Неожиданно Валя снова услышала за спиной приглушенные звуки гитары.
Долговязый парень в ковбойке шел по мостовой, у самой кромки тротуара, чуть наклонив голову, словно прислушиваясь к тем звукам, которые издавала гитара под его рукой.
Валя сразу поняла, что он ждал ее и теперь шел за ней по пятам, но она даже не рассердилась. Ей просто стало еще грустнее.
«Володя, Володя! — мысленно твердила Валя. — Почему ты так упорно не хотел взглянуть на меня? Ведь ты знал, что я в зале, я поняла это по твоим глазам, когда ты наконец обернулся. Тебе было стыдно? Или ты беспокоился за меня? Боялся, что я не выдержу и брошусь к тебе?.. Может быть, ты думаешь, что я откажусь от тебя, поверю тому, что говорили на суде? Но почему ты не защищался, почему?!»
Нет, она никогда не видела его таким, как на суде…
Она стала припоминать все их встречи.
Валя никогда не знала таких людей, как Володя. Она привыкла к Андрею, к его легкой, остроумной, слегка иронической манере. Вале нравилась эта манера, хотя все, что говорил Андрей, было для него как-то необязательно, словно он мог говорить и нечто совсем иное.
С Володей все было иначе. Он говорил только то, чего не мог не сказать. Все, что он говорил, было для него как бы вопросом жизни и смерти.
Он умел быть веселым, иногда по-мальчишески веселым и никогда не думал о том, какое впечатление это произведет на окружающих. Но чаще всего он бывал задумчив, серьезен, углублен в себя.
Теперь Вале казалось, что Андрей придумал себе некую индивидуальность, определяющую, по его мнению, тип «современного» человека. Володя же всегда был Володей, естественным, порывистым, неизменно убежденным в своей правоте. Захоти он завтра стать другим, из этого ничего не получилось бы. Был ли он скрытным? Да, пожалуй. Но только тогда, когда дело касалось его самого.
Уже с первой встречи Валя почувствовала, что Володя страдает оттого, что не попал в институт. В студенческой компании он, видимо, чувствовал себя невеждой, недоучкой…
Но дело было не только в этом. Постепенно Валя поняла, что Володя замыкался всякий раз, когда ему приходилось соприкасаться с неискренностью. В особенности он страдал тогда, когда знал, что тот или иной человек говорит неправду сознательно. Ему становилось мучительно стыдно за этого человека, как будто лгал он сам, Володя, и все вокруг понимали это.
Когда Валя шла на свидание с Андреем, она наперед знала, в каком он будет настроении, какими словами встретит ее, о чем они будут говорить. Андрей уводил ее по гладкой, посыпанной песком дорожке в простой и беззаботный мир, где все было привычно и знакомо.
Встречаясь с Володей, Валя всегда испытывала смутное чувство тревоги. Она никогда не знала, о чем он будет говорить с ней. Но всякий раз он вел ее в незнакомый мир, где на каждом шагу возникали все новые и новые сложности, в которых необходимо было тотчас же разобраться…
Теперь Валя чувствовала, что может и хочет жить только в этом мире и никакого другого ей не надо.
Она невесело усмехнулась: какое это может иметь значение?.. Как доказать, что Володя другой, совсем не тот, что был на суде? Нужны факты. Только факты. И нельзя забыть, что по вине Володи чуть не погиб человек.
«Что ж, здесь Митрохин был прав. Ты в самом деле виноват, Володя. Но ведь они хотят доказать не только то, что ты виноват, они утверждают, что ты вообще плохой человек. А я в это не верю. Слышишь, Володя, не верю!.. Как же мне убедить тех, кто осудил тебя, от кого зависит твоя дальнейшая судьба, как заставить их поверить, что ты другой? Ведь и Митрохин убежден, что ты виноват!
Наверное, он неплохой человек, этот старик. Хотел помочь тебе. Но я ничего не смогла ему сказать, кроме того, что люблю тебя, верю тебе. Нет, я его ни в чем не убедила. Да и как я могла его убедить, если ты так странно вел себя на суде, не защищался, не уличал других во лжи? Ведь я знаю, ты ненавидишь всякую несправедливость, считаешь, что в наше время она не может победить. Почему же ты так непонятно говорил в суде, когда люди оказались несправедливы к тебе самому?
Но ничего! Мы увидимся, и ты расскажешь мне все то, что не хотел рассказать суду. Я чувствую, ты что-то скрываешь. Я уговорю тебя сказать мне всю правду. Ради тебя самого. Ради нас. Ради справедливости!..»
Только сейчас Валя почувствовала, что рука ее крепко сжимает что-то. Всю дорогу она шла, зажав в пальцах деревянную палочку эскимо.
Мороженого на палочке уже почти не осталось, оно растаяло, остатки его тоненькими мутными струйками стекали по мокрой, обмякшей бумаге.
Валя с трудом разжала затекшие пальцы.
Она не заметила, как подошла к набережной. К реке вела широкая лестница. В теплые летние вечера здесь обычно собиралась молодежь. Юноши и девушки рассаживались прямо на ступенях, пели песни и любовались рекой. Сегодня здесь тоже было людно.
Вале захотелось подойти к тому месту, где они не раз сидели с Володей. Обычно они спускались к воде и устраивались на самой последней ступеньке.
Валя с трудом, медленно обходя усеявших лестницу людей, пробралась к заветному месту и села на прохладную гранитную ступень.
Светлые пятна прибрежных фонарей покачивались в воде, вдали шел пароход, он сиял огнями, и оттуда доносилась, словно плыла по воде, тихая музыка. И Валя с новой силой ощутила свое одиночество. Всего каких-нибудь две-три недели назад она сидела здесь с Володей. Все было так же, как сейчас. Так же отражались в тихой воде фонари, так же шел ярко освещенный пароход, так же позвякивали цепями стоявшие на причале лодки… Сейчас все точно так же, как тогда. Только Володи нет!
Валя поняла, что напрасно пришла сюда. Никогда больше она не подойдет к этой лестнице — до тех пор, пока они снова не будут вместе.
Она встала и пошла наверх, стараясь не оглядываться.
Чем ближе Валя подходила к своему дому, тем медленнее становился ее шаг. Она замедляла его незаметно для самой себя, но, войдя в переулок, в котором жила, уже сознательно свернула в другую сторону.
Если бы кто-нибудь спросил Валю, почему она это сделала, она ответила бы, что хочет еще немного побыть одна, наедине со своими мыслями о Володе.
Но ей трудно было вернуться домой еще и по другой причине. Она не хотела сейчас думать об этом. Она просто не в состоянии была одновременно думать о Володе и о том, почему ей так трудно, почти невозможно вернуться домой…
Стемнело. Зажглись фонари дневного света — их установили совсем недавно, и жители говорили, что теперь улицы их родного города стали совсем как московские.
А Валя все шла и шла.
Ей казалось, что если она будет вот так идти и идти, то в конце концов уйдет от всего того, что по-прежнему стояло перед ее глазами, преодолеет коричневый барьер, отделяющий ее от Володи, и окажется рядом с ним, совсем рядом. И тогда все исчезнет: и судейский стол, и стулья с высокими спинками, и тюремная машина, которая, казалось ей, все еще маячила где-то впереди. И они будут вместе, вместе навсегда.
«Что-то со мной происходит неладное», — подумала она и вдруг всем своим существом ощутила, что сегодняшний день резко разделил ее жизнь на две части: то, что было раньше, и то, что наступило теперь. Та жизнь, которой она жила до сих пор, — ясная, понятная, легкая, без непреодолимого горя, без мучительной необходимости выбирать единственно верные решения, — кончилась, бесповоротно и навсегда. Для нее началась новая, трудная и тревожная жизнь. Сколько бы она ни шла, пытаясь убежать от всего того, что видела и пережила сегодня, ей все равно никуда не уйти. Вернуться в прошлое все равно невозможно.
На мгновение Вале стало жалко себя и жутко от охвативших ее смятения и тревоги. Но уже в следующую минуту она сказала себе: «Ничего! Выдержу. Все выдержу. Не бойся, Володя. Ты не один».
Она резко повернулась и направилась к своему дому.
Теперь Валя шла быстро, почти бежала, стремясь уже не отдалить, а приблизить встречу, которой боялась с того самого момента, как рассталась с Митрохиным.
Встречу с отцом.
Николай Константинович Кудрявцев был убежден, что смысл его жизни — забота о благе людей и он лучше их самих знает, что им на пользу и что во вред.
Это убеждение возникло в нем еще в школьные годы. Он был попеременно то секретарем комсомольской организации, то председателем учкома. Его выбирали всегда. Без любви, но подавляющим большинством голосов. Этим как бы признавалось бесспорное превосходство Коли Кудрявцева, которое состояло в том, что Коля был начисто лишен слабостей, естественных для ребят его возраста. Почти каждый из его сверстников мог не выполнить общественного поручения, опоздать с очередным номером стенной газеты, предпочесть футбол или каток комсомольскому собранию, покривить душой, чтобы выгородить провинившегося товарища. Ничто подобное не было свойственно Коле.
