— Одного хватит, во! — она провела пальцем поперек горла.
Машинки перестали стрекотать, но голоса тонули в мягкой обивке стен.
— А сама, Надежда? — поинтересовалась Светлозерская. — Или нГ убоже…
— Пороху не хватает оседлать?
— Ему такие тощие не нравятся…
— А ты больше хлеба ешь — потолстеешь.
— Возбудились, — проворчала Абелева. — Спросили бы сперва, кого предлагают.
— Да вы только послушайте, какой жених пропадает! — сказала Надя. — «Обращаюсь в вашу газету с просьбой о помощи. Я хочу жениться, так как нуждаюсь в верном друге и товарище, с которым могу пройти по жизни. Являюсь старым большевиком со стажем с 1918 года, ветераном революции и гражданской войны. Мне 81 год, я слепну, и мне нужен поводырь». Подпись…
— Мать моя! — всхлипнула Абелева.
— Девочки! — воскликнула Светлозерская. — Он, небось, Ленина видел?!
— Ленина-то видел, но твоих прелестей уже не разглядит.
— Да на меня и без него глядеть есть кому, — обиделась Инна. — Жениться никто не хочет!
— Значит, ты, Светлозерская, согласна? — уточнила Надя. — Так я и отвечу: «Идя навстречу пожеланию трудящихся, редакция «Трудовой правды» выделяет вам жену-поводыря в количестве одной штуки».
— Это он-то трудящийся? Да он персональный тунеядец!
— А ты чего хотела? — возмутилась Нонна. — Чтобы и муж был, и тебя кормил? Так теперь не бывает!
— Надь, — спросила Инка, прищурясь. — А шашка у него есть?
— Конечно, есть! — уверенно заявила Сироткина.
— Значит, настоящий мужчина!
— А по-моему, — изрекла Абелева, — настоящий мужчина не шашкой отличается.
— А чем?
— Хобби.
— Хобби?!
— Да вы не то подумали! Тем, что он болельщик, или алкоголик, или марки собирает… Ну, будет, девчата! — строго осадила Абелева. — Потрепались и за работу.
Под хохот машинисток Надежда вышла из машбюро. Светлозерская выскочила за ней следом.
— Надь! Постой-ка, — хриплым шепотом протянула она и оглянулась, ища уголок поукромнее. — Слушай, вот смех-то! Кашин меня вчера оскорбил…
— Ой, — остановилась Сироткина. — Как же это?
— А вот так! Он же на меня давно глаза пялил. Но у меня другие планы были… А вчера вечером он ко мне на улице будто случайно пристроился. И стал опять в шашлычную звать. Ну, мне жалко стало. Мужик все же… «Шашлык, — говорю, — я и дома могу пожарить, на сковородке, если в кулинарии купить…» Уж он-то обрадовался! Не только на шашлык, на водку разорился. Выпили, шашлык сожрали — сидит. Я говорю: «Валентин Афанасьевич, жарко! Пиджачок бы сняли… А я, если не возражаете, халатик надену, а то — весна все-таки…» Разделась, халатик не застегиваю, вышла. Ну, тут он немного ожил, халатик с меня снял. Я говорю: «Замерзну, холодно!» А он: «Вы ж говорили, жарко!» И давай халат на меня надевать. «Ладно, — говорю, — я уж как-нибудь так потерплю…» Только тут стал он ремень свой расстегивать. Солдатский, между прочим, со звездой. И — ничего не сделал! Ни-че-го!.. Подлец!
Надежда вежливо улыбнулась.
— Чего смеешься? Он же меня обесчестил! У меня так никогда не было! Я теперь целый день не в себе. Думаю: может, постарела? Я такого оскорбления не вынесу… Ведь я его, идиота, уже из плана выкинула.
— Из какого плана, Инка?
— Из трех, с которыми еще не спала. Как со всеми пересплю, уволюсь. Пойду в другую редакцию, в «Известия» или «Правду», а то со скуки сдохнешь! Говорят, в «Комсомолке» молодых мужиков много, не слыхала?
— Слушай, а как Саша на это смотрит?
— Какабадзе? Грузины, конечно, лучше русских, факт. Но, во-первых, он ничего не знает, а во-вторых, ему ничего не обещано. Я что — собака на цепи? А они? Они-то что делают! Плевала я на них! Просто смотреть приятно, когда унижаются, врут, даже денег не жалеют, когда хотят. Коты сиамские! Кастрировать бы всех, да еще скучнее жить будет… С паршивой овцы хоть спермы клок! Я сюда шла, думала начать сверху вниз…
— Это как?
— Ну, с Макарцева, лапушка… Два раза в кабинете у него срочное печатала. У него уже глаза блестеть начали. А Анна Семеновна догадалась: «Чтобы ничего такого, говорит, с ним не затевала!» Тоже мне мадонна! Я уже придумала, как коня оседлать, а Игорь возьми да и рухни с инфарктом. Теперь, наверно, не дождусь, когда с ним можно будет. Займусь пока Ягубовым.
— А не противно, Инка?
— Противно? Все его ругают, а мне он нравится. У него такие губы, кажется, все бы отдала, чтобы к ним прикоснуться.
— Отдай!
— А он не берет. Может, брезгует, что я беспартийная?
— Он же карлик!
— Говорят у карликов…
— Чепуха!
— Я, Надюша, только своим глазам верю.
— Инн! — Надя помялась. Она давно собиралась узнать и отговаривала себя, но тут решилась. — Спрошу, если не соврешь?
— Зачем врать? Только с тобой и делюсь. Ну!
— Ивлев у тебя в плане?
— Не-а…
Сироткина вспыхнула, хотя другого ответа и не ждала.
— Ты чего, дурочка? — Светлозерская обняла ее. — Да если хочешь знать, это и было-то всего один раз, в турпоходе, только для плана.
Конечно, глупо, но слезы выступили. Сироткина растерянно моргала.
— Не плачь, дурешенька! Умная баба радоваться должна, что мужик спит с другими. Значит, без недостатков. Лишь бы в подъездах не целовался. Если провожает — это обидно. Постой-ка! Вы что, не встречаетесь? Если негде, ко мне приходите. У меня, ежели на пол не лить, то и помыться можно. Только вытри потом, а то хозайка орать будет, и за рубль не успокоишь! И простыню с собой бери. А хочешь, давай вообще без мужиков!
— Ты что?!
— А чего? Я с Райкой Качкаревой пробовала. Правда, Райка еще хуже мужика — грубая, как шоферюга.
— Да мне не это главное, Инн, — краснея, сказала Надя. — Мне, знаешь, хочется в театр с ним… У меня же в жизни не было, чтобы в театр… Я вообще решила: порву!
— Чушь несешь!
— Ты меня не знаешь. Решила — порву!
Резко повернувшись, Сироткина пошла к себе в отдел.
— Надька, где шляешься? — набросились на нее учетчицы писем. — Тебе раза три звонили. Беги к спецкорам!
И она пошла, наконец-то твердо решив сказать «нет». В комнате спецкоров она притворила за собой дверь и прислонилась к косяку, не глядя на Ивлева, сидящего за столом и что-то списывающего с книги. Она набрала побольше воздуху в легкие, готовясь высказать ему все спокойно и с достоинством. Обязательно спокойно и обязательно с достоинством. И без пауз.
— Сироткина, — сказал он, не отрывая глаз от книги, — подойди, поцелую.
— Нет, — ответила она тихо.
Большая часть ее решительности, с таким трудом собранной в одной точке сознания, израсходовалась на это «нет».
— За город поедем?
— Зачем?
— На дачу к приятелю.
— Зачем? — повторила она. — Я бы хотела в театр.
— А на хоккей? На хоккей не хотела бы?
— Почему — на хоккей? — Надежда ожила. — А вообще с удовольствием. Куда захочешь, только бы идти, а не лежать.
— Ты здорова?
— Как никогда!
— Тогда поехали.
После короткого колебания она подчинилась, сказав себе, что порвет там, чтобы не устраивать разговоров в редакции. Надя отпросилась часа на три. Ивлев ждал ее у метро, щурясь от солнца. Доехав до «Комсомольской», они вышли к Казанскому вокзалу, автомат выбросил билеты до станции Удельная. На платформе толкались бабы с мешками. В электричке стоял тяжелый смрад непроветренной деревенской избы. По дороге они молча глядели в окно. Слава хмурился, и ей стало его жалко.
— Господи, чудо-то какое! Ты только посмотри! — Надя схватила Ивлева за руку и потянула прочь от платформы по улочке, утонувшей в сосновом лесу. — Солнце, птицы, а воздух такой, что с ума сойти можно!
Плащ на ней распахнулся, касаясь Славиной руки. Надя бежала, а он шагал за ней, тяжело и медленно, изредка говоря: «Направо. Прямо. Смотри, лужа…» Дачи стояли слепые, с окнами, заколоченными на зиму от ворья. На пригорках, где уже стаял снег, желтела теплая прошлогодняя трава, и легкий парок поднимался от оживающей земли. Вдоль глинистого обрыва торчали свечки мать-и-мачехи и готовились озолотиться. А над обрывом серые ольхи набухли бутонами, собираясь распустить сережки.
— Не беги! За углом второй дом наш, — сказал Ивлев. — Хозяин говорил, дрова есть. Затопим печку — дом-то, наверно, сырой… Погоди-ка, Надь. Что это?
Едва шагнув за угол, Ивлев остановился, сжал Надину руку, потянул назад. Возле дачи, ключи от которой лежали у него в кармане, стояли две черные «Волги». Багажник у одной был открыт. Отступив за угол, Вячеслав прикусил губу, поморщился, словно у него начал ныть зуб. Мозг, расслабившийся от загородного приволья, мозг, занятый Надей, легко и счастливо бегущей вприпрыжку впереди, его мозг переключился, вернул Ивлева к действительности.
— Что это? — спросила Надя, с тревогой заглянув ему в лицо. — Занято?
Ее мысль катилась по накатанной дорожке, и Слава не ответил. Их еще не заметили: обе машины были пусты. Но в любую минуту могли заметить, и надо уходить.
