Ну и пусть, в конце концов это Петьке только на пользу. И совершенно непонятно, почему он отпирается. Боится насмешек? Вот я бы ничего не побоялся, если бы, конечно, вдруг полюбил ее так, как он. Но мне всякой ерундой заниматься некогда, да и нет охоты. Жизнь дана человеку для больших свершений и дел, особенно если ему посчастливилось жить в такую эпоху, как наша. Тут от каждого требуется отдать общему делу все: силу, талант, способности. Нет, пусть другие занимаются вздохами и разными там поцелуями.
Увлеченный такими душеспасительными размышлениями, я не принимал участия в общем разговоре и даже не заметил, что Соня тоже молчит. Редкий случай. Она даже на уроках ухитрялась говорить больше учителя. А сейчас молчит и что-то очень уж внимательно всех разглядывает. Ищет, кто там в коридоре осмелился…
Вот ее испытующий взгляд остановился на мне. Она подняла голову. Пухлые губы большого рта приоткрылись, и в уголках обозначились улыбчатые ямочки. Блеснули яркие крупные зубы.
— А может быть, это был ты? — спросила она удивленно.
Ага, от меня-то она не ждала такого удальства, и это меня задело.
— Да. Я!
— Во сне? — Она ударила себя шапкой по коленям и рассмеялась: — Ох, не могу!..
— Ну вот, пожалуйста, — торжествующе поднялся Петька Журин. — Теперь на него накинулась.
А Соня сквозь смех все допытывалась:
— Ты? Ох, не могу! Поцеловал во сне?
— Нет, в коридоре. Сейчас! — мстительно выкрикнул я.
Смех оборвался в тишине, которая наступает всегда, когда не надо. А тут Соня сама вроде как бы растерялась.
— Зачем это ты? — спросила она.
Такие вопросы не задают в клубе при всех. Да еще в такой тишине, будто мы на сцене разыгрываем любовь, а все на нас смотрят, затаив дыхание и ожидая, чем это у нас кончится. И я, взъерошенный, сбитый с толку стыдом и обидой, тоскливо думал: чем бы это у нас ни кончилась, только бы скорей, и как бы так ответить, чтобы никому потом стыдно не было — ни мне, ни ей.
То, что в эти считанные секунды я, невзирая на жгучую обиду, догадался подумать о Соне, о ее достоинстве и девичьем самолюбия, меня сразу успокоило. Я ответил, как мне показалось, очень правильно и ни для кого не обидно.
— Просто так, — сказал я и добавил: — Прости, пожалуйста.
И только потом я понял, что именно в эту минуту я сразу потерял друга, нажил врага и приобрел сомнительную репутацию человека скрытного и хитрого, хотя никогда таким не был.
Этот, на первый взгляд пустяковый, случай запомнился мне не только потому, что он изменил отношение ко мне моих друзей, но, главное, тем, что заставил меня самого задуматься над вопросом, какой же я на самом деле. И каким я хочу жить среди людей? И на что я способен?
— Ну ладно. — Соня вскинула голову и встряхнула черными кольцами волос. — Так и разгадался мой сон, а к чему все это?.. Ладно, замнем для ясности. Давайте лучше предсказывать будущее…
Сбросив свой аккуратный кожушок, она предстала перед нами в ослепительно алой кофте и короткой синей юбке. Как будто роза расцвела среди мрака и холода. Или факел, и тоже среди мрака. В общем, что-то ослепительное и отчасти символическое: розы, факелы, как на плакатах, призывающих в будущее.
Постепенно мной овладела тревога за мое ближайшее будущее. И что теперь будут говорить? Ей-то простят всякие чудачества. А вот мне… Завтра весь класс узнает о моем глупом поступке, а послезавтра вся школа. Я уже вижу сочувственно подмигивающие глаза и слышу озорной шепот за спиной: «Этот? Смотри-ка, до чего удалой!» И за что? Хотя бы я ее любил, влюбленные, говорят, на все готовы.
В общем, какое уж тут будущее! Я пробормотал:
— Предсказание! У нас есть расписание уроков. Все ясно, что нас ждет.
Конечно, я сказал глупость, но не больше той чепухи, которую представляет собой предсказание судьбы. Кто может знать, что там? Но на меня сейчас же набросились со всех сторон:
— Все великие люди предсказывали будущее, даже Маркс.
— Ленин на третьем съезде комсомола…
— Как же тогда жить, если не заглядывать в будущее? Нет, ты скажи, как?
— Наше предсказание имеет материалистическую основу!
Орут, перебивая друг друга, стараясь доказать мне и друг другу, что научное предвидение нисколько не противоречит материализму. Как будто я и сам этого не знаю. Соня орет громче всех, хотя то, что она предлагала, совсем не «научное предвидение», а самое вульгарное гадание. И, конечно, всех перекричала.
— Ты думаешь, материалисты не верят в чудеса? — налетела она на меня. — Еще как. Без этого им бы скоро наскучила жизнь. Они верят, только воображают, будто они сами творят эти чудеса по заранее намеченному плану. Этим они утешаются.
— Правильно! — с глупым видом поддержал ее Петька Журин. Он смотрел на нее изумленно, как на богиню, и, наверное, не соображал, что говорит.
Но ему тут же от нее досталось.
— А ты откуда знаешь?
— Так ты же говоришь…
— О! Я еще и не то скажу. А вот он не верит в чудеса, — указала она на меня.
— Он? — угрожающе спросил Петька.
Я поспешил его успокоить:
— Верю. Поскольку наша судьба на ближайшее время изложена в расписании уроков… Тихо, дайте сказать. Мы все, как чуда, ждем и очень любим, когда расписание нарушается, считая это самым прекрасным чудом.
Но все-таки Соня победила, предсказание состоялось. И начали с меня:
— Вот видишь, — торжествующе закричала Соня, — все видите, какой скучный человек затесался к нам: не верит в чудо!
От ее алой кофты, озаренной вспышками огня, распространялся тревожный отсвет, лицо ее пылало и даже крутые завитки коротких волос казались горячими, как стальная стружка под резцом. Маленькая взбалмошная фея непритязательного веселья. Фея? Ну, нет.
— Ты похожа на уголь, вылетевший из печки. И шипишь так же.
Продолжая веселиться, Соня согласилась:
— Ага! Если на уголь плюнуть, он зашипит. Это ты не про себя? Ну ладно, слушай. Теперь мне все ясно, кто ты и что тебя ждет. Ты будешь самым скучным актером в самой скучной пьесе. Вот тебе!
5
Дня через два или три я остался после уроков, чтобы доделать стенгазету. В школе стояла непривычная тишина, и только где-то в соседних классах уборщицы домывали полы. До меня доносились их голоса. Потом послышался стук. Загремел засов, кто-то пришел.
Скрипнула дверь. Явилась Соня Величко. Что ее принесло?
— Все еще сидишь? — спросила она.
— А то ты не знаешь?
— Никто не заходил?
— А ты кого ждешь?
— Никого я не жду, — ответила Соня, и мне показалось, что она смутилась. Конечно, только показалось.
Склонившись над стенгазетой, разложенной на учительском столе, я старался не замечать Соню, а она, размахивая своей ушанкой, начала объяснять, как попала в школу в такой неурочный час. Совершенно, оказывается, случайно:
— Из города иду, перемерзла вся, до основания. Погреться забежала. И еще одно дело есть.
Я взял кисточку и начал набирать краску, давая понять, что мне совсем не интересно знать, как Соня попала в школу. И она, конечно, все понимала, но хотела настоять на своем. Три дня на меня даже и не глядела, а тут, пожалуйста, разговорилась:
— Горком собирал всех секретарей ячеек по очень важному вопросу. Очень большое дело предстоит.
Стоит, покачивается, размахивает ушанкой, думает, что сейчас я начну расспрашивать, какое это большое дело. А я в это время вырисовывал почтовый ящик, который полагалось помещать в конце газеты, когда не хватало материала.
— Очень ответственное дело: насчет подарка Ленину. Деповские ребята взялись восстановить паровоз. Ну, мы, конечно, с ними, как всегда.
— Да — сказал я, — новость. Этот паровоз уже третью неделю как в депо стоит. На домкратах.
Она бросила шапку на парту.
— Не воображай, пожалуйста. Я это тебе как редактору говорю. Надо в этом номере поместить. «Наш подарок товарищу Ленину! Все за работу!»
— Газета, сама видишь, готова.
— Вижу, но это ничего не значит. Да ты и сам знаешь, что надо. И все равно сделаешь, ты парень дисциплинированный. А ты вообразил, что я к тебе пришла. Вот еще!
Ее гортанный голос звучал равнодушно, как будто ей очень надоело разговаривать с человеком, до которого с таким трудом доходит смысл сказанного. Подняв густые брови, она чуть улыбнулась, словно сочувствуя мне и входя в мое бедственное положение. Одурачила. Вернее, я сам дал себя одурачить. От злости у меня зазвенело в ушах. Нет, не поддамся.
— Тебя понять-то трудно: то забежала погреться, то материал в стенгазету.
— Конечно, я замерзла, попробуй-ка от города топать.
— Ладно, пиши текст.
Я решил не обращать на нее никакого внимания.
Сначала я старался не замечать ее присутствия, а потом заработался, увлекся и в самом деле забыл о ней.
