А чуть позже все и объяснилось.
Уж когда забыли они, перестали опасаться юбилея в заводском клубе, затрезвонил звонок.
— Тольша, наверно! — обрадовался старик. — Не забыл, сынок!
Опережая хозяина, кто-то ключом открывал дверь.
— Ой, вы дома? Как хорошо! А я испугалась, думала, нет вас! — услышала Анна женский голос.
Петр Иванович, будто чего-то испугавшись, пятился в комнату.
— Деда! — кинулся ему на шею внук. — А мы уже завтра полетим! На настоящем самолете! Правда же, папа?
— Да, попрощаться мы к вам, — смутилась вдруг женщина и внимательно посмотрела на Анну.
В дверях, не решаясь шагнуть дальше, топтался рослый мужчина. Анна подумала, что это и есть сын Петра Ивановича, «Тольша», но старик вдруг резко сказал новоявленной гостье:
— Быстрехонько ты — «папа»! Проходите, чего в дверях стоять!
…За столом сидели как на поминках. Анна, чтобы найти себе применение, рисовала мальчишке на салфетке.
— Вот какая у нас получилась кошечка!
— Это не кошечка, это кот!
— Почему? — растерялась она.
— Потому что у него усы!
Анна засмеялась, оглянувшись на остальных. Но все по-прежнему молчали.
— Ну, что ж, — сказал наконец, наполняя рюмки, Петр Иванович, — горько!
Елена, так звали его бывшую невестку, вскочила и вышла в другую комнату. Чтобы не мешать мужскому разговору, Анна выскользнула следом за ней.
Елена стояла перед картиной, висящей в нежилой комнате, и, не отрываясь, смотрела, словно сквозь стену.
— Это тоже мой папа! — показал на картину Сережа. — И мама.
Подумал и добавил:
— А меня почему-то тогда не было…
С акварели насмешливо смотрел на Анну совершенно живой человек. Стоял он по колено в траве среди каких-то незнакомых Анне желтых цветов. И почему-то у рояля. На крышке рояля не в вазе, а в фужере эти же желтые цветы, переломившиеся в стеблях и уронившие головки на черную поверхность. Здесь же в вазе осенние листья. За роялем, словно сотканная из облаков, стояла Елена. И не то она стояла у дерева, не то держала это дерево, как букет. А за всем этим то ли облака и миражи из них, то ли настоящая деревня…
— Нравится? — усмехнулась Елена, заметив, с каким вниманием рассматривает Анна картину,
— Да. Только… Все как-то…
— Вот именно! И наша жизнь с ним была вот таким сплошным сюрреализмом!
Весь остаток этого вечера Сережа не сходил с колен деда. У Анны вчуже сжималось сердце. Когда наконец наступило время прощания, Петр Иванович прижал внука к себе, сказал:
— Сергея не отдам!
— Да вы не думайте, мальчику будет хорошо, я обещаю вам, — топтался возле старика Сережин отчим.
— Не пугайте ребенка! — прикрикнула на свекра Елена, вырывая из его рук сына.
— Деда! — тянулся к нему мальчик.
— Елена, — жалобно вдруг попросил Петр Иванович. — Оставь Сережу, Устроишься, сам потом привезу. Оставь!
— До свиданья, папа! — торопливо чмокнула его в щеку Елена. Хлопнула дверь. Об Анне они даже не вспомнили.
Петра Ивановича будто подменили. Укутанный пледом, лежал он на диване, постаревший, с потухшими глазами.
— За дочь почитал. Ни словом, ни делом не обидел ни разу…
— Нельзя вам, Петр Иванович! — не знала, как помочь старику, Анна.
— Как в дом вошла, так все — фыр, фыр! Ведь полюбится же сатана лучше ясного сокола! А он способный у нас был, Тольша, говорили даже — талантливый. Только никак на свое натакаться не мог, все искал, искал… А ей, вишь, ждать надоело. С ее благословения и халтурить он приспособился. Вот и сейчас где-то в районе ресторан расписывает. А не его это дело. Поначалу артачился, потом втянулся. И пошло и поехало… Когда, говорят, на улице непогода, домой пойдешь. А когда дома непогодь — куда деваться? Вот и приспособился по области мотаться. И опять нехорош стал: дома не живет! А-а! — махнул рукой с отчаянием.
Анна подала лекарство, не отходила от старика:
— Может, «скорую» вызвать?
— Отлежусь, не впервой.
Он опустился на подушки — устал, а не высказал всего-то, что накипело на сердце:
— Не смог я чего-то с ним, с Тольшей-то… Старуха покойница баловала, последний он у нас, заскребышек. А я все строил, ковал! «Мы кузнецы, и дух наш молод!» Газетчики рулевым все величали, капитаном. Мол, внизу кузница, что твой океан гудит, а Ливандов наверху — рулевой! Рулевой… что скажу сыну: не уберег внука, Сереженьку… — потянуло наконец старика в сон. — И ты устраивайся, Аннушка, в его комнате. Там, правда, черт ногу сломит… любит он там все по-своему…
9Он с живым интересом и со счастливой снисходительностью здорового человека смотрел с акварели. Рука его уверенно держала кисть. Он словно стоял у холста и только на минуту оторвался, чтобы взглянуть на Анну, вошедшую в комнату, да и засмотрелся на нее…
А она смотрела на него с жалостью и сочувствием. Прежде чем притронуться к чему-то, разыскала тряпку. Ходила по комнате, смахивала пыль, подолгу останавливалась то у одной вещи, то у другой, удивляясь несусветному хаосу. Чтобы открыть, например, форточку, не нашлось свободного стула. На одном стоял подрамник с давно, видно, начатой работой. Анна посмотрела па размытые пятна, повернула полотно — непонятно. На другом стуле грудой лежали пластинки. «Ан. Ведерников, — прочитала, — Бах…» Перебирала, не торопясь, пластинки, перечитывала надписи и вдруг поймала себя на том, что, пока читала, все время слышала шум леса, даже скрип сосен. Подошла к окну: нет, тихо на улице, ни ветерка. Странно! Сложила пластинки аккуратно на стеллаж, рядом с книгами.
Когда встала босыми ногами на подоконник, чтобы открыть наконец форточку да и стекла за одним протереть, задела дуршлаг.
— О господи! Зачем он здесь?
В дуршлаге под сеточкой паутины засохшие ягоды вишни. Под стулом увидела «натюрморт»: чайник рядом с домашними тапками и над всем этим дамская соломенная шляпа. Анна надела шляпу, поискала глазами зеркало, опять встретилась с насмешливым взглядом хозяина комнаты. Бросила шляпу на место, то есть под стол, продолжала махать тряпкой по мебели. Зеркало она увидела неожиданно: старая длинная необрамленная полоска стояла за дверью, в углу. «Все по-своему», — усмехнулась Анна и начала было протирать дверь, да опять рука споткнулась. «…В Херсоне была исполнена месса композитора эпохи Возрождения Джованни Перголези „Стабат-Матер“, — прочитала на пожелтевшей газетной вырезке, прикрепленной кнопкой к двери. Хором и оркестром детской музыкальной школы…»
Все привлекало Анну в этой странной комнате. Не было здесь скуки, раз и навсегда заведенного порядка.
Перед сном, расстегнув халатик, Анна вдруг запахнулась под беззастенчивым взглядом художника с картины, показала ему язык, юркнула под одеяло. На душе было так, будто она прочитала хорошую книгу или встретилась с интересным человеком.
А ночью пришлось вызвать «скорую».
— Вот какой отпуск мы тебе устроили, Аннушка, — пытался улыбаться старик. Лицо его словно подтаивало, обострялось.
Петра Ивановича положили в больницу. Сутками не отходила от него Анна. Только через несколько дней опасность миновала.
В один из таких дней и приехал наконец Анатолий.
Анна домывала пол, мурлыкала себе что-то под нос, не слышала, как повернулся в замочной скважине ключ, как вошел Анатолий. Стояла перед ним, растерянная, с подоткнутым платьем.
— Привет! — сказал Анатолий, охватывая ее всю взглядом.
— Здравствуйте, — оробела Анна.
— Вы кто? Подруга Лены? Или, может, я перепутал город?
— Нет, не перепутали…
— Старик! Явись! Твой блудный сын…
— Петра Иваныча нет, проходите, проходите…
— Как нет? Лена!
— Ее тоже нет.
— Да что случилось-то? Да вы-то кто такая?
— Да я никто, никто я. Счас я вам все расскажу…
— Ну что ж, — только и сказал он, выслушав Анну. Хотела Анна сказать ему о том, как долго стояла перед отъездом Елена у картины в их комнате. Да вместо этого почему-то другое вырвалось:
— Нарисовала я ему кошечку, а он говорит: это, говорит, не кошка, а кот, потому что у него усы! Сообразительный такой мальчик!
Довели мы старика…
— Да вы не расстраивайтесь! Петру Иванычу уже легче, вставать уже разрешили!
— Спасибо тебе, землячка моя…
— Ой, да за что же! Не чужие ведь, — смутилась Анна. И видела, как смягчились, потеплели его глаза от этих слов: «не чужие ведь»…
Анна боялась, что встреча с сыном расстроит Петра Ивановича, и тревожно посматривала на обоих.
— «Мы кузнецы, и дух наш молод!..» — запел, торопясь навстречу старику, Анатолий.
— «…Куем мы счастия ключи», — подхватил отец, опираясь на руку Анны, — Ах ты, бродяга!
— Привет, старикан! — хлопнули друг друга по плечу. Поняла Анна: бодрились друг перед дружкой, да глаза-то выдавали обоих.
