Отошел к столу, сел, разгладил широкой ладонью скатерть. «А все-таки бригадиром ты, Марья Николаевна, будешь! И в партию таким, как ты, дорога не заказана… Нужна тебе была эта самая панихида?»
Дверь вновь распахнулась и пропустила разрумянившегося, запыхавшегося младшего брата Ивана Григорьевича, пионера Васятку. Паренек потопал у порога ногами, обивая с валенок снег, и произнес радостно:
— Скоро занятия у нас в школе кончатся. Видал?
— Почему так? — удивился Иван Григорьевич.
— Помогать вам будем. На севе. Сегодня Надежда Васильевна статью нам одну прочитала. Из «Пионерки». Там такой намек дан, что Москва на тамбовских ребят крепко надеется. Ну, а мы, значит, постановление вынесли. На собрании. — Васятка горделиво шмыгнул носом и закончил: — Я, Ваня, председателем был! Вроде тебя.
— Интересно, — Торопчин улыбнулся. — Вот крику-то небось на собрании было!
— Смешного не вижу, — обиженно сказал Васятка, стаскивая шубенку.
— Какой уж тут смех… Ну-ка, ну-ка, это еще что? Опять ты, председатель, галстуком перо чистил?
Васятка смутился. Потеребил измазанный в чернилах конец пионерского галстука.
— Кабы я один…
— Так вот слушай. Собери всех пионеров и растолкуй от моего имени: если я еще такое замечу… — Торопчин подумал, чем бы пригрозить, и остановился на самом доходчивом: — уши нарву!
— Ишь ты какой! — опасливо забормотал Васятка, отходя в другой конец горницы, — А еще партийный секретарь!
— Чего, чего ты там лопочешь? — Торопчин поднялся из-за стола.
— Не буду, говорю, — поспешно отозвался Васятка, неверно истолковав движение старшего брата.
— Пионер, Василий Григорьевич, — это брат, дело не шуточное! — заговорил Иван Григорьевич, вновь натягивая дубленку. — Комсомол — первый помощник партии, а вы, выходит, второй. Понял?
— Еще бы, — смущение на лице Васятки пропало, сменилось иным, задорным выражением. Он уже смело взглянул на Ивана Григорьевича и выпалил торжествующе: — Ага! А тебя сама Надежда Васильевна за вихры оттаскает.
— Ох, страшно! — Торопчин взглянул на занявшего петушиную позицию братишку и рассмеялся.
— Досмеешься! — пригрозил Васятка. — «Передай, говорит, Ванюшке…» честное пионерское, — хоть ты и длинный стал, и секретарь, а Надежда Васильевна всегда тебя так зовет — «Ванечка» или «Ванюшка». Да, так «передай, говорит, ему, чтобы на глаза мне не показывался. Я, говорит, ни на что не посмотрю, прямо за вихры его оттаскаю». Тебя, значит! Думаешь — вру?
— Нет, не врешь, — теперь пришло время смутиться старшему брату. Иван Григорьевич даже опасливо пригладил ладонью «вихры», — Она такая — Надежда Васильевна. Справедливая.
— Значит, знаешь за что?
— Знаю, — Торопчин обвел взглядом протянувшуюся от окна к окну полку, где неровным, зубчатым рядком выстроились книги. Вздохнул. — Книги Ленина я из школьной библиотеки взял. Два… нет, три тома. «Хождение по мукам» тоже оттуда. И…
— Старуху какую-то в последний раз принес, — подсказал Васятка.
— Ага «Старуха Изергиль» Горького. Взять-то взял… Эх, Василий Григорьевич, мало у меня времени остается для книг. Газеты — и то не всегда прочитываю как нужно. Всё дела да случаи. Не годится так. Мною сейчас вопросов разных возникает, а ответа где искать?
Иван Григорьевич направился к двери, но в дверях почти столкнулся с входящими в избу звеньевой Дусей Самсоновой и Петром Аникеевым.
— А мы к тебе, Иван Григорьевич, — сказала Самсонова. — Здравствуй. Торопишься куда?
— Здравствуй, Дарья Степановна, здравствуй, дорогая, — крепко пожимая руку девушки и с удовольствием глядя в ее разрумянившееся задорное лицо, сказал Торопчин. — Хоть бы и спешил, так не ушел от такой крали! Давно с тобой поговорить собираюсь.
— И я тоже. А живем друг от друга далеко, аж два дома пробежать надо.
Самсонова рассмеялась. Потом сразу, без перехода, стала озабоченной. Вообще выражение ее лица сменялось молниеносно. И вся небольшая, суховатая фигурка девушки, необыкновенно живая и порывистая, ни на минуту не оставалась в спокойном состоянии. Дуся обязательно должна была что-нибудь делать.
«Ты и во сне-то никак не угомонишься, вот уж молотилка», — говаривала ей мать.
А уж на работе — просо ли полоть, картошку ли окучивать, подавать ли зерно на веялку — ни одна из девушек соперничать с Самсоновой даже и не пыталась. Недаром ее комсомольское звено считалось одним из лучших не только по колхозу, но и по району.
— Вот, привела суслика. Хорош? — сказала она, указывая Ивану Григорьевичу на Аникеева. И сама уставилась на своего спутника с любопытством.
— Ничего, — серьезно ответил Торопчин, здороваясь с Аникеевым за руку. — На суслика не походит. Ну что же, проходите, садитесь.
— Да мы на минутку, — сказала Дуся, однако первая прошла к столу и села. Тут же начала листать лежащую на столе книгу. Листая, заговорила: — Чего придумал — уезжать. С учету, видишь ли, сними его. Как бы не так!
— Куда, Петя, собрался? — спросил Торопчин.
— Дело у меня такое, Иван Григорьевич, — неторопливо и обстоятельно заговорил Аникеев, широколицый, очень худой, с задумчивыми глазами и путаной копной белокурых волос комсомолец. — Опять в Тимирязевку подавать хочу.
— Ну что ж, хорошее дело! — сказал Торопчин. — По крайней мере свой агроном у нас будет.
— Из него агроном — как из репы скворечня! Ездил уж в прошлом году, — возразила Самсонова.
— В прошлом году я, верно, провалился, — ничуть не обижаясь на насмешку Самсоновой, подтвердил Аникеев. — И нынче не попаду, если не подготовлюсь как следует. Вот смотрите — по алгебре хромаю, по физике тоже, и химия у меня…
— Вон как, сразу на три ноги захромал, — заливисто расхохоталась Дуся. — Как же ты на одной ноге в Москву прискачешь?
— Подожди, Самсонова, — остановил Дусю Торопчин. — Петя молодец! Это — по-моему. Раз задумал — надо добиваться.
— А кто же спорит? — сразу согласилась Дуся. — Да, может, мы все ему завидуем.
— Так в чем же дело?
— А в том, что через месяц посевная! И если все мои комсомольцы начнут разбегаться… Вот отсеемся, тогда и поезжай. Сама лепешек напеку на дорогу. Было бы только из чего. А сейчас — лучше ты меня не беспокой. Я и так ужасно нервная.
— Угу, — Торопчин искоса, с улыбкой взглянул на сердитое лицо Самсоновой. — А ведь, пожалуй, Петя, она права. Сейчас нам каждый человек, знаешь, как дорог.
— Слышал?.. Я хоть и шучу над тобой, а в работе тебя ни на кого не променяю. — Теперь Дуся уже успела сменить гнев на милость и смотрела на Аникеева ласково. — Уж если Петр идет за сеялкой, следить не надо. Тихой парень, но уж работник замечательный.
— Ну что ж, на сев я, пожалуй, останусь, — согласился Аникеев, чем очень обрадовал Дусю. Она даже волосы ему, и без того путаные, взъерошила.
— Эх ты, грамотей!
— Но только скажите вы ей, Иван Григорьевич, пожалуйста, чтобы сейчас Самсонова меня не беспокоила. Я пока за физику сяду.
— Правильно, — поддержал Торопчин.
— Не буду, не буду. Нужен ты мне очень! У меня, кроме тебя, физика, двадцать семь душ. Ведь я чего от них, чертей, добиваюсь? — Дуся порывисто повернулась к Торопчину. — Чтобы каждый комсомолец мне на бумажке написал, что он обязуется сделать. А как не сделает — я ему эту самую бумажку на лоб налеплю!
— И пишут?
— Как бы не так! Ну, с девчатами-то я совладаю. А уж с парнями… прямо горе мне горькое. Вот на Бубенцова теперь надеюсь. У Федора Васильевича агитация-то подоходчивей моей. Он еще и председателем не стал, а уж завхоз Кочетков сегодня с утра помчал к нему советоваться.
— Так. Хорошо. — Иван Григорьевич, очень довольный, встал, запахнул дубленку. Поднялись и комсомольцы.
— Ну, а какие разговоры по селу?.. Насчет Бубенцова…
— Не одинаковые, — на лице Самсоновой появилась озабоченность. — Все-таки многие за Шаталова стоят. У Данилыча в колхозе одной родни — не сосчитаешь.
— А твои комсомольцы как?
— Насчет нас не сомневайся, — беспокойство у девушки сменилось горделивой усмешкой. — Николай, сынок Шаталовский, и тот за Бубенцова голосовать будет. Будет! — Дуся хитро сощурила глаза. — А вот за Клавдию…
Самсонова осеклась. Знала она, как и все на селе, про отношения Торопчина и Клавдии.
Однако Иван Григорьевич, повидимому, не заметил смущения девушки.
— Так вот что, Дуся, и ты, Петр, — сказал он. — Надо, чтобы все комсомольцы приняли в выборах самое живое участие. Это, ребята, для колхоза вопрос политической важности!
За день до общего собрания, на котором колхозники должны были обсудить и утвердить кандидатуру Федора Васильевича, к Торопчину на дом пришли трое: жена завхоза Елизавета Кочеткова, заведующий током Михаил Шаталов — двоюродный брат Ивана Даниловича и, что особенно удивило Ивана Григорьевича, — бригадир второй полеводческой бригады, всеми на селе уважаемый работник и член партии, Андриан Кузьмич Брежнев.
