Схема набросана Кушнаревым с фронтовой торопливостью, но точно, грамотно, со всеми необходимыми топографическими деталями. Добрино, как и большинство подмосковных сел, окружено лесной чащей. Для внезапного удара лучшего и не придумать.
— Молодцы разведчики! — произнес Доватор.
Шаповаленко вздрогнул.
— Уснул, батька, — весело подмигнул ему Лев Михайлович. Ему очень хочется подзадорить казака.
— Да який же я батько? Мне всего пятьдесят годов.
Филипп Афанасьевич не любит, когда его называют стариком.
Доватор, подметив это, нарочно величает его «папашей», «батькой», «старичком». Шаповаленко начинает хорохориться и сердито подкручивает ус.
— Конечно, батька. Внуки же есть?
— Що ж внуки! Я молодых за пояс заткнуть можу.
— Ох, какой герой! Хочешь, поедем в Добрино фашистов рубить? Посмотрим, какой ты герой. Иди готовь коней.
— Вам не можно ехать никуда. Вы хворый.
— Ты мне брось — хворый. Вот поедем в Добрино ужинать. Скажи Сергею, чтоб седлал. Поедем в Добрино ужинать, — повторил Доватор.
Шаповаленко недоуменно посмотрел на генерала, как бы соображая: то ли он шутит, то ли впрямь серьезно заболел.
Вечером от Торбы он и сам слышал, что в Добрино прибыло много немцев, а генерал вдруг туда ужинать собрался.
— Значит, правду коней готовить? А врач? — нерешительно спросил Филипп Афанасьевич.
— Я сам себе доктор. Шагом марш к Сережке. А то и ужинать не возьму.
Доватор, не обращая внимания на удивленного Шаповаленко, снова взял трубку и вызвал к себе Карпенкова.
Через несколько минут они сидели за столом и, низко склонившись над схемой, разрабатывали детали операции.
План в основном был готов, однако было существенное «но». Маловато людей. Когда начштаба показал последнюю сводку о потерях, Лев Михайлович сумрачно уперся глазами куда-то в угол. Такая блестящая возможность, и вдруг все срывается из-за нехватки нескольких сотен бойцов. Доватор, соединившись со штабом армии, вызвал командарма. Его не было в штабе. Наштарм, одобрив замысел, предложил Доватору осуществить его имеющимися в наличии силами.
— А где же обещанное? — иронически спросил Доватор. Наштарм упорно молчит в трубку, как будто речь идет о каком-то пустяке.
Доватор продолжает просить: хотя бы один батальон пехоты, одну роту! Ну, одну «девушку Катю»? Опять отказ, а затем вежливое пожелание успеха. Разговор окончен.
Доватор, заложив руку за борт кителя, прошелся по комнате.
— Кадровая дивизия!.. — произнес он гневным охрипшим голосом. — Как она сейчас нужна мне, чорт побери, а они даже роты не дают! — Остро глянув на Карпенкова воспаленными глазами, Доватор добавил: — Если мы упустим возможность нанести встречный удар, то больше двух дней нам здесь, на этом рубеже, не удержаться. Ты понимаешь?
— Понимаю, Лев Михайлович.
— Значит, отступать! Куда дальше отступать! Куда, я тебя спрашиваю?
Никогда еще Карпенков не видел генерала в таком гневе.
— Отступать мы не можем. Бить, крепче бить! Короткими ударами надо выбрасываться вперед. В данной обстановке это лучшее средство обороны. Наступление обескуражит противника, а в народе поднимет боевой дух и укрепит веру в победу.
В эту минуту вошел Атланов.
— Вы меня, Лев Михайлович, хотите совсем обезоружить, — подавая Доватору руку, проговорил с улыбкой комдив.
Лев Михайлович отвел в сторону глаза. Сердце его сдавила горькая, незаслуженная обида. Напрягая все усилия, чтобы говорить спокойно и обдуманно и не обидеть, зря комдива вспышкой раздражительности, он сказал:
— Я не для спора вызвал тебя, Иосиф Александрович. У меня бремя не легче твоего... Мы тебя хотим «обезоружить»?
Он сел на кровать и продолжал:
— Ты что же думаешь: генерал Доватор выпил утром коньяку, проглотил ломтик лимона, закурил, уперся глазами в карту, как бык в ручей, и, увидев свою глубокомысленную физиономию, решил, что ему надо командовать? Прочертил красную стрелу, изображающую атаку дивизии Атланова, на двадцать километров западнее... потом взял лист бумага и тем же карандашом написал: «Завершая удар на деревню, мы создаем противнику катастрофическую угрозу». Потом нарисовал другую стрелку, должную изображать своей закорюкой фланговый удар дивизии генерала Медникова. «Таким образом, в тесном взаимодействии двух массированных ударов, при поддержке подвижного резерва развиваем успех в направлении Козлики». Начальник штаба, разумеется, в восторге от гениального плана, моментально стряпает приказ, отхватывает в резерв полк. Ему наплевать, что Атланов растянул жиденькую оборону на десять километров и держится на «фу-фу», лишь бы документ был отработан по всей форме штабного искусства, а там как хочешь, так и выкручивайся — на то и генерал... Может быть, так мы командуем, генерал Атланов?
— Да что с вами, Лев Михайлович?
Ошеломленный комдив быстро снял с головы папаху, обнажив морщинистый, вспотевший лоб.
— Могу ли я так думать? — спросил он с удивлением.
— А почему же ты мне с этакой улыбочкой говоришь, что я тебя обезоруживаю?
— У меня положение такое...
— Вот поэтому мне и нужен полк, чтобы вывести тебя из этого положения.
Доватор наклонился к столу, взял донесение и схему Кушнарева и подал Атланову.
Тот, пробежав по бумагам глазами, на мгновенье задумался. Он сразу оценил всю важность предстоящего Дела и, поняв причину вспышки Доватора, мысленно осудил себя за необдуманные, обидные слова.
— Ну, что скажешь? — в упор спросил Доватор.
— Такой случай упускать нельзя.
У многих людей с сильной волей и большим жизненным опытом есть золотое правило: откровенно признавать свой промах, быстро исправлять его и находить выход из любого затруднительного положения. Таким был и генерал Атланов. Глядя на Доватора загоревшимися глазами, комдив проговорил:
— Я сейчас же отдам приказ высвободить людей из числа коноводов, оставлю по одному человеку на десять лошадей. Штабных писарей, лишних ординарцев, поваров, кладовщиков, музыкантов — в строй. Наберем людей, Лев Михайлович. Эту операцию надо проводить немедленно! А за то, что обидел тебя, — прости. Разреши мне на деле исправить ошибку. Я не так, конечно, думал, как это тебе представилось, а, откровенно говоря, подозревал, что на этот раз ты ошибаешься. Но вышло наоборот. Брани, принимаю.
Вскоре план предстоящей операции был еще раз совместно продуман и уточнен во всех деталях. Штабной аппарат Карпенкова работал согласованно, четко и быстро. Через час приказ был разослан в дивизии. Он гласил: «Комдиву 1 создать подвижную группу и нанести фланговый удар в районе Добрино, комдиву 2 силами двух полков способствовать развитию успеха атаками в направлении Горки — Борино».
Завершением этой операции замысел противника обойти кавгруппу Доватора с юга сводился на нет. Атака была назначена на шесть часов утра.
Доватор не спал. В ожидании офицера связи он тревожно прислушивался к каждому шороху. Перебирая на столе бумаги, он незаметно углубился в сводную строевую записку.
Лицо Доватора омрачилось. После непродолжительного раздумья он взял чистый лист бумаги и написал было командарму подробную объяснительную записку. Но, вспомнив, что фронт растянулся от Балтики до Черного моря, он разорвал наполовину исписанный лист и бросил его в печь. Усталость и недомогание ломают все тело, но он не может лежать. Подойдя к двери, он негромко окликнул задремавшего адъютанта — капитана Курганова — и приказал прислать к нему Шаповаленко.
Филипп Афанасьевич не замедлил прибыть.
— Кони готовы? — спросил Доватор.
— Да они всегда готовы. Только Сергей спрашивает, какого подавать и далеко ли будем ехать. Ежели далеко, то Сокола.
Зная, что генерал болен и ему ехать нельзя, Шаповаленко, откровенно говоря, тянул волынку:
— А ежели близко, то Казбека.
— Поедем в Добрино.
— Да разве воно наше, товарищ генерал?
— Оно всегда было наше, — устремив на казака усталые воспаленные глаза, ответил Доватор.
— Да там же немцы!
— И я знаю, что немцы. Потому и еду.
Такой ответ привел Шаповаленко в полное замешательство: «Уж не бредит ли генерал от высокой температуры?»
— Вам бы надо, товарищ генерал, трохи отдохнуть. Цей самый грипп така проклятуща хвороба... — ласково, с тревожной озабоченностью сказал Филипп Афанасьевич и пустился в несвойственное ему медицинское рассуждение о теплых припарках и горчичниках. Сам он при лечении пользовался всегда одним и тем же средством — стопкой горилки, приправленной чудовищной порцией перца.
— Ты, дед, с каких это пор в милосердных братьях-то состоишь? — огорошил его Доватор. — Я твою «профилактику» знаю. Тоже мне гомеопат нашелся!
