А шел подъем бурового инструмента для замены сносившегося долота. Из квадратного отверстия роторного «стола», поставленного над устьем скважины, ползла вверх колонна стальных труб; тянул ее громадный кран-блок, висевший на канатах. Рабочие, будто не замечая падавших сверху комьев мокрой глины, подхватывали воротником-элеватором муфту нижней трубы, отвертывали верхнюю и разбегались, когда наружу выплескивался высокий бурун глинистого раствора, соленого от примеси глубинных вод. Валенки от этой соли становятся никудышными, вот и топали буровики по наплывам льда и в сапогах, поскальзывались и падали, ворочая тяжести.
Рядом с ротором, пока прекратилось бурение, был поставлен в шурф «квадрат»-буровая штанга с навернутым на нее вертлюгом, похожим на голову слона со своим хоботом грязевого шланга, по которому глинистый раствор поступает в скважину. Все поражало нового человека размерами, громоздкостью, тяжеловесностью.
Поразил Яруллу и хозяин буровой — мастер Джабар Самедов (Низамов сразу признал в нем «сторожа», который прогнал его вчера от вышки), коротконогий, плечистый, мощный азербайджанец. Ему не стоялось на месте, и он играючи помогал буровикам, с непостижимой ловкостью управляясь с работой.
На полатях — посмотреть, так шапка свалится — верховой быстро отстегивал элеватор от стройной двадцатиметровой свечи — трубы и заводил ее за выступающий брус — палец, а Джабар Самедов со своими ребятами уже успевал поместить нижний конец на подсвечник в левом углу буровой. Летели желтые брызги. Ходуном ходили в вышине стальные канаты, звякали тяжелые стропы, как серьги, висевшие с обеих сторон крюка. Охапка бурильных труб на подсвечнике росла: росла и тревога в душе Яруллы.
«Смогу ли так же управляться?» — думал он, жадно следя за движениями рабочих.
Джабар Самедов то и дело орал, ругался: видно, любил крепкое слово:
— Стало быть, пришел на нефть? — спросил он Яруллу во время передышки, презрительно щуря черные с лиловатой дымкой глаза.
Могучей шеей и широким корпусом, прочно поставленным на коротких ногах, напомнил он Ярулле бадакшановского бугая, гонявшего жителей в родном Урмане. Однажды и Ярулла спасался от этого быка, летел по улице, точно заяц. Он легко перемахнул бы через забор Бадакшанова, хотя за ним бесновались, гремели кольцами цепей собаки, да подвернулся Гайфуллин, ослабевший после зимней голодовки. Уже слыша за своей спиной шумное дыхание бугая, подросток стал подсаживать Гайфуллина, еле живого от страха. Выручила куча песка, вскипевшая облаком пыли от тяжелого галопа быка: круто развернувшись, разъяренный зверь с глухим ревом стал копытить землю. Но только успели оба перевалиться во двор Бадакшанова, только успел Ярулла огреть колом бросившегося на них ближнего кобеля, как громко трахнули о застонавший забор литые бычьи рога.
Очень походил Джабар Самедов на того злобного быка. Но ведь он существо разумное и как ловко действует на буровой — даже завидно.
Ярулла смело выдержал бодливый взгляд мастера.
— Пришел. Работать здесь хочу.
— Наше дело нелегкое.
— Я легкого не ищу.
— Опасно тут: рванет нефть из скважины или газ, куда что полетит… У нас на юге такое бывало… Стукнет камень о железо, даст искру — вот и взрыв.
— А вы как же?
— Мы привычные. Когда купаемся в нефти, о себе не думаем — скважину спасаем.
— Как вы, так и я. — Ярулла, однако, задумался. — Значит, не всякий раз взрыв бывает.
— Для буровика одного взрыва достаточно…
— Все равно помирать когда-нибудь придется.
— Ишь ты! Ну что же, выходи на вахту, сначала подсобным рабочим, а присмотришься — верховым поставим на полати. Парень ты, видать, здоровый, сильный. Только, чур, не зевать. Буровая ротозеев не терпит, и я ругать буду.
— Ты меня, понимаешь, не ругай, а учи.
Джабар неожиданно осклабился. Зубов у него оказалось полон рот. Сидели они плотно, будто горох в стручке.
— Фу-ты, какой важный! Меня в Баку учили знаешь как? Кровь из носу!
— Разве так хорошо? Да? Разве тебе нравилось?
Наивная простота вопроса смутила Самедова. Он отступил на шаг, сердито взглянул исподлобья.
— Языком болтать ты, я вижу, умеешь. Посмотрим, каков будешь на работе.
Через несколько дней Ярулла, чувствуя холодок в груди, стараясь не глядеть по сторонам и все-таки озираясь на великие просторы, полез к верховому на полати. Обледенелые ступени лестниц трещали, а кое-где качались под ногами, да и вся сорокаметровая вышка скрипела и вздрагивала от работы моторов, от порывов ветра, со страшной силой налетавшего на нее; казалось, она вот-вот ощетинится тысячами гвоздей, вогнанных в ее промерзлый деревянный остов.
Зато степь вокруг открывалась необозримо — пустынная, заметенная снегами, тронутая там и сям чернью лесов и разбросанными в низинах серыми пятнами деревень; едва просматривались вдали очертания одиноких шиханов, разбросанных вдоль реки Белой.
Ярулла вспомнил слова Сошкина о прекрасной жизни, которую принесет в эти глухие степи нефть, и, едва переведя дух, стал слушать объяснения опытного верхового.
В тот же день громогласный Джабар Самедов выругал новичка худыми словами за то, что он неловко схватил и чуть не выпустил трубу, поднятую из скважины.
Выглядывая из люльки, как грач из гнезда, Ярулла сжал зубы, сгорая от обиды и досады на свою оплошность, но обида вызвала в нем еще большее упорство и стремление показать себя с лучшей стороны. В работу он втянулся быстро, хотя вначале от беготни по крутым лестницам у него очень болели ноги.
— Это у всех с непривычки, — подбодрили его буровики. Новоиспеченный разведчик сразу поладил с ними, но вот Джабар Самедов…
18
— В Казани я думал: нервы только у квартирных хозяек. А теперь вижу — сам нервный. Ох, какой нервный я оказался! — пожаловался однажды Ярулла Сеньке Тризне.
— Может, в деревню вернешься? — спросил геолог, расстроенный неполадками на буровых.
— Нет, обратно дело не пойдет! Теперь старый жизнь совсем кончил. Куда вы, туда и я. Но обидно, понимаешь: буровой мастер опять ругался.
Семен хорошо знал вспыльчивый нрав Самедова.
Из-за своего характера не мог ужиться Джабар на одном месте: юность провел в Баку, потом работал на Грозненских промыслах, опять в Баку и вот явился сюда.
— Знает он буровую. Будто на тысячу метров под землей видит, — с хорошей завистью говорил Ярулла. — Руку положит и по трубе чует, какой идет забой. Да? А забой у нас сейчас трудный: шибко твердый порода. Съедает скважина у долота зубы.
— А ты почему заботишься о долоте? — поддразнил Сенька, отрываясь от карты, испещренной какими-то знаками. — Ты ведь наверху стоишь. Твое дело простое: принимай трубы или обратно их отдавай. Только и всего.
Ярулла ответил не сразу, в раздумье оглаживая широкой ладонью край скамьи, еще не зная, как выразить переполнявшие его чувства.
— Наверху-то, понимаешь, тоже не просто. Ветер, снег, мороз. И не всегда свету хватает — гляди, не зевай. Когда долото менять, все трубы из скважины тянем. Поставишь такую охапку — спина мокрый. Потом обратно. Сам понимаешь: за сутки-то раза три так таскаем, да.
— Трудно, значит, тебе?
— Нетрудно. Талевый блок тянет, не я. А нервничаю: боюсь не поспеть. Такой, понимаешь, нервный оказался!
Низамов подавленно вздохнул, припоминая вчерашнее столкновение с буровым мастером. Не было повода ругаться, но Джабар, должно быть, не выспался и был зол с похмелья. А пил на деньги Яруллы, который «порядок» знал и не был сквалыгой: половину первой своей получки истратил на угощение новых друзей, немножко оставил себе, лишь бы с голоду не пропасть, остальные послал родным.
— Ты ему скажи, чтобы он не лаялся, — попросил Ярулла Семена. — Я его не боюсь, но, понимаешь, слушать совестно. Ведь такая работа важная, сознательность надо иметь, да. А если ты с ним не можешь сладить, я Ивану Наумовичу пожалуюсь.
— Ивану Наумовичу не до того, чтобы Джабара вежливости обучать: Безродный со своей комиссией собирается закрыть нашу контору. Не дадут нам средств на дальнейшую разведку.
19
Когда Безродный насмешки ради назвал Яруллу Керосином Керосиновичем, это можно было стерпеть. Но когда он оказался помехой в работе, Ярулла пылко возненавидел его. Мечта разведчиков об открытии «Второго Баку» пришлась по сердцу Низамову, пробудив в нем самые радужные надежды. Ни бураны, ни тяжесть труда, ни скудная жизнь в тесноте рабочего барака не могли теперь погасить его веру в прекрасное будущее. Если похоронить эту веру, чем тогда поддерживать бодрость духа? Как жить без нее, когда ты, еле двигаясь от усталости, падаешь на жесткую подстилку на нарах?
Глядя на тусклую керосиновую лампешку, подвешенную над столом, Ярулла частенько вспоминал город, бани и кино, ослепительный свет электричества, свою комнату и деревянный топчан с матрацем, набитым соломой. Здесь ничего этого не было, зато в руках находилось большое государственное дело, от которого зависела и участь окружающих деревень, и вся жизнь семьи Низамовых.
