Бежали мятежники деревней, бежали берегом реки, задворками. Разноголосо и отчаянно кричали.
А деревня пылала уже в трех местах: горел и трещал дом Гукова, пылала усадьба Солонца и загорелась изба Панфила Комарова.
Видела Марья, как поскакали большой ватагой мятежники от кузницы к лесу, увлекая за собой телеги с ребятишками и бабами из богатых домов; видела, что ближний конец деревни от мельницы уже пустеет, а на противоположном конце около кузницы остановились три последние телеги и с них начали палить. Застучал и пулемет. Не видела только Марья, в кого они палят. Казалось, что стреляют повстанцы по горящим домам и по мельнице.
Побежала Марья к задним дворам. Выбежала на гумно к овину. И только теперь поняла, что происходит.
Смотрела Марья и чувствовала, что перестало биться сердце. Знала, что могут убить ее шальной пулей, но не могла оторваться взглядом от скачущих к деревне и стреляющих всадников. Впереди всех мчались двое: ее Павлушка и какой-то красноармеец; они махали руками и, оглядываясь, что-то кричали. Немного поотстав от них, в ряду скачущих мужиков и красноармейцев подпрыгивал на своем буланом коне дед Степан. На длинной и сивой бороде его четко рисовалась трубка в зубах, а в руках он держал за древко колыхающийся красный флаг… Марья бегом кинулась к дому. Бежала и, как безумная, кричала:
— Маменька! Родимая! Живы! Живы!
Так с криком и вбежала в полутемную горницу.
— Маменька! Живы! Тятенька с красным флагом скачет!.. Павлушка впереди всех…
Нагнулась над изголовьем кровати:
— Маменька!
Но бабка Настасья не пошевелилась и не открыла глаз. В тот момент, когда Марья склонилась к ней, она судорожно потянулась всем телом, плотно сжала губы и, вздохнув последний раз, застыла навеки.
Конные красноармейцы и партизаны обошли деревню с двух сторон — гумнами и берегом реки — и обстреляли кучку офицеров, паливших из пулеметов и из винтовок от кузницы. Вскоре все три телеги мятежников сорвались и понеслись Чумаловской дорогой в тайгу.
А отряд красных сгрудился ненадолго на том самом месте, где только что стояли телеги с отстреливавшимися мятежниками и где лежала, истекая кровью, раненная в голову серая лошадь с обрезанными постромками.
И лишь только умолкли выстрелы вокруг деревни, точно из-под земли полезли и побежали со всех сторон к горящим избам попрятавшиеся от белобандитов белокудринские мужики и парни, сторонники Советов. Они выползали из ометов старой соломы, бежали из леса, вылезали из камышей, окружавших болотце за мельницей, спешили из-за реки: одни кидались к лодкам, угнанным во время бегства за реку, другие бросались прямо в одежде в воду и, переплыв речку, бежали к горящим домам и к своим избам.
Деревня быстро оживала. Из дворов выбегали старики, старухи, бабы, девки и ребятишки.
Бабы кидались к валявшимся трупам убитых мужиков, падали к ним с истошными воплями.
Мужики бежали с ведрами к горящим домам. Старики тащили багры, топоры и лопаты. По всей улице раздавались крики:
— Воды давайте! Воды!
— Выгоняйте скотину из дворов!
— Водовозки выкатывайте!
— Выгребайте хлеб из амбаров!
— Воды!
— Хлеб спасайте!
— Воды-ы-ы!..
В соседних с пожарищами домах выбрасывали в окна домашние вещи.
Старухи хватали с божниц иконы и медные образки, выбегали на улицу, повертывались к пожару и, защищаясь ими, исступленно бормотали молитвы.
По дворам тревожно замычали коровы, заверещали свиньи, заржали кони.
А пожар в трех местах разгорался все больше и больше. На одном конце деревни от пылавшей избы Панфила Комарова загорались уже соседние дворы. На другом конце от горевшего пятистенка Солонца огонь переползал по забору к дому Рябцова. Огромные клубы пламени и черного дыма с треском бушевали в центре деревни, где горели амбары и большой дом Гукова, от которого желтым дождем падали во все стороны мелкие головни и искры.
Белокудринцы понимали, что от гуковской усадьбы грозит деревне самая большая опасность, поэтому и бежали сюда больше всего с ведрами, топорами, лопатами.
Кучка парней и мужиков, во главе с Панфилом, вынырнула из леса близ кузницы и, не обращая внимания на ощетинившихся винтовками красноармейцев, бежала прямо к кузнице.
Дед Степан узнал их и крикнул командиру отряда:
— Наши это… не беспокойся, товарищ!
С другого конца отряда закричал Павлушка:
— Это председатель ревкома. Панфил Комаров с ребятами…
Лишь только подбежали мужики к отряду, командир спросил:
— Кто из вас товарищ Комаров?
— Я, — громко ответил Панфил, стараясь принять выправку военного человека.
— Партийный?
— Так точно…
— Я командир отряда, — продолжал командир красноармейцев. — Именем Советской власти возлагаю на тебя, товарищ Комаров, обязанность комиссара и ответственность за охрану деревни и за тушение пожара. Понял?
— Так точно, — прогудел Панфил, козыряя по-военному.
— Отвечать будешь перед партией и Советской властью… вплоть до расстрела.
Командир повернулся к парням и к мужикам, прибежавшим из леса вместе с Панфилом, и строго сказал:
— Приказания товарища Комарова исполнять всей деревне беспрекословно!
И опять к Панфилу:
— За неисполнение твоих приказов арестовывай! А ежели контрреволюция — расстреливай на месте! Понял?
— Так точно, — продолжал козырять Панфил, плохо разбираясь в происходящем. Ведь всего несколько часов назад, прячась с мужиками в лесу, близ своей смолокурни, он ждал неминуемой смерти, а сейчас ему вручали неограниченную власть над всей деревней. Хотел он кое о чем расспросить командира, но тот строго сказал ему:
— Распоряжайся, товарищ Комаров… Надо тушить пожар. Действуй… быстро!
Он повернулся к красноармейцам и крикнул:
— Трубач!.. Сбор!
Молодой красноармеец на рыжем коне отделился от эскадрона и, выехав на середину площади, заиграл на медной трубе.
Мужики и парни, прибежавшие из леса, вместе с Панфилом кинулись в деревню. А красноармеец на рыжем коне поворачивался то к деревне, то к реке, то к гумнам и, надуваясь и краснея, играл сбор. На зов трубы со всех сторон скакали всадники.
Около кузницы собрался весь конный отряд, разбившись на три эскадрона. Стоявший в стороне командир отряда начал протяжно и громко отдавать команду:
— В резер-вну-ю ко-лон-ну строй-ся-а-а!
Так же протяжно три других командира закричали своим эскадронам:
— В резер-вну-ю ко-лон-ну-у…
— В резер-вну-ю-у-у…
Толкаясь и налезая лошадьми друг на друга, красноармейцы и партизаны быстро построились поэскадронно в одну колонну. Три пулемета приткнулись позади отряда.
Стоя на коне поодаль, командир отряда скомандовал:
— Первый эскадрон… выслать разведку!
Тотчас же по особой команде из первого эскадрона выскочили вперед человек двадцать партизан и пять красноармейцев.
Один из красноармейцев крикнул:
— За мной!
И разведка помчалась галопом по дороге в лес вслед за отступающими белобандитами.
А командир отряда оглянулся на горящую деревню, на берег реки, по которому бегали люди с ведрами и с запряженными водовозками, на гумна, к которым женщины выгоняли скотину и таскали вещи, и, убедившись, что отставших от отряда нет, подал команду:
— Спра-ва по ше-сти-и!..
И точно эхо, в трех местах повторили ту же команду три командира эскадронов:
— Справа-ва-а…
Отряд быстро перестроился в колонну по шести лошадей в ряду, замер. Командир, выезжая вперед, крикнул:
— За мной!.. Рысью-у-у, ма-а-арш!
Пришпорив коня, он рванулся вперед к Чумаловской дороге.
И вслед за ним понеслась вся колонна конницы, поднимая за собой огромное облако пыли.
Неожиданно откуда-то из-за дворов вылетела на рыжем коне вооруженная винтовкой Маланья Семиколенная.
— Куда, Маланья? — крикнул кто-то.
— Беляков добивать! — ответила Маланья.
— Где Семен-то?
— Погинул! — крикнула Маланья, не оборачиваясь, и понеслась вслед за отрядом.
Только потому и не выгорела вся деревня, что не было ветра да быстро выполняли белокудринцы распоряжения Панфила: дружно разламывали и растаскивали постройки близ горевших домов и так же дружно плескали из бочек ведрами воду не на горевшие дома, а на распаленные жаром заборы, на тесовые крыши и на бревенчатые избы, стоявшие поодаль, не давали разгораться новым пожарам от падавших головешек и искр.
