— На глаз такие вещи мерять нельзя, — ответил инженер и вынул из ящика стола лист плотной бумаги. — Вот точные расчеты. Они показывают, что русло нашей новой реки все время идет под небольшой уклон.
Семен смотрел на линии чертежей и утвердительно кивал головой. Тогда он верил. Но вот перед ним снова лежал не чертеж, а канал, и опять ему казалось, что инженер не прав. Семен так задумался, что не заметил, как подошел к землянке.
Родионов и с ним какой-то сержант, еще молодой, с широким лицом парень, сидели возле железной печки и грели руки. Семен поздоровался и тоже присел к огню.
— Ну, Семен Афанасьевич, — заговорил Родионов, — как там идут дела?
— Помаленьку роем. А как тебе ездилось?
— Плохо.
— Отчего же так?
— Чертовски холодно.
Семен еще раз посмотрел на сержанта, и ему показалось, что лицом он схож с Родионовым.
«Наверное, его младший братишка, — подумал Семен. — Очевидно, в отпуск приехал».
— Ну, а как дела обстоят со скалой? — спросил Родионов.
— Клюем, но она не сдастся. А тут еще метель одолевает.
— Ну, ничего, сдастся. Я вот привез зубастого солдата — ему не такие скалы подчинялись.
— Минер? — спросил Семен, обращаясь к сержанту.
— Подрывник, — сухо ответил сержант.
— И взрывчатку привез? — допрашивал Семен.
— А мы без этого не ездим, — с достоинством ответил сержант. — Да к тому же есть приказ — отбыть в вашу станицу.
— Вот это замечательно! — воскликнул Семен. — Иван Герасимович, где ты раздобыл такого нужного нам человека?
— Свет не без добрых людей. Знакомый майор выручил. Только ты, Семен, потом будешь радоваться, а сейчас отведи сержанта в станицу и определи его к хлебосольной хозяйке. Пусть он поест, отдохнет, а завтра возьмемся за скалу.
— Накормить сможем! Пойдем, дорогой товарищ, прямо к моей теще. Лучше ее никто не накормит.
На другой день вечером, когда только что начинало смеркаться, над завьюженной Усть-Невинской прокатилась гроза — четыре огромной силы взрыва потрясли воздух. В окнах ближних от реки домов зазвенели стекла.
Протяжный грохот унесся по реке далеко в горы, и снова стало тихо.
Часа через два Семен и Анфиса вернулись домой. Тимофей Ильич спросил:
— Воюете? Садануло, как из мортиры!
— Еще как, батя, воюем! — ответил Семен. (Он называл тестя «батей» по казачьему обычаю, и это нравилось Тимофею Ильичу.) — Верите, батя, — как ножом срезало. Гость наш здорово подсобил.
— И скажи на милость, какой молодцеватый тот сержантик! — отозвалась Ниловна. — А за столом был такой несмелый да стеснительный. Чего ж он вечерять к нам не пришел?
— Уехал к поезду, — ответил Семен. — Его в полку ждут.
— Ну, давайте вечерять, — объявил Тимофей Ильич. — Что-то долго нету наших квартирантов.
— У них собрание. Из Родниковской вернулся Андриянов — свои дела решают.
За ужином Тимофей Ильич вспоминал о сыне.
— Семен, а ты, случаем, не слыхал, где там запропал наш кандидат? — как бы между прочим спросил Тимофей Ильич.
— По округу ездит.
— По округу? — переспросил старик, поглядывая на Ниловну. — А до батьки с матерью и не думает приехать? Да и со своими станичниками как-никак надобно повидаться.
С тех пор как на станичном собрании Сергей был назван кандидатом в депутаты, Тимофею Ильичу не терпелось поговорить с сыном о таком значительном событии — хотелось и ему сказать свое отцовское напутствие. Но прошло уже более трех недель, а Сергей не приезжал не только в дом к отцу, но и в станицу, и это злило старика.
— Все он не по-моему делает, — с обидой сказал Тимофей Ильич. — Перво-наперво ему нужно было явиться ни в какую там другую станицу, а в Усть-Невинскую да собрать народ и поклониться ему. А как же так? Тут он родился, тут живут его родители, сверстники. Или, может, он думает, что его в Усть-Невинской и так изберут?
— И чего ты, старый, бурчишь? — отозвалась Ниловна. — Вестимо, изберут. А почему ж его не избрать? Первые мы с тобой, как родители, пойдем голосовать и всем пример покажем. Мы и за ширмочку не будем хорониться. Наш же сын, и утаиваться тут нам нечего.
— Ишь какая ты грамотная! Надо сказать, чтобы тебя в агитаторы включили. А ты лучше скажи мне, отчего твой сын домой не заявляется? Нет того чтобы приехать к родителям да побалакать по-семейному.
— Знать, некогда ему — вот он и не едет, — сказала Ниловна.
— Как так некогда! Машина имеется, сел да и прикатил.
Ниловна, как всегда, встала на сторону сына и всячески защищала его, доказывала, что Сергей никак не мог приехать. Тимофей Ильич злился и на сына и на Ниловну: «Ежели он чтит отца и мать, то должен был навестить свою станицу».
— Ну, разошлись, — шепнула Анфиса, подойдя к Семену. — Пусть себе поспорят, а мы пойдем спать. Постель уже разобрана, ты иди, а я только помогу матери посуду помыть.
Семен не первый раз ложился в пружинистую кровать с высокими и прохладными подушками и с такой поразительно мягкой периной, что все тело погружалось в нее, как в вату, и всегда у него на сердце было тепло и спокойно. Он радовался всему: и тому, что так горячо любил Анфису, и тому, что породнился со своим фронтовым другом, и, наконец, тому, что помирился с Тимофеем Ильичом и был радушно принят в доме Тутариновых. Вспомнил тот день, как он познакомился с Сергеем, как привязался к нему, как полюбил и стал считать его своим братом. И хотя теперь они виделись редко, а когда встречались, то говорили больше о делах, дружба их, начатая на войне, не только не расстроилась, но укрепилась еще сильнее. Семен был благодарен своему другу и за то, что он привез его в Усть-Невинскую, и за то, что рассоветовал обзаводиться своим домом, и за то, что поставил руководить такой важной стройкой. Только как же быть с Анфисой? Она еще живет надеждами, что муж ее на канале работает временно, что к лету у них будет и свой дом, и молодой сад…
«В самом деле, зачем же мне свое гнездо, когда вокруг столько дела?»
Семен живо представил и профиль канала, и работающих людей, и движение подвод, и вороха свежей земли на снегу. Он подумал о том, что лишь одна его мечта непременно сбудется: скоро он увидит свою Анфису с ребенком на руках. Его радовало и то, что у Анфисы потемнело лицо и появились пятнышки на верхней губе и на подбородке, и то, что ее глаза как-то смешно округлились и сделались еще ласковее, и то, что вся она пополнела и похорошела.
Анфиса работала на канале и в паре с Варюшей Мальцевой таскала на носилках землю. Семен, часто проходя мимо них, видел, как Анфиса быстрыми шагами шла следом за Варей, крепко держа поручни в сильных руках.
«Не тяжело ли ей? Может быть, перевести на более легкую работу — управлять быками или лошадьми?»
Об этом Семен подумал и теперь, когда Анфиса, шурша юбкой, разделась, подлезла под одеяло и прижалась к нему, желая согреться. Он взял ее за руки — ладони у нее были шершавые и твердые, точно припухшие, на изгибах пальцев затвердели мозоли.
— И какой же наш батя смешной! — сказала она шепотом. — Все бурчит, все поучает Сережку, будто братушка и сам не знает, что ему делать.
— Анфиса, ты на канале, наверно, устаешь? — спросил Семен. — Носилки тяжелые, а тебе скоро рожать…
— Ну, это еще когда будет! Я же сильная! — Анфиса прижалась к нему. — Я об этом и не думаю.
— А о чем же ты думаешь?
— О весне, — сказала она тихо. — Канал выроем, а по весне займемся своим домом.
— Анфиса, а что, если у нас не будет ни домика, ни садика?
— Ты опять свое! — обиделась Анфиса. — Почему ж ему не быть? Может, ты уж не хочешь строиться? Может, уезжать задумал?
— Уезжать я никуда не думаю, — серьезно ответил Семен. — Но зачем же нам свой дом, когда и без него нам будет хорошо. Сережа правду говорит — нечего нам прятаться в свою нору, а лучше поселиться возле электростанции.
— Не хочу я там жить. Какая там жизнь на отшибе?
— Но посуди сама, Анфиса, не могу же я бросить порученное мне дело.
— А ты брата не слушайся. Ему ничего не нужно, а нам корову надо завести, птицу, огород.
Семен улыбнулся. Наивными показались ему желания жены.
— Будет у нас и корова и птица, — сказал он, желая успокоить Анфису. — Еще гусей разведем — жить-то будем возле реки.
Она тяжело вздохнула и промолчала.
Анфиса поднялась на заре, умылась, подоила корову и принесла Семену кружку парного молока.
— Эй ты, начальник канала! — смеясь и стаскивая с Семена одеяло, сказала она. — Вставай, пора на работу.
Наскоро закусив, Семен и Анфиса вместе с родниковцами ушли на канал. А когда совсем рассвело и Тимофей Ильич, накинув полушубок, вышел дать корове корму, на пороге появилась Марфа Игнатьевна с кошелкой, в которой сидела белая «леггорнка».
