— Вспоминаешь, как его звали?
— Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.
— Я знала, что Катька — врушка, — помолчав, сказала Кима. — А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
— Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.
— Сержусь? Да за что же, Господи? — Она вздохнула. — Ничего–то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты…
— Ты сердилась на меня, — упрямо повторил Игорь. — Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко…
— Он погиб, Игорь.
— Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
— Вот глупости–то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
— Ну, мы поспорили, — Игорь с трудом начал исповедь. — Ну, что… что я дотронусь до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот… А потом взял и провел рукой… Ну там, где нельзя.
— А где нельзя?
— Ну там. Ну сама знаешь…
— Знаю? — Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое–то шуршание, что–то негромко щелкнуло. — Да–да, это ужасно! Ты нарушил табу…
— Вот, — тяжко вздохнул Игорь. — А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.
— Иди сюда, — шепнула она. — Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут нельзя? Тут, да? Тут?..
Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.
— Молчи, — бессвязно шептала она. — Можно, понимаешь. Можно, потому что вас убивают… а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас…
Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры Крынкины складывали из них букеты.
— Подумать только, гвоздики — в марте, — сказал профессор Сайко. — За парочку этих корзин можно, я полагаю, и «Волгу» купить?
— Можно, — спокойно согласился Тенгиз. — Можно купить «Волгу». А можно положить на могилу отца.
— Вопросы будут, профессор? — ехидно поинтересовался Лавкин.
— Извините меня, Тенгиз, — виновато произнес Сайко. — Я имею глупую привычку неудачно острить.
— Я тоже люблю шутки, — сказал Тенгиз. — Только сегодня не время для шуток. И не место. Так мне кажется. Извините.
Анна и Константин сидели в узкой светелке и молчали, то ли прислушиваясь к разговорам в соседней комнате, то ли думая о своем. Потом Анна спросила:
— Сколько же ему лет?
— Кому?
— Илье Ивановичу, — пояснила Анна. — Отцу вашей жены. Вы что, забыли? Вы же только что говорили о нем.
— Да, да, — Константин вздохнул. — Позвольте, сколько же ему?.. Да, пожалуй, лет шестьдесят — шестьдесят пять. Признаться, я точно не знаю.
— Значит, его день рождения в вашей семье не отмечают, — невесело усмехнулась Анна. — Неужели так ни разу и не отмечали?
— Да как–то не получалось, — виновато сказал Константин. — Знаете, как в части? То учения, то стрельба, то еще что–нибудь.
— Еще «что–нибудь» — самый точный ответ. Я не права?
Константин подавленно молчал. Из соседней комнаты донесся голос Лавкина:
— А что у тебя в третьей корзине, Тенгиз?
— Цоликаури, Леня, — ответил голос Тенгиза. — Ровно восемнадцать бутылок цоликаури. Мы будем пить его вечером, вспоминать наших отцов и говорить хорошие тосты.
— Это правильно, Тенгиз, — помолчав, сказал Лавкин. — Ты очень хорошо сказал, летчик.
В доме Валентины Ивановны спали гости. На полу, на лавках, по двое на кроватях.
Начало светать, когда Анна проснулась. А может быть, она и не спала, а просто тихо лежала рядом с мирно посапывающей Валентиной Ивановной. Но посмотрела на светлеющее окно и осторожно выбралась из постели. Подошла к окну, отдернула занавески. Спокойно было за окном. Быстро светало.
Валентина Ивановна шевельнулась, посмотрела на стоявшую у окна Анну. Подошла, стала за спиной.
— Морозно, — тихо сказала она.
— Как тогда, — эхом отозвалась Анна. — Мне мама рассказывала. Сейчас кончится их счастье…
Резко откинулся чердачный люк. Высунулась девичья голова:
— Буди своего лейтенанта, Кима. Тяжелого полковника привезли. Он срочно требует кого–нибудь из офицеров. Буди лейтенанта, Кимка!..
В операционной лежал умирающий полковник. Худое матово–бледное лицо его уже было неподвижным, как у мертвеца.
Рядом хлопотали двое немолодых врачей в белых халатах. Мужчина и женщина. А за окном стучал молоток.
Молоденькая медсестра ввела Игоря, на ходу застегивающего портупею. Молча кивнула на полковника. Игорь подошел, склонился над ним:
— Товарищ полковник, младший лейтенант Суслин. По вашему приказанию.
— Оставьте нас с офицером, — с усилием проговорил полковник. — Скорей. У меня мало времени…
Врачи и сестричка вышли, плотно притворив за собою дверь.
— Немцы вырвались из окружения, — с трудом шептал полковник. — Механизированная группа. Танки и бронетранспортеры.
— Понял, товарищ полковник.
— Обожди. Не перебивай. Идут на Ильинку. Здесь полно раненых. Я доложил о прорыве. Помощь будет. Но ты должен задержать немцев. Должен. Сколько у тебя бойцов?
— Взвод истребителей танков.
— В Ильинку ведут две дороги. Постарайся перекрыть обе. И продержись. Продержись, лейтенант.
— Продержусь! Разрешите выполнять?
— Никому ни слова. Помочь тебе не смогут. Только возникнет паника. А помощь придет. Слово даю… Продержись.
— Понял.
— Продержись, сынок, — умоляюще шептал полковник, и по худому мертвенному лицу текли слезы. — Здесь раненые, женщины. Немцы всех передавят. Помни об этом, сынок. И все — бегом, бегом. Встреть немца подальше от деревни. Оседлай дороги. По целине они не пройдут. Снегу много… Ну ступай. Ступай, сынок, ступай…
Игорь вдруг наклонился, прижался губами ко лбу умирающего и сразу же вышел из палаты.
В коридоре толпились встревоженные врачи и сестры. Двое тотчас же прошли в палату, следом шмыгнула сестричка. Игорь подошел к Киме.
— Ну пока, — бодро сказал он. — Тороплюсь.
— Что сказал полковник? — тихо спросила Кима.
— Чтобы я тебя поцеловал! — громко выпалил Игорь.
Он и вправду поцеловал ее. В губы. При всех. Выхватил из ее рук свой полушубок и бросился к дверям.
Кима догнала его, когда он уже спрыгнул с крыльца. Догнала, обняла, прижалась.
— Я вернусь!.. — Игорь вырвался, побежал.
А Кима осталась. Смотрела сквозь слезы ему вслед, повторяя одно и то же:
— Только уцелей. Только уцелей!.. Прошу тебя, родной мой, только уцелей!..
Ранним утром приехавшие собрались возле дома Валентины Ивановны. Женщины несли цветы. Много цветов.
«Волга» подкатила к крыльцу. Со столичным номером. За рулем сидел мужчина с актерским лицом. Рядом — женщина в дорогой шубке явно неотечественного пошива.
— Как проехать к памятнику? — опустив стекло, спросил мужчина, ни к кому, впрочем, не обращаясь.
— Вы, вероятно, Мятников? — улыбнулась Анна. — Так вылезайте, мы как раз идем туда.
— У моего мужа через три дня концерт в «Ла Скала», — объявила женщина в шубке. — Надо же понимать…
— Я спрашиваю, можно ли проехать к памятнику на машине? — резко повторил мужчина. — Дорога приличная?
— Дорога расчищена тридцать лет назад, — еле сдерживаясь, сказал профессор. — Ради вас, Мятников, заметьте.
— Скатертью дорога! — выпалил Леня Лавкин.
Рывком взяв с места, машина укатила.
— Неужели сам Мятников? — с радостным удивлением сказала Юнесса. — Тот самый? Знаменитый? Народный артист?
— Пошли, друзья, — скрыв вздох, сказала Анна.
***
— В ружье!.. — задыхаясь, прокричал Суслин, с грохотом распахнув дверь в сарай. — Выходи строиться!..
Разобрав оружие, солдаты выбегали на улицу. И опять Сайко с Хабанеевым не поделили было бронебойку, и опять Лавкин тащил пэтээр в одиночестве, а Святкин, позевывая, лениво трусил сзади.
Взвод строился у входа в сарай. Игорь поманил Гарбузенко, отвел в сторону. Открыл планшетку с картой, сказал негромко:
— Танки и бронетранспортеры немцев вырвались из окружения. Наша задача — держать обе дороги. Часа три. Сколько продержимся, пока не придет помощь. Так приказал полковник.
— С марша бой не выдержим, — вздохнул старший сержант. — Надо бы заранее позицию подыскать, укрепиться.
— Станете на этой высотке, — Суслин ткнул в карту. — Тут болота кругом, не обойдут. А я их в низинке возле речки задержу. Может быть, мост удастся взорвать.
— Лады, — опять вздохнул Гарбузенко. — Ну прощай, лейтенант.
