— У нас обнаружена нехватка пахотной сбруи. Например, хомутов надо еще штук сорок. Не хватает вожжей, постромок и канатов. Полевод Сотин говорит, что это не страшно, что можно наладить маховое колесо и крутить канаты. Сотин предлагает собрать с каждого двора по два кило пеньки… Шорникам немедленно взяться за сборку и вязку хомутов. Но Сотин совершенно не знает, как быть с вальками. Во время разгрома их очень много растащили. Я не так беспокоюсь о вожжах, постромках, канатах, — мы накрутим это добро, — но где взять лесу на вальки? Как будто мелочь — валек, но он может сорвать нам сев. Мы с полеводом подсчитали то, что осталось: семнадцать ведущих. Нужно еще девяносто прицепных и сорок пять ведущих. Мы осмотрели, что имелось. Половина гнилых да без крючьев. Укажите, товарищи, где взять вальки? Подумайте.
Колхозники молчали и смущенно смотрели на Бурдина. Им ли не знать, что легче исправить плуг, сеялку, починить борону, сшить новый хомут, чем найти лесу на вальки! Бились из-за леса и завидовали на барский еще деды; испытывали острую нужду и злобствовали на гореловский дарственный еще отцы; этой же заботой удручены были и они, когда были единоличниками. Эта же сухота приспела им теперь, уже колхозникам.
— Укажите, хозяева, — наседал Бурдин.
Вдруг рассмеялся весело и задорно:
— Что ж головы опустили?
— А ты сам скажи, где взять! — крикнул Мирон. — Тебе видней.
— К ним, что ль, сходить? — кивнул Бурдин на окно, выходившее в сторону второго общества.
— Вряд ли толк будет, — вздохнул Сотин.
— Сходи, Петрович! — закричали Бурдину. — Сходи уломай.
— Духу единого у них тоже нет, знаю я, а кои весной, гляди, к нам припрутся, — уверил кривой Сема.
Возле мазанки, среди толстых ветел, главарь второго общества Петр Сергеевич ладил телегу. Рядом стояли два соседа и от нечего делать глядели на его работу. Увидев Бурдина, они что-то шепнули Петру Сергеевичу и чуть отошли и сторонке. Петр Сергеевич искоса глянул на подходившего к нему Бурдина, загадочно усмехнулся и остервенело принялся заколачивать гвоздь.
— Бог в помочь! — шутливо обратился Бурдин к нему.
— Спасибо, — ответил тот ухмыляясь.
— Хорошего хозяина сразу видать. К севу, что ль, готовишься?
— Как же, дня через четыре небось загудит народ в поле.
— Загудит, верно, — согласился Бурдин и оглядел стоявших возле мужиков.
— А у вас с колхозом как? — спросил один, помоложе.
— Все в порядке. Скоро пробный выезд устроим.
— Вроде маневры? — уточнил пожилой, видно солдат.
— По-военному если, то так, — ответил Бурдин.
— С кем же вы воевать собираетесь?
Помоложе разъяснил:
— С индивидуалами они хотят. С нами вот, к примеру.
— Это неправда. С единоличниками мы собираемся в дружбе жить. Если не сейчас, то завтра все в колхоз войдете.
— Ой, хватит, побыли в нем! — заметил пожилой.
— Много ли ты побыл? — спросил Бурдин.
— Две недели целиком, — не то в шутку, не то всерьез ответил тот.
— Ого! — изумился Бурдин. — Срок большой. — И обратился к Петру Сергеевичу: — Я к тебе насчет лесу…
— Какого? — быстро вскинулся тот и задержал приподнятый топор.
— Ясно, что вашего. Иного в селе нет.
По дороге вразвалочку шли несколько мужиков. Завидев Бурдина у избы Петра Сергеевича, они в нерешительности остановились, затем повернули к ней. Интересно же послушать, о чем ведет разговор москвич с их главарем? Пожилой сосед окликнул своего рыжебородого шабра, который нес в мазанку седелку. Так с седелкой тот и подошел.
— Почему же ко мне? — удивленно спросил Петр Сергеевич. — Лес не мой, и я ему не хозяин. Хозяева вот стоят да по избам кои сидят.
— То-то и плохо, — раскусил его отговорку Бурдин, — что хозяев много, а хозяина нет.
— Как и в колхозе! — подхватил молодой мужик, довольно рассмеявшись.
— В колхозе хозяин есть, — ответил Бурдин, — а у вас нет.
Рыжебородый, что подошел с седелкой, метнул воспаленно-красные глаза на Бурдина.
— Вы что же, норовите наш лес в колхоз к себе прихватить?
— Нет, так мы не хотим, — покосился на него Бурдин.
— А чего же?
Правление поручило мне закупить у вас десятков пять-шесть дубочков на вальки. Вальков у нас не хватает.
Удивленно переглянулись мужики и, как по сговору, разноголосым хором затянули:
— Вона-а!
— Ишь чего!
— У самих вальков нет и то молчим.
Бурдин терпеливо выслушал этот концерт, потом спокойно заметил:
— В вашем лесу кое-что можно найти.
— Оно кто знает. Может, и так, да самим не разрешают. Небось делянки-то за два года мы вперед свели. Остались только тридцать третьего и тридцать четвертого года. Ждите, когда подрастут.
— Зачем зря языком треплете? — проговорил Бурдин. — Я сам поеду в лесничество и отхлопочу, чтобы разрешили выбрать несколько дубочков из делянок тридцать третьего года. Все зависит от вас. Пойдете, спрашиваю, навстречу колхозу или нет? Заплатим наличными.
— Не знаем, — ответил рыжебородый, перекидывая седелку с руки на руку. — Ежели согласятся граждане, может, и весь лес на корню вам уступят, а коль не согласятся, гляди, сучка не дадут. Гордый у нас народ.
Бурдин помолчал, внимательно пригляделся еще раз к мужикам и, не желая входить с ними в спор, глубоко вздохнул:
— Я, товарищи с вами добром пришел поговорить. Никакой иной мысли у меня нет.
— И мы с тобой добром, — уже более уступчиво ответили ему.
Только рыжебородый, близоруко оглядев седелку, неприязненно усмехнулся:
— Знаем, каким добром.
А Петр Сергеевич молчал. Как бы считая такой разговор никчемным, он упорно тесал и старательно прилаживал дубовую спицу к ступице колеса. Лишь изредка пробегали по его обросшему серому лицу хитрые, понятные для мужиков усмешки.
Бурдин хорошо знал, что все зависит, конечно, не от этих мужиков, с которыми он говорит, и даже не от общества, а целиком от кучки главарей. В первую очередь от Петра Сергеевича. Поэтому, не ответив на злое замечание рыжебородого, он снова обратился к нему:
— Как же, хозяин?
Тот притворился, что вопрос к нему не относится, и продолжал усердно орудовать топором. Громче и настойчивее спросил Бурдин.
— Так ты все меня? — удивленно приподнял он голову.
— Кого же еще? Все зависит от тебя. Ты главный в этом обществе.
— Это без сумления, — вступился рыжебородый, кладя зачем-то седелку себе на плечо. — Он главный, да только таких главных что-то в совете не держат.
— А кого там держат? — обернулся к нему Бурдин.
— Кто супротив нас прет.
— Ну, дядя, у тебя, кажется, совсем ум за разум заехал, — хмуро бросил Бурдин.
Петр Сергеевич, втайне польщенный, что не к кому-нибудь, а именно к нему пришел Бурдин, на всякий случай все же решил прекратить разговор. Глубоко вонзив острый топор в чурбак и оглядев мужиков, он, как будто те и без него не знали, зачем пришел Бурдин, — спросил их громко, сердито, как на сходке:
— Граждане! Артельный председатель на вальки лесу просит. Как, граждане, отпустим аль воздержимся?
— Воздержимся, — дружно ответили мужики. — Самим лесу не хватает.
— Дело ваше, граждане!
Потом к Бурдину не то серьезно, не то насмешливо:
— Народ у нас — черт — упорный. Вишь, «воздержимся» кричат.
— Я прошу созвать сегодня же общее собрание ваших граждан, — предложил Бурдин.
— Этого как раз и не могу, — чуть слышно проговорил Петр Сергеевич.
— Почему?
— Права не имею. Был исполнителем, созывал, а теперь граждане избрали другого. Пущай тот и заботится.
— А где он? Далеко отсюда?
— Не-ет, недалеко-о, — насмешливо протянул Петр Сергеевич. — Рядом вон стоит, и седелка на плече.
С изумлением, чуть отступя, посмотрел Бурдин на рыжебородого исполнителя. А тот отвернулся и, не дожидаясь, что скажет ему Бурдин, безнадежным голосом предупредил:
— Народ на собранье теперь где-е… И думать нечего.
— Почему?
— К севу мужик торопится. Время зря на пустое тратить не будет.
После такого ответа даже хладнокровный Бурдин не выдержал. Помолчав немного, он тихо, словно про себя, заметил:
— Видно, если так, придется послать в лес колхозников с топорами.
На это исполнитель, сняв седелку с плеча, глухо ответил:
— И будет побоище несусветное.
— Хорошо, — отвернулся Бурдин, — хорошо. На этом и разговору конец. Говорил добром.
— А прикончил топором? — добавил молодой парень и засмеялся.
Бурдин повернулся, чтобы уйти, но его за руку крепко взял старик, который стоял рядом с ним и все время молчал. Старик этот — отец Петра Сергеевича, тоже главарь второго общества, но только «бывший». Глаза у него трахомные, веки полувывороченные, — смотреть противно, — и весь-то сухой да сгорбленный, как доска, иссохшая на солнце.
