Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Честно говоря, я заждался этой книги. И даже не только этой, а и любой другой, потому что из того, что у меня написано, но не издано, можно было бы сложить не одну, а три таких. Но так уж получилось, так получалось в последние девять лет, по независящим от меня причинам, что книги не выходили, хотя ни в чем я вреде сильно не проштрафился, не привлекался, не участвовал, не имел… И мне сейчас трудно даже объяснить, почему мои книги не выходили, — не соответствовали, наверное.

Но то, что сейчас выходит именно эта книга, мне нравится особенно. И вот почему. Еще в те времена, когда мои книги издавались, меня принято было считать писателем не очень, что ли, магаданским, не северным даже. И тут не спасало ни то, что магаданец я коренной, по рождению (мои родители подписали договор с Дальстроем в 1935 году), ни то, что прожил я в этом городе не меньше многих моих коллег. Но… писал не только о Севере и, по мнению этих ревнивцев «северной романтики», даже не столько о Севере вообще и о Магадане в частности, сколько о Москве, в которой вырос и которую не перестал любить за эти двадцать прожитых в Магадане лет, двадцать пять…

(И тут ведь вот какая еще интересная деталь: если ты вырос в каком-нибудь северном поселке и описал это детство, прямо скажем не ахти как описал, — это все равно нашему читателю будет очень интересно, а если ты вырос в Москве или на Украине, то это, конечно, нашего читателя заинтересовать никак не может — некоторые издатели были в этом убеждены.)

Но вот этой книжкой я в глазах даже самых непреклонных северолюбов должен решительно поправить свою репутацию. Потому что она о Магадане — о Магадане пятидесятых, шестидесятых, семидесятых.

Повесть «Неизвестный Вам Антон» я написал в 1975 году, в 1978-м она должна была выйти. Говорю об этом так уверенно, потому что книга, названная по этой повести, уже была набрана, вычитана, сверена, отдана в обллит, и начальник обллита В. Я. Куркин положил верстку повести… на стол председателю облисполкома. Не знаю, читал ли тот ее, но дальше она отправилась к первому секретарю обкома партии, потом оказалась у секретаря по идеологии. Снабженный такой информацией читатель наверняка будет рассматривать страницы на просвет и, боюсь, усомнится — правду ли я ему рассказываю. В чем же меня высокие руководители упрекали? Герои в повести были, как им казалось, не те, один — из бывших зеков, выпивает, жена у него — вроде дурочки, бог знает в какого иностранца влюбилась, а приятельница ее и вовсе мошенница… Разве такие герои, вопрошали мои собеседники, составляют гордость Магадана, разве о таких людях мы должны рассказывать нашим читателям?..

Едва ли я осмелился бы сунуться к тем же людям с новым своим романом «Свобода в широких пределах, или Современная амазонка», но… шел уже 85-й год, когда я его закончил. А к 87-му и издательские позиции так существенно поменялись, что вынули у меня этот роман (из-за пазухи) едва ли не силой — признаюсь, я хотел прежде более ранние вещи напечатать. Но трудно с издательством спорить — и когда оно не хочет тебя печатать, и когда хочет печатать — особенно. Жалко только, что в эту книгу не вошла одна из самых «старых» моих повестей — «Пожар через десять домов», написанная 25 лет назад. Она — о Магадане в самом начале шестидесятых годов, в период той первой оттепели. И сейчас, в наше время, могла бы оказаться нелишней. Но не хватило для этой повести «объема», и я понимаю издателей — книга и так получилась большая.

Книга «снаряжалась в путь» в юбилейный для нашего города год. Он, этот год, и потому что юбилейный, и потому что стал важной вехой общественного обновления, вызвал у всех нас немало раздумий — горьких и радостных, в том числе — и о судьбе нашего города. Нам еще многое предстоит узнать и открыто сказать о его прошлом. Нам еще только предстоит осознать своеобразие — социальное, экономическое, моральное — этого человеческого поселения. И перспективы его существования — отнюдь на однозначные. И все-таки, все-таки… Уже живет на этой неласковой земле третье поколение магаданцев. И, не отгораживаясь от вкусов, устремлений и забот своих ровесников на материк», оно, это поколение, как, впрочем, и наше, ничего лучше этого места не знает. А потому я с надеждой думаю о будущем родного города.

И все-таки вы ничего не знаете о Магадане. Почему-то вы думаете, что все здесь ходят в нерпичьих шубах, пьют неразбавленный спирт, закусывают его красной икрой и прячут за пазухой поднятые на главной улице самородки. А самих магаданцев считаете или абсолютными неудачниками, которым не нашлось приличного места на материке, или прожженными авантюристами, слетевшимися сюда со всего света, или озабоченными алиментщиками. И уж, конечно, сквалыгами, которые складывают здесь долгими зимними месяцами длинные рубли в засаленные котомки, чтобы раз в три года, во время отпуска, взвинчивать цены на южных рынках, покупать дома и кооперативы в средней полосе и хватать все подряд в ГУМе, ЦУМе и «Синтетике» на Калининском проспекте.

А про погоду нашу столько нафантазировано, что мы могли бы считать себя папанинцами, если бы эти рассказы хотя бы на десять процентов соответствовали действительности. Она у нас и впрямь не райская: все лето ходишь в плаще на теплой подкладке — и не вспотеешь, мало кто может похвастать тем, что хоть раз купался в Охотском море даже в июле. Зимой пурги рвут провода и можно любоваться незапланированным салютом, когда оборванные концы перехлестываются над твоей головой и несутся по ветру голубоватые звездочки (если тебя самого в этот момент не несет по обледеневшему тротуару).

Но ведь бывают и ясные, тихие дни. Бывают они и летом и зимой, но особенно их много в марте и апреле, пока не задурит последняя, или предпоследняя, или еще какая-нибудь пурга. В эти прекрасные дни город стоит белый и торжественный, и магаданцы (даже те, у кого нет нерпичьих шуб) любят его особенно.

В один из таких дней и начинается наше повествование. Еще совсем рано — нет и семи, на улицах белесая полумгла, и автор просит извинения у нетерпеливого читателя за то, что не может сию минуту отправиться с ним на экскурсию и показать все замечательные места и строения — пусть немножко развиднеется. Но уже можно различить на стенах домов шевелящиеся пятна — флаги: сегодня Восьмое марта, воскресеньице в четверг, спасибо нашим женщинам.

Виктор Степанович Яковлев, вставший по обыкновению в такую рань сухопарый мужчина лет пятидесяти, разглядел эти флаги в окно кухни, куда пришел, чтобы поставить на плитку борщ, и даже причмокнул от удовольствия. На автобазе, где он работает механиком, женщин совсем немного и такие они незаметные, что предпраздничные хлопоты месткома не обратили на себя внимания, и он пошел бы сегодня на работу.

— Ну, гадики! — сказал негромко Виктор Степанович, и эта фраза, которую он употреблял в самых разных ситуациях, как всегда универсально передала все оттенки его мысли: а он еще думал вечером — идти ему в магазин за бутылкой или нет, в старой почти ничего не осталось; но за что такая честь кладовщице Марии Гавриловне, которая только и умеет, что газеты читать, а сама до сих пор гайку от шайбы не отличает — бери, что тебе нужно, а у мужчин своего праздника до сих пор нет; Сегодня Вера в «Восход» потащит — купить ей что-нибудь; ну надо же — он чуть в праздник на работу не явился.

Маленькая белая собачка с продолговатой мордочкой фокстерьера и щуплым тельцем болонки (почему-то эти довольно противные, суетливые и всегда дрожащие от холода собачонки в первую очередь завоевали сердца… — я уже было написал — магаданок, но спохватился, потому что «магаданками» здесь называют пушистые с длинными ушами женские шапки из песца, мы их увидим во время экскурсии… — именно болонки завоевали сердца жительниц города, когда пришла мода на собак) потянулась на пороге кухни и, тихонько взвизгнув, зевнула.