Из дальнего конца квартиры, когда Зинаида Андреевна была на кухне, он позвонил Анне Семеновне и просил прислать машину, предупредив, чтобы никому не говорила. Анечка искренне обрадовалась, он понял. Он приедет сюрпризом и сразу увидит по мельчайшим деталям, как дела в редакции.
Макарцев накапал лекарства из трех бутылочек, расставленных на тумбочке, положил в карман нитроглицерин и что-то еще, импортное, оделся и, пообещав жене, что будет медленно гулять вдоль ограды стадиона «Динамо», вышел за ворота, дабы лифтерша не заметила, как он садится в машину.
Леша мчался за Макарцевым растерянный. Утром он успел сгонять в свое Аносино и выяснил, что родителей развели без всякой волокиты, едва Клавдия сказала, что муж ее пьет беспробудно и бьет ее смертным боем. Никанор поморщился, покряхтел, но признался, и пришлось ему заплатить 35 рублей за развод. Это, конечно, тоже обидно с его пенсией 12 рублей в месяц. С оформлением дома, однако, дело осложнилось. Клавдия еще накануне развода пошла в правление колхоза. Там бухгалтер объяснил, что она теперь чужая. С полгода уже, как она устроилась работать в цех, где склеивали картонные коробочки для часов. Платили там до ста тридцати в месяц — вдвое больше, чем в колхозе. А теперь цех перевели на баланс часового завода, и из членов сельхозартели Клавдию вычеркнули. Стало быть, бабкиного дома не видать, как своих ушей. Разводиться, конечно, не следовало, но старики боялись нарушить указание сына и довели дело до конца.
Сегодня отец распустил нюни, все канючил: «Ты мне скажи, Леха, когда нам сойтись опять можно? А разрешат?» Ну, Леша поорал на него, хотя что предпринять, не знал. «Да регистрируйтесь опять, сколько хотите, — отмахнулся он. — А может, гульнешь, батя? Чего бы тебе не гульнуть?» Это отца развеселило. Он стал на эту тему размышлять вслух, и Алексей уехал. Леша удивился, увидев хозяина, ожидающего на улице. Макарцев улыбался, медленно усаживаясь в машину, боясь сделать резкое движение.
— Сигарета для меня есть? — Игорь Иванович пытливо посмотрел на Лешу и открыл бардачок.
— Вам же нельзя теперь…
— Сам знаю, что нельзя! — Макарцев захлопнул ящик. — А поговорить-то о куреве можно?
— Отчего не поговорить? — рассмеялся Двоенинов. — Куда вас?
— В редакцию, да быстрей.
— Само собой! — Леша уже вырулил на дорогу, огибающую стадион «Динамо», и в левом пустом ряду помчался к Ленинградскому проспекту. — Вроде не собирались до праздников… Как сердце-то?
— Да ну его в пи..! — Макарцев неожиданно для самого себя демократично выругался, чего вообще не позволял. — Лучше о своих делах, Леша, скажи…
— У меня что? Вот, Игорь Иваныч, разве это правильно? Я с боевого самолета прыгал, в гараже на доске почета вишу. А когда нужно бумажку, мне говорят: герой ты или не герой — это в точности неизвестно.
— Ты о чем?
— Все о том же, о «Совтрансавто». Ходил я туда, рассказал биографию. Говорят, хорошо бы из Министерства обороны документ, удостоверяющий героический поступок. Ну, я в Министерство на прием. А там мне полковник прямо сказал: «Героизма не вижу. Если бы ты вместе с самолетом сгорел — тут уж сомнения никакого. За это орден Красного Знамени посмертно, и лучше всяких подтверждающих бумаг. В твоем же случае военная техника погублена, а сам живой. Хорошо, что жив остался, но как так получилось? Кто виноват? Если сам, так тебя судить надо военным трибуналом». Я ему: «Проверьте, я виноват или не я. Я ведь жизнь для родины сохранил, не для себя». А он мне: «Если все из самолетов будут выбрасываться, мы никакую войну не выиграем. Так что иди себе работай на гражданке, а по линии Министерства обороны на справки не претендуй!»
— Ладно, Алексей. Попался дурак-полковник. Нетипичный случай! Я обещал — позвоню.
— Спасибо, Игорь Иваныч. Вы себя теперь берегите. Зинаида Андревна без вас с ног сбилась. А уж в редакции не дождутся.
— Мне, Леша, теперь надо учиться пешком ходить.
— Это как?
— Да так… Решил в ЦК ходить пешком. Не сразу, конечно. Сперва квартала два, потом полдороги…
— Я могу рядом ехать, на первой скорости.
— Прохожие могут неправильно понять. Будешь ждать в условленном месте. После майских начнем.
— Может, вы в бассейн ЦСКА утром, с генералитетом, как Ягубов?
— Ягубов — молодой, пусть плавает. А я пешком, Лешенька, пешком…
Флаги и полотнища с призывами по обеим сторонам улиц сливались в красные полосы. «Вкуса недостаточно, не знают чувства меры, — подумал Макарцев. — Ведь средства вкладываются огромные. Надо воспитывать вкус…» Там и сям мелькали портреты первого и нынешнего вождей, реже — полного состава Политбюро. Макарцев представил себя висящим с краешка, как вновь принятый в Политбюро, и поморщился. Нет, ему это не только не грозит, но и не хочется. Он труженик партии, вол, тянущий воз. А сливки славы пускай снимают те, кто без этого не может обойтись.
— Что-то они молодые больно, — Леша скосил глаза на портреты.
— Ладно! Ты скажи лучше: ты своей бабе изменял?
— А вы? — мгновенно отреагировал Двоенинов.
Макарцев вопроса не ожидал.
— Ну, я… другое дело. У меня времени, сам знаешь, в обрез…
— Ясно… «Партия — наш рулевой!» — прочитал Леша, когда они остановились у светофора, вплотную за мусороуборочной машиной.
— А ты что, сомневаешься?
— Я-то? Не-а! Партия, так партия… Наше дело — баранка, Игорь Иваныч.
Мусоровоз резко тронулся с места, и несколько мятых газет вылетело из бункера. Одна шлепнулась на стекло макарцевской «Волги», перевернулась, распласталась и в потоке воздуха улетела вбок. «Известия» — успел прочитать Макарцев.
— Раззява! Да ведь он всю улицу оставит грязной! Обгони-ка его, Алексей, да скажи: пускай задержат.
Чувство пролетарской солидарности забрезжило на дне сознания Двоенинова, но не сформировалось. Он притормозил возле инспектора, приоткрыв дверцу, показал большим пальцем назад и покатил дальше. В зеркало он увидел, как инспектор, выставив палку, приказал мусоровозу остановиться.
Подъезжая к редакции, Макарцев помолодел. У него ничего не болело. Он был здоров и вернулся в строй. Двоенинов побежал впереди к лифту, раскручивая пропеллер с ключами. Он шепнул вахтеру, что за ним идет сам главный, чтобы не возникло недоразумения. Новый вахтер еще не видел редактора и вытянулся перед ним. С Макарцевым радостно здоровались, поздравляли с наступающим праздником. У лифта молоденькая прыщавая корректорша посторонилась было пустить вперед редактора, но он галантно предложил ей войти первой, в лифте пожал руку, и она вовсе покраснела. На своем этаже он уже двигался в свите. Редакторы отделов подбегали, спрашивали о самочувствии, трясли руки. Значит, меня действительно любят, я не ошибся. И мне дороги все они, мои товарищи по работе. Что я без них? Раппопорта, тоже оказавшегося тут, в коридоре, Игорь Иванович взял за рукав, отвел в сторону.
— Ну, как то дело, Тавров? Замялось?
Ощущение опасности улетучилось за давностью времени, и он спросил это так, больше для порядка.
— А как же иначе? — прохрипел Яков Маркович. — Не волнуйся. Я все сжег, на всякий случай. На нет и статьи нет…
— Спасибо! — Игорь Иванович пожал ему руку. — С наступающим тебя!
— Ладно! — Раппопорт прищурился. — Вообще-то, ради детей, надо было наоборот.
— Каких детей? Как — наоборот?
— Сжечь газету и оставить серую папку.
— Нехорошо шутишь! — Макарцев пошел к приемной, на ходу снимая плащ.
Едва в дверях возник Леша, Локоткова вскочила и, повернув на место юбку, побежала к двери редакторского кабинета — открыть его нараспашку, чистый, проветренный, со стаканом чаю, совсем некрепкого и негорячего, на столе.
— Привет начальству! — Макарцев, войдя в приемную, поклонился ей, тряхнув седыми волосами.
— Ну, как вы? — с тревогой и радостью спросила она.
— Здоров как бык! Мы, большевики, народ крепкий…
Взяв Анечку за локти, Макарцев поцеловал ее в губы. Она прижалась к нему на мгновение, но ничего не ощутила. Может, оттого, что это было у всех на виду. Абсолютно ничего, хотя ждала этого мгновения без малого девять лет. И губы у него были холодные и безвкусные, а ей всегда казалось, они горячие и с привкусом американских сигарет, запах которых Анечке очень нравился. Локоткова вошла следом в кабинет, плотно закрыв обе двери от всех любопытных.
— У вас печальный вид, Анна Семенна. Праздник ведь…
Слезы у нее появились мгновенно, но не потекли, а повисли.
— У меня муж ушел, Игорь Иваныч… Не обращайте внимания.
Она не хотела ему говорить, само вырвалось.
— Как ушел? Почему?
— Собаку у нас сбила машина, и ушел…
— А собака при чем?
— Сказал, собака нас связывала… Ну, что непонятного? Ушел к молодой, а собака — повод…
— Ox, Анечка! — он погладил ее по голове, как маленькую. — Я всегда говорил — надо любить пожилых положительных мужчин. Как я, например!
