Ничего. Н-ничего, Луиза, — пробормотал Семен. — Хоть в мешке, а только домой. Дело есть.
— На улице непогода. Останьтесь! — не отступала Лубенцова.
— Пьян, думаете? — скорчил гримасу Семен. — А хотите, на одной половице спляшу? — его крепко шатало. Хлопнув в ладоши, он выбросил вперед ногу и вдруг нахмурился. — Н-нет, не буду... Сенька Маркин теперь только серьезными вещами займется. Пойду! — надел китель и шинель. — Всего, хозяева! За одеждой скоро появлюсь.
Распахнув шинель, Маркин шел не разбирая дороги. Разорванные тучи открыли кусок звездного неба. Снег сыпать перестал. Семен шел не торопко, загребая ботинками. Вот Зиночкин дом. Окна светятся. Семена будто кто толкнул постучать в окно. Но тут услышал шаги. Приближались Зиночка и Козырев.
— С пижоном этим все ходишь?! — грубо остановил их Семен.
— Замолчите! — вскрикнула Зина. — Вы... вы... — слова не шли на язык. Она вдруг резко сорвалась с места и побежала к дому.
— Ну, пьяница, добился своего? — зло процедил Козырев.
— Плевать! — В расстегнутой шинели и в сдвинутой набок шапке, Семен медленно поплелся к Дому офицеров. Как раз закончился последний киносеанс и навстречу валил народ.
— Маркин! Вы что творите, мальчишка такой? — Перед Семеном стоял майор Кикнадзе, рядом — его жена.
— Я вас слушаю, товарищ майор! — вытянулся по швам Маркин.
— Нино! Иди, пожалуйста, одна, — повернулся майор к жене и тут увидел в толпе высокого лейтенанта — комсорга эскадрильи Кирсанова. — На ловца и зверь. Задержись, Кирсанов, пожалуйста!
Кикнадзе выждал, пока прошли люди, и выплеснул свой гнев:
— Полюбуйся, комсорг! Опять позорит. Почему напился? Почему забыл прежний урок?
Маркин виновато опустил голову. Из-под открытых бортов шинели виднелась не обычная защитная рубашка, а полосатая.
— А это что за винегрет? — раздраженно вскричал комэска. — Зачем позоришь погоны?
— Случай один, товарищ майор! Я...
— Не надо! — крикнул Кикнадзе. — Товарищ Кирсанов! Разобрать его на комсомольском бюро! Накажите, как следует. Я тоже строго накажу.
Семен так и не сказал ничего в свое оправдание. А тут еще, как назло, мимо прошел капитан из особого отдела. Как-то зыркнул на него. Хмель улетучился. Настроение было отвратительное.
Солнце весело заглянуло в окна казармы и разбросало по койкам золотые лучи. Ясное утро еще больше приподняло настроение рядовому Федору Яковлеву. Сегодня ему стукнуло двадцать один. Федор достал из тумбочки почтовое извещение, расправил гимнастерку и направился к взводному лейтенанту Козыреву.
— Товарищ, лейтенант! Разрешите деньги получить в городе?
— A-а, именинник?! Поздравляю, Яковлев! К сожалению, от наряда освободить не могу. Увольняю до обеда.
Через несколько минут Федор быстро шагал в город. Скрипел ослепительно белый снег, спрессованный пешеходами.
Вот и почта. У двери Федор чуть не столкнулся с дядей Колей.
— Ты как попал сюда, Федя? В будний день-то?
Из-под очков на Яковлева улыбчиво глядели маленькие глазки. Узнав, почему Яковлев отпущен в город, тот оживился:
— О, такое событие грех не отметить. Я забегаловку знаю одну. Патруль там не бывает. Возьмем такси и...
— Извините, сегодня я пас. В караул заступаю.
— Ерунда. Такого парня, как ты, пивком с ног не сшибешь.
Чего греха таить, еще с малолетства Федор знался с горькой. Света, затем армия остепенили его, но...
— Ладно. Получу деньги и поехали, — махнул Федор рукой.
Забегаловка и в самом деле оказалась тихой. Они были одни.
— Запри, Катюша! — обратился дядя Коля к сухопарой хозяйке буфета. — Не люблю, когда пьяные мужики гудят.
Катюша, плоскогрудая женщина лет сорока, поспешила выполнить просьбу. Она знала, что дядя Коля в долгу не останется. Перевернув бирочку на «закрыто», вышла на улицу, оставив их одних.
Выпили. Запили пивком. Разговор пошел живее.
— Дядя Коля, кто вы? — неожиданно спросил Яковлев. — Второй раз вас вижу и второй раз угощаете. А если меня за выпивку...
— Ишь, что заметил, — сразу изменился в лице дядя Коля. — Я, может, угощаю тебя для храбрости. Я, может, сейчас такую вещь скажу, что у тебя волосы дыбом станут.
— Интересно, — Яковлев перестал жевать и закурил. А дядя Коля осмотрелся, вдруг полез в нагрудный карман и вытащил небольшую красную книжицу.
— Я работник госбезопасности. Будете отвечать только правду!
Яковлев не был пугливым человеком, но то ли внезапная перемена разговора с официальным переходом на «вы», то ли приказной тон в погрубевшем голосе дяди Коли, то ли красные корочки удостоверения, которое Федор видел впервые, привели его в замешательство. Ему даже на ум не пришло: стал бы сотрудник госбезопасности здесь вести беседу? Впрочем, как знать. У них свои приемы. А дядя Коля вытащил блокнот:
— С пятого на шестое декабря вы находились в карауле. Охраняли два новых истребителя. Вам известно, что один из них разбился?
— Да, — машинально ответил Яковлев.
— Вы стояли на посту с трех до пяти утра?
— Кажется.
— Не кажется, а точно. Но не караулили, а спали!
Яковлева будто ошпарили кипятком.
— Неправда!
— Бросьте, рядовой Яковлев! Я вам не лейтенант Козырев, которому вы смогли втереть очки. У нас есть доказательства.
Лоб у Федора покрылся испариной, лицо сделалось полотняным. Дядя Коля только этого и ждал. Решил добить окончательно:
— Так вот, гражданин Яковлев, виновником катастрофы являетесь вы. Пока спали, в самолет проник иностранный разведчик.
— Ерунда! — вскричал Яковлев. — Не купите. Не мог шпик в самолет проникнуть. Пломбы я сдал сменщику целенькими.
— Вы потише, рядовой Яковлев! Нас криком не возьмешь. А что касается пломбочек, то их целенькими очень просто сделать. Смотрите, — он достал из кармана сверток и начал разворачивать. В руках оказался кустарной работы пломбир. Дядя Коля опять полез в карман, достал пару пломб и стиснул их пломбиром. Расплющенные кружки протянул Яковлеву.
— Узнаете?
Дрожащими руками Федор повертел пломбы перед глазами. В центре цифра «47», а по окружности четыре звездочки. Точно такой оттиск оставлял пломбир дежурного по стоянке. Правда, тот пломбир был из вороненной стали. Втайне на что-то надеясь, Яковлев спросил:
— Это пломбир дежурного по стоянке?
— Этим пломбиром работал иностранный разведчик.
— Неправда!
— Правда, Яковлев! Вы предстанете перед судом трибунала.
Яковлев обмяк. Во рту у него пересохло.
— Этого не может быть. Я уснул чуть-чуть. Ей-богу...
— Полно, Яковлев.
