сожалению, нет. В четыре похороны.
— А кто умер?
— Водитель наш один. Разбился.
— Да… Работенка у вас, прямо скажем. Как у летчиков, в войну. — Бенедиктов вылез из машины, расплатился. — Хороший парень погиб?
— Рыжий.
— Я тоже рыжим был. Потом поседел… Все проходит. — Бенедиктов подхватил свой чемодан.
— Все проходит, — согласился Сергачев. — Кроме смерти.
Часть Нагорной улицы, от новостроек и до кладбища, уже была заставлена пустыми таксомоторами.
Сергачев медленно проезжал мимо, подыскивая местечко для стоянки. Судя по номерам, тут были таксомоторы всех парков города. Заметив, как от главных ворот кладбища отъезжает автобус, Сергачев моментально застолбил это место, повезло.
Заботливо расчищенная от снега центральная аллея кладбища была тиха и безлюдна. Никто так правильно не ориентируется в местности — интуитивно, словно ищейка, — как профессиональный таксист. Сергачев был убежден, что правильно идет, и не ошибся. После сложных переходов по боковым аллейкам, доверяя только своей интуиции, Сергачев вышел к большой молчаливой толпе. Он сразу узнал некоторых водителей и, осторожно обходя скорбно стоящие фигуры, приблизился к могиле. У желто-серой ямы, зарывшись обувью в мягкую, еще не успевшую промерзнуть землю, стояло несколько человек в черном: старушка, старик, женщина средних лет, еще какие-то люди…
Лицо женщины было наполовину спрятано в черном платке, и только глаза, сухие, покрасневшие, смотрели на стоящий у ямы длинный узкий гроб.
Чуть в стороне, обнажив заломленные шапкой темно-каштановые волосы, стоял Тарутин. За ним — главный инженер, начальники колонн, водители, сотрудники таксопарка…
Женя Пятницын стискивал пальцами свой кепарь, он подался вперед, голос был натянут и сух.
— Мы были мало знакомы с Валерой. Не успели как-то… Такая работа. Иной раз и лиц товарищей толком не разглядишь… Но есть люди, которые как-то сразу запоминаются. Таким был и Валера…
Женя сделал паузу, собираясь с мыслями.
Сергачев еще раз взглянул на гроб, но ничего не разглядел, кроме белых и красных цветов, и, пятясь, выбрался из толпы. Он остановился под деревом и прислонился спиной к старому стволу. На нижней ветке чистила перья какая-то птаха-желтобрюшка, сбрасывая вниз мягкие хлопья снега. А когда протяжно и скорбно тишину нарушил первый звук трубы оркестра, птаха вспорхнула, несколько секунд простояла в воздухе неподвижно, отчаянно махая крыльями, и, перелетев на ветку повыше, принялась дочищать перышки, посылая на землю новые порции снега.
Сергачев оттолкнулся от дерева и пошел в глубину кладбища, подальше от медленных звуков оркестра. Здесь были похоронены его отец и дед. Обычно, подвозя кого-нибудь на кладбище, он заходил на их могилы. Крест и обелиск со звездочкой бросали четкие параллельные тени на два заснеженных холмика. Сергачев снял шапку и согнал снег с одинаковых серых гранитных плит…
Он прошел дальше, до кладбищенской ограды, повернул и не торопясь направился к главным воротам, через которые уже выходили на площадь люди, покидая кладбище.
Рядом со своим таксомотором, что стоял удобно, прямо напротив главных ворот, Сергачев заметил троих — Тарутина, Мусатова и Вохту.
— Подбрось-ка нас к парку, Олег, — проговорил Вохта навстречу Сергачеву. Удивительно: он держал в памяти все номера автомобилей своей колонны и помнил, за кем из водителей они закреплены.
Вохта отошел, отдавая распоряжение шоферам — кому дождаться и доставить домой Чернышевых, кому кого прихватить из сотрудников.
Тарутин и Мусатов заняли заднее сиденье.
А из ворот все выходили и выходили… Перегоняя друг друга, держа на весу инструменты, бежали к автобусу музыканты. Барабанщик, неуклюже приподняв над землей громоздкий барабан, старался не отставать от своих. Следом бежал паренек, прижимая к животу медные тарелки. Он что-то кричал вдогонку барабанщику и смеялся…
— На свадьбу теперь спешат. — Мусатов сидел прямой, подтянутый, держа в руках черную шляпу.
Тарутин молчал, откинувшись на спинку сиденья и прикрыв глаза. Он устал за эти дни. И ночью плохо спал — часа в три позвонила Вика. Она была очень взволнована. Она говорила, что, если он хочет, она не выйдет замуж за Мусатова, что она не любит Мусатова. Но с ним легко, не то что с Тарутиным. Мусатов легко идет по жизни. А у него, у Тарутина, гипертрофированное самолюбие, к тому же он упрям и безволен, а это гибельное сочетание. Потом она заплакала. И Тарутин слушал ее всхлипывания, а мысли его были далеко. Мысли были неконкретны, они теснились в голове туманными образами, сквозь которые все время пробивалась рыжеволосая голова Валеры… В то же время слух фиксировал какие-то слова: Вика требовала, чтобы Тарутин ответил на главный вопрос — хочет он или нет, чтобы Вика стала женой Мусатова. А когда Тарутин сказал: да, он хочет, Вика послала его к черту и повесила трубку…
— Вас можно поздравить, Сергей Кузьмич? — Тарутин взглянул на четкий профиль Мусатова. — Виктория Павловна поставила меня в известность… Сочетаетесь законным браком?
— Вот как? — Мусатов ответил каким-то бесстрастным голосом. — Значит, вы первый, кого она поставила в известность, не исключая самого меня. Что ж, теперь я буду себя чувствовать более счастливым.
Вохта по-хозяйски распахнул дверь, тяжело плюхнулся на переднее сиденье и поправил очки.
— Поехали! Все вроде пристроены.
Сергачев положил ладонь на рулевое колесо и нажал на клаксон.
— Ты чего? — встрепенулся Вохта.
Сергачев не отвечал… Кому-то надо было начать, и начал он, Сергачев.
Низкий многоголосый звук взвился над тихим кладбищем. Секунда, вторая… Вот к нему присоединился еще один сигнал и еще один. А через мгновение все салатовые работяги: латаные, битые, новые, сверкающие стеклом и хромом, все видевшие-перевидевшие на своем недолгом автомобильном веку, умытые дождем и запорошенные снегом, но скрепленные особым братским союзом, невидимой для непосвященных суровой привязанностью, все они сейчас, вскинув свои слепые фары-глаза, объединились этим печальным прощальным салютом. И немногочисленные прохожие поворачивали удивленные лица и что-то кричали, а что — нельзя было расслышать в этом могучем хоре. И даже фигурки, далеко-далеко, в конце улицы ползущие через перекресток, останавливались испуганно, пытаясь понять, что там происходит, с ума, что ли, посходили эти сорвиголовы таксисты…
