с такими мальчиками-манджиками, подобно Андже, имелся в хуруле гевгю, законоучитель, толстый, совсем облысевший, с крупными мясистыми губами. Он часто зевал, икал от переедания, и тогда речь его становилась смешной и невнятной. А повторять ее следовало в точности, с паузами и вздохами… Если не перескажешь в точности, получишь столько ударов палкой по голому заду, сколько слов пропустил. Даже тех слов, какие пропустил, заикаясь, сам гевгю.
Маленького Анджу привезли в хурул в голодном двадцать первом году.
Отец отдал в монахи, чтобы спасти от голода. В многодетной семье Бюрчи было три дочери и два сына. Ребята уже не вставали от недоедания. Но дедушка Азыд Ходжигуров видел в судьбе внука доброе предзнаменование — будет кому замаливать грехи всей семьи.
Анджу принял на воспитание один из влиятельных гелюнгов хурула по имени Гунзуд, выходец из рода Чоносов. В ту пору в подчинении у Гунзуда было восемнадцать мальчиков разного возраста, потом их осталось трое. В числе их неизменно пребывал Анджа, хотя его давно подмывало удрать в школу, которая открылась в Хагте, а то и дать стрекача домой. Анджа не мог не заметить, что хурул больше чем наполовину опустел, не так охотно уже везли сюда свои дары окрестные скотоводы. Прежние гелюнги, отрекшись от сана, меняли изображение бурхана в руках на пастуший кнут, обзаводились собственным хозяйством.
Отец Анджи вступил в коммуну, сестренки заневестились, младший братишка бойко читал книги. Но дед Азыд не позволил Андже отрешиться от монастыря.
Помощь пришла Андже, откуда и не ждал. В прошлом году старшую сестренку засватал переехавший в Хагту из дальнего хотона Кукан комсомолец Бамбыш Очиров. Парень организовал в хотоне комсомольскую ячейку. А весною этого года, когда на базе Хагтинской коммуны создали колхоз и назвали его «Уралан» [73], приглянувшегося своей сноровкой в делах, покладистого характером Бамбыша избрали в руководители артели. Гаха Улюмджиев стал его заместителем.
Колхоз объединил более ста хозяйств.
Войдя в семью Бюрчи, — Бамбыш вспомнил не без подсказки своей молодой жены о томящемся в монастыре подростке. Дед по-прежнему противился, но уже не так, как прежде. Наконец столковались и с дедом.
Сначала Бамбыш привел юного монаха в школу, где преуспевал в науках его младший брат Нядвид. В школе-интернате Андже все нравилось, но сидеть вместе с девятилетним братом в одном классе он стыдился.
Начинать пришлось с азбуки. Анджа семь лет уже долбил одну грамоту в монастыре — то была тибетская, пригодная лишь для чтения буддийских книг. Теперь — все начинать сызнова… Учитель Доржи Балдуевич Антонов вручил бывшему послушнику красивую книжку с картинками — букварь. Младший братишка Нядвид разом с десятилетним Моконом, братом нынешнего председателя колхоза, ходили к Андже в степь, натаскивали его там по грамматике и правилам счета. Так было лучше: все же с двумя, а не на виду у целого класса. Анджа ходил по этим самым наукам не лучше, чем корова по льду… Но учеба не стояла на месте. Анджа старался все хорошенько запомнить, а Нядвид с Моконом не смеялись, когда рослый паренек, хорошо читавший по слогам, никак не мог понять, откуда берется «туча», если «ту» приставить к «ча».
Отец их, Бюрчя, пас свою отару поблизости, поэтому мог на какое-то время подменить Анджу, когда появлялись его юные учителя с книгами за ремешком пояса. Зато к осени следующего года Анджа уже мог спокойно сидеть в третьем классе, где учились дети хотя и помоложе его, но все же не с такой разницей в годах.
Кочевые скотоводы почти не заготавливали сено впрок, держали скот круглый год беспривязно. К зиме коров и овец пригоняли поближе к озерам, где было много камыша. Здесь животные могли в бескормицу дать работу зубам, пусть и бесполезную для желудка, но все же… В этом году председатель Бамбыш Очиров дал указание — заготовить на зиму сено. И вот в погожие дни начала лета шесть внушительных скирд отменного лугового сена поднялись душистыми курганами в степи. Что ни говори, сенцо получше камыша. Застоговали и вроде бы забыли до черного дня. Но приметил ту скошенную травку Лиджи Бакуров… Колхозный скот приходит на ночь в хотон, а полсотни буренок да двести овец единоличника Лиджи, оберегаемые наемными пастухами, бродят в это время вокруг общественных скирд. И запас этот, давшийся очень непросто артельщикам, неловким в обращении с косой, заметно тает…
Старший пастух артели Бюрчя Азыдов, как-то возвращаясь поздно, наехал случайно на злоумышленников, приструнил батраков Лиджи.
— Проезжайте, дядя, своей дорогой! — не без наущения своего хозяина отвечали те. — Земля общая.
Дело кончилось тем, что один скирд пастухи Лиджи развалили совсем, и сено затоптала отара…
— Ишь ты, раз всем принадлежит — значит, надо добро в дерьмо переводить! — кричал, ощетинившись, Бюрчя. Он готов был изрубить нерадивых пастухов малей, но Бамбыш остерегал его от опрометчивого шага.
Председатель все еще надеялся уговорить Лиджи слить свою отару с общественной — как заметно прибавилось бы сразу и коров и овец в колхозе! Но Лиджи, не говоря ни да, ни нет, продолжал вести свои дела наособицу. И так же воровски гонял стадо к скирдам. Вот и сегодня общественное стадо — домой, а буренок Лиджи пастух потихоньку погнал от хотона. У Бюрчи все в душе клокотало: «Если Лиджи пренебрегает нашим мнением, придется проучить, хоть плюну в его бесстыжие глаза — и то отрада», — размышлял он, разворачивая коня. По знаку отца, Анджа погнал колхозных овец в хотон, а сам Бюрчя направился в отдаленную ложбину.
Подъехав к стаду у колхозных скирд, Бюрчя молча ткнул кнутовищем в плечо пастуха.
— Эй, парень, проваливай, пока до беды не дошло.
Пастух вроде струсил, прикрикнул на буренок, но повел недобрым глазом и на Бюрчю:
— А катитесь вы все!.. И Лиджи хорош, и ты не лучше!.. Нет бы с самим хозяином поговорить, ты на меня кнутом замахиваешься!
Пастух явно хлебнул араки: ни старших, ни уважаемых для него сейчас не существовало.
— Где твой хозяин?
Пастух махнул рукой в конец лога. На маковке небольшой копны восседал человек, подобрав под себя ноги. И уже кричал что-то Бюрче, подзывая его рукой.
Бюрче никто не поручал охранять заготовленное впрок сено. Чабанской работы по горло! С отарой в пятьсот голов едва справляются трое. А Бюрчя правит стадом на пару с сыном, да и не очень-то крепок в кости еще паренек, считай — мальчишка! Но не мог он стерпеть бесхозяйственности. Характером Бюрчя был добрый работник, не любил людей, что стоят у дела с прохладцей… Ходил в батраках у Бергяса, после у Лиджи, вроде бы
