— Я ведь тут ни при чем. Сам понимаешь, я исполнитель. Приказали — делаю. По мне бы — работай ты у нас на здоровье хоть до пенсии…
— Да видел я эту газету в гробу, Валентин! — легко бросил Ивлев. — Разве в этом дело?
— Может, и устроишься где…
Не удержавшись, Кашин добавил от себя то, что не должен был говорить. Статья, по которой Ивлев увольнялся, исключала такую возможность. Вячеслав этого не знал и не обратил внимания на последние слова завредакцией.
Вячеслав размашисто накатал заявление, расписался, протянул листок.
— За трудовой книжкой попозже зайдешь, ладно?
В коридоре Ивлев остановился, заколебавшись. Он решил, что уйдет побыстрей, чтобы ни с кем не встречаться, не объяснять, не выслушивать слов сочувствия. Потом подумал, что скажет только Сироткиной. Но тут же убедил себя, что и к Сироткиной лучше не заходить. Она узнает от других, когда его уже не будет. У Якова Марковича тоже лучше не маячить. В результате заглянул он к одному Полищуку.
— Я сматываю удочки, Лев Викторыч. Привет!
— В командировку? А почему я не знаю?
— Видимо, Степан Трофимыч не изволил посоветоваться. Я совсем…
— Что?! Да объясни же членораздельно! Ведь Макарцев запретил…
— Это я слыхал, Лева… И вообще, поосторожней: я с хвостиком.
— Чепуха! У них ничего не выйдет! — Полищук включил селектор.
— Анна Семеновна, Ягубов у себя?
— В ЦК, Лев Викторыч. Будет часа через два…
— Ясно, — он нажал другой рычажок. — Яков Маркыч, не могли бы вы срочно зайти? Спасибо!
— Я ушел, — бодро сказал Ивлев.
— Погоди!
— Знаешь, настроения нет…
— Но мы все переиграем, уверен!
Говорил он это в спину Вячеслава. Тот пожал плечами и быстро пошел к лифту, чтобы не встретиться с Раппопортом.
Стол Полищука был заполнен материалами, подготовленными к 99-й годовщине со дня рождения Ленина. Сегодняшний номер, целиком посвященный этой знаменательной дате, вместил малую толику. Теперь Полищук разбирался: что не устареет до следующей, сотой годовщины, что надо пропускать постепенно, по мере подготовки к юбилею, что вернуть обратно в отделы и освежить новыми фактами, а что за полной непригодностью выбросить. Ответсекретарь сдвинул в сторону неразобранные материалы, вытащил номерной телефонный справочник для служебного пользования и быстро листал его.
Взгляд Полищука уперся в Харданкина, с которым он вместе работал в ЦК комсомола. Тот хотел быстро расти, радовался благам, которые можно получить, но на горло товарищам не наступал. Когда ему предложили перейти в органы, он основательно выяснил условия и согласился. Соединившись, Лев спросил совета. Так и так, умный парень, жаль…
— А мы дураками не занимаемся, — серьезно ответил Харданкин. — Для этого есть милиция.
Спросив фамилию, он обещал навести справку. Просил позвонить дня через три. Вошедшему Таврову Полищук, разведя руки, объяснил, что пытается хоть что-нибудь выяснить.
— Это шутки Ягубова, — сказал Лев. — Он ведь и на меня катит баллон. Макарцев вернется — отменит приказ.
— Шутки бывают разные, — посопев, философски заметил Яков Маркович. — Тут Ягубов вызывает меня и спрашивает: «Почему вы сами придумываете почины? Ведь это искусственно. Почины-то народные! Их надо не сочинять, а брать из жизни». «Это мысль! — говорю я ему. — Увидите — берите!» С тех пор он о починах молчит…
— Дубина! — процедил Полищук.
— Вовсе нет! — возразил Яков Маркович. — Посмотри сегодня первую полосу. Почин рабочих завода «Пламя революции» — сэкономить столько стали, что ее хватит на статую Ленина высотой 25 метров. В действительности сталь пойдет на новые танки, но это уже деталь. Подпись автора статьи, небезызвестного Я.Таврова, Степан Трофимыч вечером вычеркнули и написали Я.Сидоров. «Почему?» — спрашиваю. «Одни и те же фамилии утомляют читателя, — объясняет мне Ягубов. — К тому же фамилия Тавров напоминает о временах, давно осужденных партией и забытых. Возьмите себе, Яков Маркович, новый псевдоним». — «Пожалуйста! Буду подписываться Раппопорт…» — «Неуместный юмор, — говорит. — Подписывайтесь Иванов или Петров — мало ли на свете фамилий?» Я думаю, Лева, это сигнал…
— Сигнал?
— Ну да! Раньше нашего брата печатали, если он подписывался русской фамилией. Сейчас спрашивают: а как его настоящая фамилия? И — не печатают! Так что Ягубов, как я себе понимаю, стрелка барометра. А пружинка…
— Но Ивлев-то! Без партбюро, без редколлегии…
— Да, немножечко поторопились. А где же Ивлев?..
Выйдя из редакции, Вячеслав пошел медленно, ощущая как припекает солнце. Он расстегнул плащ, потом снял его и повесил на руку. Он попытался сосредоточиться, решить куда идти и как жить дальше. Мысли бежали по кругу, натыкались одна на другую, переступали друг через друга и таяли, возможно, от жары. Ивлев решил, что пойдет домой пешком, сядет за стол и уж там сосредоточится. И начнет новую жизнь. Обязательно новую. Еще не ясно, какую, но ясно, что не такую, как была. Это хорошо, что газета его отторгла от себя. Трясина засасывала, а разорвать — своей воли не хватило. «Писать в газету, — вспомнил он слова Якова Марковича, — все равно, что испражняться в море».
В центре на площадях и у гостиниц было полно интуристовских автобусов. Иностранцы держали кинокамеры. Они улыбались прохожим, и Ивлев замедлил шаги, пытаясь уловить обрывки незнакомого говора. Он шел мимо своего университета по проспекту Маркса. Тут народу было поменьше. Компания молчаливых молодых людей догнала его. Когда они поравнялись, Ивлева неожиданно прижали к ограде.
— Только тихо, — произнес голос над самым его ухом. — Пройдите в машину!
Правую руку ему вывернули, и он застонал от боли. Он напрягся, сопротивляясь этой нелепости, грубости, принуждению.
— Пустите! — он рванулся и действительно вырвался на миг, но тут же его схватили с обеих сторон.
— Ах ты, паскуда!
— Люди! — что было сил крикнул Ивлев, и иностранцы, сначала не замечавшие драки, стали приглядываться. — Люди! Меня арестовывают, как при культе! Я не виноват! За что? Смотрите, это КГБ!
Он сразу ощутил, что ведет себя глупо, но последние слова спасли его. Они разбежались, сделали вид, что непричастны. Машина отъехала. Вячеслав постоял, отряхнул от желтого мела рукав, которым его придавили к ограде, и побрел дальше. Теперь мысли его перестали быть вялыми и завертелись хороводом. Надо немедленно исчезнуть, уехать, спрятаться… Куда? Домой — нельзя. К приятелям — тем более.
В напряженной растерянности Ивлев прошагал еще полквартала. Он решил перебежать на другую сторону и сесть в такси. Удрать, пока он ничего не придумал, удрать, чтобы потеряли его из виду. Он спустился в подземный переход и побежал по нему.
Маркиз де Кюстин появился перед Ивлевым ниоткуда и распахнул руки, готовый принять его в свои объятья. Чтобы не оказаться сбитым с ног, маркизу пришлось прислониться к грязной кафельной стенке между двумя книжными лотками. На мгновенье Вячеслав приостановился. Растерянные глаза его запечатлели странного человека, похожего на состарившегося мушкетера или актера, вышедшего в реквизите из какой-то старой пьесы. Они посмотрели друг другу в глаза; мгновение то останется в памяти, и Ивлев будет долго потом ломать голову, пытаясь понять, где он раньше встречался с этим человеком, но так и не вспомнит.
Он побежал дальше по переходу, а Кюстин, придерживая шпагу, устремился за ним. Немногочисленные прохожие расступались и оглядывались, другие не обращали на них внимания. Молодые люди ждали Ивлева за поворотом, на ступенях. Их было шестеро. Едва он появился, они окружили его плотным кольцом и первым делом затолкали ему в рот теннисный мяч. Скулы свело, Вячеслав захрипел от боли, но крикнуть уже не смог.
Они быстро проволокли его по лестнице до тротуара и бросили на заднее сиденье черной «Волги», подогнанной вплотную к тротуару. Чтобы ликвидировать возможность несимпатичного зрелища, на него надели картонную коробку из-под телевизора. Дверцы захлопывались и машина трогалась, когда маркиз де Кюстин, задохнувшись, поднялся из перехода по ступенькам и добежал до нее. Голубой бант его сбился набок, прилизанные волосы растрепались. Кюстин выхватил шпагу, готовый вступить в бой, но сражаться было уже не с кем.
— Проклятье! — процедил маркиз пыхтя. — Я не вмешивался столетие назад и покорно сношу все, что вижу теперь, но это уже слишком!
На бегу он в ярости воткнул шпагу в заднее колесо «Волги», вытащил и снова воткнул.
Выдернув шпагу, Кюстин поглядел на нее. Она стала короче: отломанный конец остался в покрышке. Машина отъехала, но раздалось сипение вырывающегося из шины воздуха, а следом за ним глухой звук от ударов обода колеса об асфальт. Маркизу следовало оглянуться, потому что сзади заскрипели тормоза и к нему бежали другие агенты. Через несколько секунд ему уже выкручивали руки.
