взял коня за повод. — Василко, похоже забился в солому, спит после обеда», — оглядывая опустевший ток, подумал он и начал сбрасывать снопы на кладь.
Покрытый густой пылью с остью, молчаливо стоял молотильный барабан. Приводные ремни повисли, конный привод и брошенные тут же хомуты казались покинутыми в спешке. Времени на отдых своим людям Лукьян давал мало.
«Пожалуй, Василка не найти, — оглядывая большой зарод соломы, подумал Андриан и, увидев Лукьяна с Февронией, обедавших у догоравшего костра на опушке леса, направился к ним. Подойдя ближе, произнес обычное:
— Хлеб с солью!
— Давай присаживайся, — неохотно отозвался Лукьян и как бы невзначай заметил: — Вот только посуды чистой нет, — кивнул он на груду глиняных чашек, — не успели вымыть.
— Не голоден, посижу. — Андриан опустился на землю и украдкой посмотрел на Февронию.
Лет тридцати, рослая, с темно-карими, как у отца, глазами, высокой грудью, с косой, туго уложенной кружком на голове, прикрытой по-старообрядчески платком, дочь Лукьяна в девичьи годы слыла в Косотурье первой красавицей. Вышла замуж за богатого заимщика из Камагана старовера Филата Бессонова. Пожить с ним долго не пришлось. В прошлом году в день успения Филат пьяный съел лист пельменей и тихо скончался, оставив молодой жене заимку, около пятисот десятин земли, два косяка лошадей и прочую живность.
— Ну што, Андриан? — спросил Сычев. — Похоже, снопы все свозил в кладь?
— Все-то все, вот только когда молотить будем? — начал осторожно Обласов. — Ладно, ведро стоит, а ежели ненастье?
Лукьян погладил черную с редкой проседью, в колечках, как у цыгана, бороду.
— Кончу свои клади, машину отправлю в Камаган к Февронии.
— А наши клади? — Андриан приподнялся с земли.
— Будет время — обмолочу, — ответил равнодушно Лукьян.
— В случае ненастья зерно может прорасти и тогда пропадет хлеб. — Обласов поднялся во весь рост. — Мужику погибель.
— А кто тебе велел складывать здесь? Вез бы в овин.
— Лукьян Федотович, ведь ты сулился обмолотить.
— Ладно, ладно, хватит об этом. Ты вот лучше своего Ваську приструнь, чтоб зря не бухтел среди народа насчет еды. Давно ли мясо ели. Не выбрасывать же мне мослы собакам. От костей навар добрый, жаловаться на еду молотильщикам нечего. А твой-то Васька горланит: третий день хозяин одни мослы варит да и хлеба дает в аккурат. Ишь ты, радетель какой нашелся для обчества, — закончил сердито Лукьян.
— Дак как же с кладью? — после минутного молчания вновь спросил Андриан.
— Не знаю. — Сычев отвернулся от собеседника.
Андриан перевел глаза на Февронию.
— Кладь тебе обмолотим, только отпусти Василия с машинистом ко мне в Камаган, — ответила женщина.
— Зачем он тебе понадобился? — спросил сердито Лукьян.
— Нужен. — Феврония поднялась на ноги, подошла к Андриану. — Платой не обижу, пускай поживет у меня до покрова, а там, может, срядимся и на зиму. Я поехала, — повернулась она к отцу.
— К матери-то заедешь? — спросил Лукьян.
— Буду. — Феврония направилась к тарантасу, где ждал ее Изосим. — Трогай.
Лошади дружно взяли с места. Андриан посмотрел вслед уехавшим. «Крутой, однако, у нее характер, вся в отца. А Василка можно отдать к ней в работники. До покрова и один управлюсь, а зимой ему и вовсе делать нечего дома. Хотя и рослый парень, но женить еще рано — девятнадцатый только пошел». — Андриан вздохнул и зашагал к своей лошади.
Резкий звук сошника, висевшего на дереве, известил молотильщиков о начале работы.
Лукьян стал помогать коногону накладывать хомуты на лошадей и пристегивать постромки к валькам ваги.
«А тот красавчик опять балясы с девками точит», — увидев Василия Обласова в группе молодых работниц, недружелюбно подумал Лукьян. — Я тебя, голубчик, потешу, — злобно пробормотал он, — разуважу вместе с отчишком.
Мстительный Лукьян скрывал до времени свою ненависть к Андриану за то, что тот на мирском сходе подбил косотурскую бедноту не давать Сычеву пастбище на Белоноговской пади. Молотить хлеб Андриана Сычев согласился из-за выгоды. Он знал: Обласову платить за молотилку нечем и тот будет вынужден отдать Василия в даровые работники на все время молотьбы хозяйского хлеба.
