На стрежне он почувствовал, как понесла его река. Он видел дуб на берегу, где ходило стадо. Дуб, словно лёгкий пароход, всё быстрее и быстрее уплывал вправо, а берег был по-прежнему далёк.
Витька помнил, что ниже Нёмды, в узком фарватере, за перекатом, Волга заваливалась в круговерть. Если он не успеет пересечь стремнину, там его закрутит, и тогда ему несдобровать. Он чувствовал грудью, под отяжелевшими ногами текучую глубину реки. Волга несла его и расступалась под ним, медленно, как топляк, он оседал в воду.
В лицо плеснула волна, наглухо закрыла рот. Он увидел, как ослепительно белая чайка метнулась к нему, тут же, косо вскинув крылья, с криком взмыла вверх. Витька, задыхаясь, барахтался, отворачивал от волн лицо, яростно отбивался от влекущей его глубины. Наконец перехватил жёсткий, царапающий горло воздух и, обессиленный, повернулся на спину, раскинул руки, пустыми глазами уставился в небо.
Вынесло его на косу, ниже Нёмды. Он выполз на песок, уронил голову на руки, лежал, не шевелясь, ни о чём не думая, — ждал, когда вернутся силы.
Отлежался, встал, дошёл до Нёмды, переплыл её. Взобрался на бугор, увидел бегущую ему навстречу Зойку. Зойка остановилась, глядела на него дикими, одуревшими глазами. Витька молча прошёл мимо, на зубах у него скрипел песок. Он поднимался вверх по берегу, не убыстряя и не замедляя шаг. Зойка видела, как Витька вышел на далёкий, рассекающий Волгу мыс, забрёл в воду и снова поплыл.
Теперь он плыл не спеша.
Он знал, что плыть ему долго, и плыл на боку, левую руку выбрасывая вперёд головы, отталкивался ногами и на какое-то время расслаблял тело, отдыхал. Изредка он поднимал голову, взглядом отыскивал дуб над качающимися горбами волн. Оба берега теперь были одинаково далеко. Среди воды он был один.
Волны бежали навстречу, им не было конца.
Когда волна подбегала и, как будто натолкнувшись на его взгляд, приостанавливалась, по-кошачьи выгибалась и падала, Витька сам поднимался из воды ей навстречу. Волна промахивалась: закипев у груди, с шумом проносилась мимо. Подходила другая, он бросался на эту другую. Он одолевал волну за волной и знал, что будет плыть, пока не выйдет на тот берег или, обессилев, не пойдёт на дно…
Долго Витька отлёживался на траве, его худой живот поднимался и опадал, как бока запалённой лошади. Суетились на ногах рыжие муравьи, он не чувствовал их, — лежал, смотрел в небо, устало и счастливо улыбался.
Далеко, на береговой круче, дрожал листьями дуб. Витька поднялся и, будто хмельной, размахивая руками, пошёл к нему.
Дуб на ветру гудел. Волга казалась землистой от тучи, заслонившей солнце. Среди почернелой воды то и дело вспыхивали шипящей пеной соловцы.
Предгрозовая суета на земле и на воде веселила. Витька победно смотрел на свой пустынный берег и не думал, как вернётся домой: на крайний случай оставался перевоз — три версты не путь…
Ветер крепчал. Видно было, как за Волгой, над мощёным трактом, пыль поднялась выше берёз, оседая и растягиваясь, понеслась в поле. Листья, сорванные с дуба, летели стремительно, как ласточки-касатки, далеко от берега падали в воду. Даже под крутым берегом, где он стоял, морщилась и плескалась вода.
Туча накрывала Волгу.
Витька давно приметил чёрный буксир, тащивший снизу баржу. Буксир пробирался против течения так медленно, что казалось — стоял на месте: только-только поравнялся с Нёмдой. На перевоз идти не хотелось — далеко; да и стыдно одному, в одних трусах. Он раздумывал, не поплыть ли ему обратно. Ветер попутный, силы вернулись, да и тот, свой, берег казался теперь не таким далёким. «Вот пройдёт буксир и поплыву», — решил он.
Ударил гром, ливень стегнул по берегу. Поёживаясь под ветром и секущими струями, Витька искал, где укрыться. Встал под ветви, но одинокий дуб не укрывал от грозы. Озираясь и вздрагивая от ударов грома, он сбежал по мокрой глинистой круче и окунулся в спасительную воду.
Он плыл в волнах, накрытый хмарью низкой тучи, в шумящей навеси сплошного дождя, и было ему жутко и хорошо. Волга прикрывала его и как будто согревала неведомым раньше теплом. Вспыхивала молния, падал гром, Витька, играя, головой погружался в воду, как будто прятался под подушку. Никто не знал, что воображал, что вспоминал он в эти жуткие восторженные минуты, скрытый от всех на свете глаз!
Он был уже где-то на середине Волги, когда сквозь шум волн и дождя услышал короткие тревожные гудки. Он поднял голову и, как сквозь туман, увидел, что его проносит близко от идущего вверх буксира. Буксир тревожно гудел, около чёрной высокой его трубы суматошно вырывался пар. На барже люди в чёрных блестящих от дождя плащах бежали к корме.
От баржи отделилась лодка, качаясь в волнах, взбрызгивая вёслами, стала приближаться. Витька понял, что это его заметили с буксира и спешат спасти. Он попытался удрать, но лодка настигла, едва не пристукнув мотающимся носом, — пришлось руками ухватиться за борт.
Дядька в плаще с откинутым на спину капюшоном, с мокрыми усами, с косицами прилипших к вискам волос, неуклюже полз по дну лодки к носу, подбадривая Витьку криком: «Держись, сынок, сейчас я. Сейчас…»
Он ухватил Витьку за руку и с неожиданной силой втащил в лодку. Парень на корме изо всех сил подгребал коротким веслом и орал: «Фролыч! Заливает..!» В истошном вопле испуганного матроса был такой открытый ужас перед бурей, что Витька, пойманной рыбиной лежащий на стланях, засмеялся.
Парень замахнулся веслом.
— У-у, скажённый! Зубы ещё скалит… Из-за тебя, паразита, сам концы отдашь!..
Он развернул лодку против волны, с натугой работая вёслами, правил к барже. Витька с приятным чувством превосходства наблюдал за парнем на корме. Лодку швыряло с волны на волну, парень качался, как на качелях; то и дело взмахивал рукой и хватался за борт. Порой вода ядрёно шлёпалась ему под ноги. Парень откидывался, прижимал весло к мокрому животу, круглыми бегающими глазами смотрел вокруг.
«Тоже мне матрос…» — думал Витька. Он уже наполовину лежал в воде, но это нисколько его не страшило. Он готов был хоть сейчас уйти в волну.
Баржа приближалась. Витька понял, что его потащат туда, наверх, и начал беспокоиться. В другое время — пожалуйста, он с охотой прокатился бы на барже! Но сейчас это было, ни к чему: тащат, будут глазеть, как на утопленника!..
Витька сел, поджал к груди ноги.
— Дяденька, а мне домой надо! — сказал он жалобно.
— Эва что! — сказал усатый дядька, не переставая работать вёслами, и пригрозил: — Вот сдадим, тебя в Костроме куда следует, будешь знать, как в бурю на Волгу выходить…
— В Костроме-е? — удивился Витька. — Как же я оттуда назад-то?
— А как знаешь… Лодку-то, где переворотило?
— Да я без лодки. Я так…
Фролыч даже вёсла бросил, зашебуршился, как ёж под листьями.
Волна плеснула через борт, парень-матрос закричал. Фролыч схватился за вёсла, тужась, подгребал и, задыхаясь от усилий, сипел, как испорченный пароходный свисток:
— Сорога пустоглазая… Щенок! Сопля зелёная… Это в бурю! Вот ужо погоди!
Крутой бок баржи замывали и били волны. Наверху, наклонясь, стоял матрос с накинутой на руку верёвкой. Витька понял, что время удирать.
— Спасибо, дяденьки! — крикнул он, легко поднялся и прыгнул в волны. Он долго плыл под водой, вынырнул, услышал разорванный ветром крик: «Куды-ы ты-ы… Чё-ёрт водяной!» Снова нырнул. Потом поплыл к своему берегу.
Туча обогнала его, ушла вверх по Нёмде, за лес. Волны потеряли силу, перекатывались с ленцой, покачивали. Берег был недалеко, и Витька, радуясь своей силе и тому, что он совершил, плыл не спеша, разгребая воду усталыми руками.
В волнах, с правой стороны, он давно заметил что-то постороннее: буй не буй и не бревно, что-то вроде плывущей коряжки. Коряжка, однако, не уплывала, а приближалась. И когда они сплылись, Витька ясно увидел голову парня с прилипшими ко лбу космами волос. Он щурился и смотрел на Витьку. Витька не утерпел и крикнул:
— Ты откуда это?
— Да оттуда! — парень поднял над водой руку, махнул на дальний берег.
Витька как-то сразу ослабел, неловко забултыхал руками, с трудом догрёб до берега, сел на песок, лицом к воде. Он видел, как парень в синих плавках пошёл к тальникам, пружиня сильными ногами, на ходу растирая ладонями плечи. Тело у него, на вид крепкое, было без сколько-нибудь заметного загара, почти белое, и Витька догадался, что этот не из местных. Всё ещё тяжело дыша, он с молчаливой враждебностью наблюдал, как парень, подставляя проглянувшему солнцу то грудь, то спину, отжимал плавки, потом достал из-под нависшего над берегом конца колоды сложенные брюки и майку, оделся, туго затянул на поясе ремень. Майку он не стал надевать, перекинул через плечо, вынул расчёску, стал расчёсывать и укладывать густые волосы. Парень всё делал не торопясь, заметно было, что он старается, чтобы всё у него выглядело красиво. Он, как иная девчонка, без зеркала видел себя. «Тоже мне, волгарь… Маков цвет на грядке!» — думал Витька, не в силах примириться с чужаком.
