Григорий Ходжер - Конец большого дома

Разгневанный Баоса Заксор, глава большого дома, уехал, избив всех женщин — двух жен старших сыновей, двух дочерей и свою больную жену. Он сел в оморочку и уехал на дальние озера, чтобы забыть за рыбной ловлей о домашних скандалах, ссорах невесток и дочерей.

В полночь он уже был на озере, вытащил на берег оморочку, собрался уснуть и тут вспомнил, что не взял с собой ни подстилки из кабаньей шкуры, ни одеяла. Наломав тальниковых веток, он постелил их на дно оморочки и лег на сырые от росы холодные листья.

«Не зима, без костра переночую, не впервые», — подумал он.

Ночь выдалась безветренная. Крупные звезды усыпали почерневшее небо. Пушистой снежной порошей пролегла «Лыжня охотника» — Млечный Путь. Если бы кто и захотел найти тут свою звездочку, то навряд ли разыскал ее. Созвездие «Половина шкуры» перешло на южную половину неба, а «Сушильня юколы» оказалась над головой Баосы. Чуть-чуть севернее «Сушильни» мерцала неяркая, ничем не приметная звездочка, ее называют «Колесом неба». С малых лет Баоса наблюдает за этой звездой, и никогда она не сдвинулась с места; все звезды двигаются, а она, как шляпка забитого гвоздя, остается на месте. Когда-то в детстве отец Баосы воткнул у его изголовья шест, конец которого пришелся как раз на неподвижную звезду.

— Можешь всю ночь следить за «Колесом неба», — сказал отец. — Все небо, все звезды будут вертеться вокруг твоего шеста.

Баоса не спал ночь, он смотрел на острие шеста, на «Колесо неба», на путешествующие звезды и созвездия. С тех пор прошло много лет, у него выросли дети — четверо сыновей, две дочери, полная большая фанза внуков и внучек, а поседевший Баоса все еще надеется увидеть, как сдвинется со своего места «Колесо неба». В детстве Баоса торопил звезды, хотел, чтобы они двигались быстрее, чтобы за ночь они делали два полных оборота вокруг шеста. Но наступало утро, черное небо голубело, и звезды одна за другой исчезали, как белые камешки, брошенные на дно Амура.

«Звезды не послушны человеку, — подумал Баоса, набивая трубку листовым табаком. — Вот и дети выросли, полный дом внуков, внучек нарожали и тоже послушность потеряли. Отчего это случилось? Почему не слушаются меня?»

Баоса зажал в левой руке кремень с крохотным кусочком сухого трута и ударил обломком напильника. Искры с шипением разлетелись в стороны, одна застряла в волокнах трута и слабо затлела. Старик раздул искорку, вложил в трубку, попыхтел, и едкий дым обволок голову, отпугнул звеневших перед лицом комаров.

«Рыбы много», — подумал старик, прислушиваясь к неумолкаемому шуму озера. Всюду — и вправо и влево от оморочки — плескалась тихая вода, шуршали затопленные травы, отовсюду неслось чмоканье рыбы.

«Воды нынче большой не будет. А-я-я, какая была вода три года назад. Самые высокие редки на Амуре были затоплены, люди спасались на сопках. Ох и вода была! Никто не помнит такого. Как нанай родились на Амуре — не было такой воды».

Баосе казалось, что он до утра может думать о рыбе, вспоминать наводнение Амура трехлетней давности, но как только потухла трубка, его мысли опять вернулись к дому, к родной семье.

У Баосы была большая фанза, самая большая в стойбище Нярги, да и семья его была самая многочисленная. Как же, имея такую семью, не иметь большую фанзу? В стойбище нет охотника богаче Баосы: у него два амбара, наполненные вещами, рыболовными и охотничьими снастями, продовольствием. Он хозяин этих амбаров, без его воли ни жена, ни дочери, ни снохи не могут вынести оттуда даже крупинку, даже щепотку муки. А в изголовье его постели под циновкой лежат два кожаных мешка, в них после зимней охоты хранятся меха, добытые всеми охотниками большого дома. Правда, сейчас мешки пусты и сжаты как брюхо голодной собаки: еще зимой Баоса отдал часть пушнины за долги, а на другую часть купил продовольствия на все лето. Хорошо, дружно жил большой дом до наводнения. Дети — охотники Полокто, Пиапон, Дяпа, Калпе — всю добычу до последней шкурки отдавали отцу, главе большого дома. Снохи — Майда, Дярикта — жили в дружбе, как родные сестры. Никто никогда не возражал главе большого дома; даже тогда, когда на семейном совете мужчин возникали разногласия, слово Баосы было решающим. Когда он совершал покупки без совета мужчин-сыновей, никто из них не говорил ни слова. Баоса иногда сознательно лучшие куски материи отдавал второму сыну, Пиапону, потому что он был самый удачливый, ловкий, лучший охотник и рыбак дома, он был де могдани. Старший сын, Полокто, на глазах которого совершался дележ, без слова понимал отца. Полокто был вспыльчивый, но он сознавал, что его брат действительно великий охотник, и потому не обижался.

Три года назад во время наводнения фанзу Баосы затопило, и каждый сын с семьей прожили лето отдельно в берестяных юртах — хомаранах. Хозяин большого дома разделил запасы продовольствия поровну, и дети стали независимы от него. Баоса сам был сперва доволен, что освободился от повседневной заботы делильщика, что не надо было под взглядом десятков пар глаз делить мясо убитого лося или косули, амуров и сазанов. Старик отдыхал. Осенью, когда вода ушла, разрушенную фанзу подправили, подготовили ее к зиме, и вновь большой дом ожил, наполнился голосами, смехом, плачем детей. Но не прошло и трех дней, как начались ссоры между женщинами из-за очага, из-за детей, из-за посуды. Мужчины сперва не обращали внимания на ссоры женщин, лишь изредка, не вытерпев крика и шума, кто-нибудь кулаками унимал расходившихся женщин, но через месяц и мужчины стали искоса поглядывать друг на друга. Жены по ночам нашептывали на ухо мужьям, наговаривали всякую всячину, и все это не проходило бесследно: братья стали переругиваться, заступаться за жен, детей. Баоса уговаривал сыновей, кричал и однажды, не вытерпев, кого-то избил палкой: он был еще силен, мог справиться с любым сыном, пожалуй, не справился бы только с ширококостным, жилистым Пиапоном. Сыновья дрались между собой, но никто из них не смел поднять руку на отца и на мать. До этого еще не доходило: родители для них всегда оставались как бы святыми людьми.

Как разгорелся сегодняшний скандал, Баоса не заметил, он был весь день занят починкой старой конопляной сети. Сперва разревелись дети: самый младший сын Полокто, Дэбену, отобрал какую-то игрушку у дочери Пиапона, Миры. Девочка заплакала, и тут за нее заступилась мать Дярикта, начала шлепать мальчишку и подняла крик на всю фанзу. Жена Полокто, Майда, тихая, рассудительная женщина, самая расторопная хозяйка и любимая невестка Баосы, никогда первой не вступавшая в ссоры, на этот раз, словно разъяренная медведица, кинулась на Дярикту и начала бить ее, не разбирая по какому месту. В фанзе поднялся гвалт, заревели в один голос дети, старшие ухватились за подолы халатов матерей, младшие, испугавшись драки, забились в угол фанзы и там надрывали глотки. Женщины остервенело ухватили друг друга за косы и повалились на глиняный пол фанзы.

Тут Баоса не выдержал, выхватил палку из кучи перед очагом и стал избивать дерущихся снох. Женщины отпустили косы, прикрыли руками головы и заревели в голос.

— Ама![1] Так жить больше нельзя, — сказал немногословный Пиапон.

— Это не жизнь, это… — кричал буйный Полокто. — Надо разделиться, надо каждому свою фанзу заиметь, отдельно жить!

— Нас хотите бросить? — обернулся Баоса. — Мы вас кормили, поили, состарились, и вы хотите нас бросить?

Старик подбежал к Полокто, размахнулся палкой и почувствовал, что кто-то повис на его руке. Это была младшая дочь Идари.

— Не бей, ама, не бей, — шептала девушка. — Но дерись, хватит…

Налетели комары, и Баоса высек огонь кресалом и поджег половину шляпы сморщенного древесного гриба-трутовика. Запахло паленым, будто готовили рядом жертвенную свинью. Комары попрятались в низкой молодой траве. Приближался рассвет, из темноты медленно проступали прибрежные кусты, деревья, они словно приближались к Баосе. На озере еще громче зачмокали караси, всплескивали сазаны — у рыб веселье, свадебный праздник.

Баоса не замечал утренней прохлады, окутавшего его тумана, голова у него пухла от раздумий. Сколько он помнит себя, деда, отца — все они жили в одном большом доме, все имущество, продовольствие между собой делили поровну, пушнину продавал или обменивал глава дома, хотя перед этим он и советовался с мужчинами. Маленького Баосу не приглашали на совет, но когда ему минуло восемнадцать лет, когда он убил третьего кабана, четвертого лося и первого медведя, глава дома — дед — пригласил его на совет мужчин. Баоса помнит, в его молодости дядья тоже иногда ссорились между собой, но стоило деду вымолвить слово, как они тотчас мирились; если был виноват младший, то на коленях просил прощения у старшего, если был виноват старший, то брал мужчину моложе брата, и тот за него просил прощения. Таков обычай. Братья мирились, и в доме наступало спокойствие, дружба, только несмышленые малыши иногда принимались драться, но это было просто утехой для старших.