На операционном столе лежал человек. Он был страшно изможден. На выпирающих костях просвечивалась восковая кожа. Грудь лежащего еле заметно поднималась. Когда Тропинин, гремя кандалами, прошел к столу, человек открыл глаза, хотел что-то сказать и не смог. Даже пошевелить губами у него не было сил. Из боковой двери быстро вышел пожилой, крупный немец в белом халате. За ним ввалилась беззаботно шумящая группа молодых немцев, тоже в халатах. Взяв длинную указку, пожилой, тыкая ею в беспомощно распростертого человека, начал объяснять, из каких частей состоит человеческое тело. Молодые спокойно рассматривали умирающего. Отойдя чуть в сторону, пожилой дал задание. Молодые, все разом, но каждый в заранее облюбованном месте, принялись орудовать скальпелями.
Горчаков, покуривая сигарету, обратился к Тропинину:
— Скажешь?
— Никогда!
Горчаков кивнул охранникам. Тропинина толкнули в одну из дверей, поставили к стенке против открытой топки длинной печи. На носилках внесли человека. Он еще дышал, пытался что-то сказать. Носилки поставили против жерла печи. Следящий за работой печи гитлеровец, не глядя на носилки, спросил:
— Одного? — и кивнул на жерло.
— Обожди! — приказал Горчаков. Повернувшись к Тропинину, спросил: — Последний раз спрашиваю — скажешь?
Тропинин с ненавистью взглянул на Горчакова.
— Вот второй! — кивнул на него Горчаков и быстро вышел.
Человека с носилок спихнули в печь. Вокруг него заклубилось пламя. Тропинин шагнул к носилкам, будто желая сам лечь на них, и вдруг со страшной силой обрушил на голову фашиста наручники. Тот замертво свалился на цементный пол. Тропинин прыгнул на него и тут же свалился от удара…
В тот день многие заключенные Майданека видели, как эсэсовцы проволокли русского в помещение охраны… Белые волосы закрывали его лицо.
Что было с ним после этого?.. Потянулись долгие, страшные дни, недели, месяцы, годы… Название последнего места заключения Тропинин узнал от американских солдат, занявших немецкий городок на западе Германии…
Вспоминая об этом времени, Борис Антонович не мог простить себе одного: как могло случиться, что он так размяк? Когда его выпустили из одиночной камеры, он забыл обо всем, кроме встречи со своими, с семьей, с сыном! Радуясь этому, он не обратил внимания, что за ним установлен негласный надзор, что его передвижение ограничивают. Одна мысль владела им: «Скоро увижу сына! Александр, Саша, Санек, тебе уже четырнадцать лет! Помнишь ли меня? Ты, сынок, думаешь, что я погиб, а я жив! Жив! И скоро увижу тебя!»
И седой, суровый человек радовался, как ребенок. А вокруг него снова собирались тучи.
Только в лагере для перемещенных лиц, в Берлине, Тропинин понял, какую непростительную ошибку он допустил. Теперь он искал выхода. Решал, как бежать из лагеря. Его письма не доходили до Советского Командования. Всех, с кем дружил Тропинин, при выписке из лагеря тщательно обыскивали. Значит, надо искать, кому доверяет комендант. Борис Антонович давно присматривался к немцу-переводчику Курту Винеру. Ему казалось, что последнее время переводчик ходит какой-то грустный, приглядывается к лицам перемещенных, словно отыскивая кого-то. Встретив бородатого старика, он, пораженный какой-то догадкой, долго стоял растерянный. Тропинин слышал, как Курт спросил старика, почему тот отказался уехать на родину: ты, мол, говорил, что хочешь в Россию? Слышал ответ и приметил, как глубоко задумался немец над словами старика, а потом недовольно кривил лицо, когда выступал прислужник компании металлургов, призывавший ехать за океан. Только поэтому Тропинин пошел вторично к помощнику коменданта, у которого переводчиком был Курт Винер, с требованием отпустить его из лагеря. При разговоре в комнате, где производили опрос, он разглядел на лице немца сочувствие к себе.
«Надо познакомиться с Винером, — решил Тропинин. — Через него можно передать письмо на волю», — и, почувствовав облегчение, начал раздеваться.
Оставшись в одном белье, он проделал комплекс гимнастических упражнений, вымылся холодной водой и уже собирался погасить свет, когда снаружи послышались шаги. Они приближались к бараку. «Вот еще кого-то „освободили“», — усмехнулся Тропинин. Барак, в который его недавно перевели, ночью усиленно охранялся. Шаги приближались. Борис Антонович стоял около койки прислушиваясь.
В дверь постучали.
— Да! — ответил Тропинин.
Вошли трое полицейских. Один из них коротко приказал:
— Одевайтесь!
Тропинина ввели в комнату коменданта лагеря. За столом, рядом с комендантом, сидел пожилой майор Советской Армии. Как только Тропинин переступил порог, майор, чуть улыбаясь, принялся рассматривать его. Борис Антонович еле сдерживал радость. Майор поднялся, шагнул навстречу.
— Здравствуйте, здравствуйте, Борис Антонович, — протянул руку майор.
— Товарищ… товарищ майор! — Тропинин беспокойно оглянулся на коменданта. Тот внимательно наблюдал за ним. — Наконец-то я вижу своих! — вырвалось у Бориса Антоновича.
— Садитесь, садитесь, Борис Антонович, — пригласил майор, пододвигая стул. — Рассказывайте.
— Идемте отсюда, товарищ майор! Все потом… потом!
Майор улыбнулся, усадил Тропинина.
— Борис Антонович, я понимаю вас. Вам не терпится, вас ждет семья… такая разлука. Но, понимаете, — майор сокрушенно развел руками, — необходимо соблюсти некоторые формальности. Есть кое-что неясное у них, — он кивнул головой в сторону настороженно слушающего коменданта. — У них некоторые данные не сходятся с нашими…
— Потом все уточните, — заволновался Тропинин.
— Нет, дорогой мой, их надо здесь выяснить. Рассказывайте, кто вы, откуда родом?
Тропинину вдруг показалось что-то знакомое в этом голосе. До сих пор он видел только советскую форму на майоре. Мысли мелькали так быстро, что Тропинин даже растерялся. «Почему для этой встречи меня вызвали ночью? Почему в этой комнате полутемно, а обычно было яркое освещение? Где он видел эти тонкие, жесткие губы, такие, как у майора? Откуда ему знакома эта ласковая улыбка и настороженно ожидающие чего-то глаза?..» Сделав вид, что он собирается с мыслями, Тропинин смежил веки и пристально вгляделся в лицо майора. «Где я встречался с ним»?
Выждав несколько минут, майор заговорил:
— Понимаете, Борис Антонович, — он пожевал губами и, подбирая слова, повел из стороны в сторону подбородком, будто ворочал во рту какие-то тяжелые глыбы, — вы назвались каменщиком, и это нас смущает.
Борис Антонович опустил голову. Представил, что у майора маленькие ниточки усов, холеная бородка клинышком, и взглянул на него. Перехватив этот взгляд, майор невольно отодвинулся в тень. Это не ускользнуло от внимания Тропинина. Страшным усилием воли он сдержал себя: перед ним стоял… Горчаков! Обожженные стальными раскаленными кольцами руки Бориса Антоновича вздрогнули. Тотчас овладев собой, он поднял голову и, глядя на Горчакова, спокойно сказал:
— Да, я каменщик. Но… разве это меняет положение? Я же советский человек, — Тропинин снова заговорил взволнованно. — Я стремлюсь на родину. Разве нашей стране не нужны каменщики? Я ничего не понимаю. Объясните мне, пожалуйста.
— Видите… Вы не так меня поняли, — майор забарабанил пальцами по столу, и Тропинин представил себе эти пальцы, когда они вот так же барабанили по столу, а у него дымились и горели руки. — Мы, конечно, предоставляем возможность каждому… каждому советскому гражданину вернуться на родину, домой, к семье. Но, я повторяю, у нас есть сведения, что Тропинин — геолог, а вы Тропинин — каменщик. Формальности нашего соглашения с ними, — майор снова головой кивнул в сторону коменданта, — таковы, что они передают нам людей, данные о которых сходятся с нашими данными. Теперь придется запросить о проверке вашего адреса, и только тогда они вас освободят. Понимаете, как оно получается, — Горчаков-майор встал, будто задумавшись, незаметно отошел в тень.
«Сейчас он облокотится на подоконник, — подумал Тропинин. — Подлец! Я снова в руках той же шайки!» И, когда Горчаков облокотился, Борис Антонович взглянул на коменданта. Тот, полуприкрыв глаза, наблюдал за происходившим.
Горчаков выпрямился, спросил:
— Борис Антонович, может, вы хотите что-нибудь сообщить Советскому Командованию? Можете… в письменном виде. Я передам.
Тропинин согласился. Быстро написав все, что он обычно отвечал на опросах в лагере, подал листок Горчакову. Тот, не читая, сложил его четвертушкой, сунул в карман.
— Сколько времени займет проверка? — спросил Тропинин.
— Не беспокойтесь. Мы не забудем о вас. Проверка займет три-четыре дня, — Горчаков, козырнув коменданту, протянул руку Тропинину. — До свиданья!
