Рабочий день - Александр Иванович Астраханцев

На обрезах бруса возле новенького дома, что ярко светлеет под горячим солнцем свежеоструганной древесиной и белой шиферной крышей, сидят двое и беседуют. Оба в очках и давно не бритые, или, скорее, отпускающие бороды.

— В общем, вот так, — говорит тот, у которого светло-рыжая кудрявая борода. — Директор пока что крутит. Кивает на ревизию.

— Может, к прокурору? — спрашивает второй, владелец черной прямой бороды, длинный, худой, обожженный солнцем до черноты, до струпьев на тонком носу и скулах. Сидит он понуро, опустив руки, слушает и только изредка вставляет замечания и вопросы.

Фамилия первого — Бреус; он бригадир. Второй — его заместитель Микутский.

— Наивный ты человек, Боря, — говорит Бреус. — Ну на чьей стороне будет прокурор: на стороне директора, который на то и поставлен, чтоб следить за рублем, или на нашей? Ведь мы затем и приехали, чтоб этот рубль взять? — Мутно-голубые глаза Бреуса, сильно увеличенные стеклами очков, все время смотрят на собеседника, а мягкие подвижные губы при разговоре постоянно меняют выражение лица, делая его то ироническим, то капризным. Сквозь редеющие кудряшки на его темени тускло поблескивает красная, густо пропеченная солнцем пролысина.

— Но ведь это же наглый обман: обещать по четыре тысячи за дом и платить по три. — Микутский закуривает сигарету и швыряет спичку. — Договор составили!

— Юридической силы он не имеет. Так, для доверия сторон, — разводит руками Бреус.

— Вот тебе и доверие. Но ведь должны же они понимать, что, если плохо заплатят, мы на будущий год не приедем? — медленно говорит Микутский.

— Слабый довод, — отвечает Бреус. — Мы для них калымщики, рвачи, и твое джентльменское обещание приехать на будущий год — как зайцу стоп-сигнал.

Пока разговаривают, Микутский внимательно посматривает на остальные три строящиеся дома, которые вместе с готовым составили целую новую улицу посреди свежих пней на окраине кое-как раскиданного на буграх небольшого поселка. На одном из домов ставят стропила, в другой, пока без крыши, втаскивают доски, на третьем вообще только выведен сруб до уровня окон. Отовсюду слышен стук топоров и молотков, треск мотопил, говор молодых, здоровых людей. Кажется, что их очень много: работают торопливо, быстро двигаются, все на виду. Микутский внимательно вслушивается и всматривается, готовый в любую минуту встать и идти туда, где произошла заминка.

На Бреусе лежат стратегические дела: отношения с начальством, наряды, общая касса, материалы; он же, Микутский, целый день, с утра до ночи, с ребятами и за три недели так сросся с делом, что может не глядя, на слух определить, кто из ребят встал или замедлил работу.

— Ребята решили назвать улицу Ленинградской. На память о себе, — говорит он. — Велел Славке написать на все дома таблички.

— Правильно, — кивает головой Бреус.

— Слушай, а где Саня Косарев? Заварил кашу — и в кусты?

— Да нет, — отвечает Бреус. — Во-первых, твердых гарантий он не давал, его дело — свести нас с дирекцией, а во-вторых, он уже уехал. Он говорил, что последнее лето здесь.

— Они, конечно, не ожидали, что у нас так быстро дело пойдет, — покачал головой Микутский.

— Да нет, здесь все сложней, — пояснил Бреус. — Леспромхоз по реализации горит. Плоты на шиверах встали — воды нынче мало. А видел на том берегу штабеля леса? На берег вывезли, а спустить не могут. Полно слабых мест в технологии. Естественно, перерасход зарплаты, а где перерасходы — там, естественно, ревизии. Судят всегда побежденных.

— А москвичам, интересно, срезали?

— Нет, — ответил Бреус. — Видишь, тут много значит психологический фактор. Мы чужаки, а они ездят сюда седьмой год, со студенческих лет. Ты видел, как их встречают? Как родных! Сложился, видимо, средний уровень заработка, и нарушать его неудобно.

— Но двадцать пять в день на нос — это не так уж много.

— Гуманитариев это, видно, удовлетворяет. А инженерам сам бог велел по тридцать пять зарабатывать. В полтора раза больше даем.

— Загнул немного, Олег, разогни. Мы, например, два дня потеряли, пока сориентировались и научились. А они как в прошлом году оставили реммастерские, так нынче и продолжили — будто только в отпуск домой съездили. Каждый из них умеет все.

— Это, Боря, ничего не значит — мы берем организацией и смекалкой. Двигатели мы заменили, дрели у нас мощнее, заточка сверл оптимальная. Они по одному венцу в день кладут, а мы до двух дошли.

— А как перекладывать приходилось? — усмехнулся Микутский.

— И все равно перегнали. А стропила целыми блоками поднимаем? А щиты по сорок квадратных метров? Они думают, раз нет крана, можно расписаться в собственном умственном бессилии. Опилки они все еще носилками носят?

— Да нет, попросили и бадью и рычаг. Я отдал.

— Хоть коньяк с них взять — идеи нынче денег стоят.

Подошел звеньевой Слава. На нем белая туристская кепочка с длинным козырьком, коротенькие застиранные шорты и тяжелые альпинистские бутсы, на руках — брезентовые верхонки. Лицо, торс и обнаженные крепкие ноги густого багрово-коричневого цвета.

— Слушай, Боря, гвоздей до вечера не хватит, надо привезти, — сказал он.

— Два ящика с утра было! Вы что, ребята! — поднял голову Микутский.

— Так ведь полы и крыша. Как в прорву идет, — ответил Слава.

— Ну где я сейчас, в два часа дня, машину найду? — Микутский постучал пальцем по циферблату часов.

— Выпиши, сам принесу. Подумаешь, сорок килограмм! Не на Эльбрус же тащить, — сказал Слава.

Микутский вытащил блокнот, вырвал листок, написал расписку.

— Мишу лучше пошли, сам оставайся с ребятами.

Отдал листок Славе, Слава ушел.

— Ну и жарища! Хоть бы дождик пошел, — Бреус посмотрел на белесое, без единого облачка, небо, вытер платком красный потный лоб. — Как у ребят настроение?