— Ты, девка, не сердись на жизнь-то, не сердись. Она тут ни при чем.
— А я не сержусь, дедушка, — как можно бодрее воскликнула Люся.
— Ну, вот и ладно! Знаешь, как бывает в нашем мужицком деле? Где-нибудь на дороге прихватит тебя непогодь. В грязи да в лывах раскиснут сапоги. Ну и поставишь их на солнце сушиться. Если передержишь — они скоробятся, ссохнутся. Тогда шибко плохо в них ноге: твердо, косо. А нужно их, прежде чем надеть, смазать дегтем. Он мягкость сапогу вернет. Вот, видно, и ты, Людмила, ссохлась после непогоды, заскорузла у тебя душа. Надо бы ее маслом смазать, чтобы она отмякла. Ласка ей надобна, любовь — вот что! Найди-ка ты себе ладного парня, да и с богом! — замуж. Вот и встанет все на место. Аль я не так говорю?
— Да где его найдешь, ладного-то парня? — усмехнулась Люся.
Начал было кружиться вокруг Люси директор клуба Вагайцев, но она сразу же отшила его, сорокалетнего, пьющего. А скоро Людмила Ключникова высмотрела парня по душе. Понравился ей Виктор. И стала она помаленьку оттаивать, смягчаться.
Ей было двадцать один, а ему девятнадцать, и она, считая себя опытной, думала, что сможет крепко привязать его к своей жизни. Но Виктор оказался умнее, чем она думала. Он не был наивным и невинным юнцом. Он охотно танцевал с Люсей, ходил иногда в кино, заглядывал в библиотеку поболтать — и все.
И вот сейчас, хмуро глядя на танцующих Виктора и Галю, Люся Ключникова безошибочным женским чутьем угадала, что эта зеленая трактористка для нее опаснее всех. «Была и я когда-то вот такой же», — с горечью подумала Люся, предвидя свое очередное поражение…
В перерыв все вышли на крыльцо и на лужайку перед клубом. Ребята закурили, усеяли тьму огненными точками. Дождик перестал. В разрыве меж туч показался стручок месяца.
— С каким бы ты парнем могла подружиться? Какой он должен быть? — спросил Виктор.
— Да уж не такой, как ты, — пошутила Галя.
— А ты меня знаешь?
— Пока еще нет.
— Ну, так знай: я — хороший!
И они засмеялись…
После танцев пошли домой вместе. Галя, Тамара и Маша пели:
Наступил, по всем поверьям,
Год любви.
Кисть рябины заповедной
Оборви.
Полюбите, полюбите,
Платье красное купите
В год любви,
В век любви.
Шурка, Стебель и Виктор шли молча.
Когда подошли к дому Сараевых, Виктор пригласил всех к себе.
— И правда, девочки, нужно попроведать Надежду Ивановну, — воскликнула Тамара.
Шурка и Стебель постеснялись зайти и отправились домой.
Надежда Ивановна, как всегда, по-утреннему свежая, светлая, встретила своих бывших учениц приветливо, шумно. Девчата сняли в сенках резиновые сапожки и надели туфельки, в которых танцевали. В нарядных платьях, они обрадовали учительницу и понравились ей.
— Ну, Виктор, держись, а то погибнуть можешь, — смеялась она.
— Тетя Надя, я уже погибаю, — отшутился Виктор, глядя совсем не на тетку, а на покрасневшую Галю.
— Так-так-так! Ясно, — певуче и многозначительно произнесла Надежда Ивановна, и все вместе с ней засмеялись.
Хозяйка провела их в комнату, где Сараев возился с телевизором. Он вскрыл его нутро со множеством всяких разноцветных проводков, батареек, винтиков, лампочек. Сараев что-то подвинчивал в таинственной утробе телевизора, что-то скреплял проволочкой тоньше комариного писка. Совхозный механик был мастером на все руки.
Сараев поприветствовал девчат.
— Снова барахлит? — спросил Виктор.
— Звук исчез, — ответил Сараев.
— Витя! Угости девочек квасом, — сказала Надежда Ивановна, — а я их угощу мясными пирожками.
Виктор вышел из своей комнаты, переодетый в клетчатую рубашку с рукавами до локтей и в мягких туфлях, очень домашний и приветливый.
Вот он принес два графина с квасом, который Надежда Ивановна готовила мастерски. Квас был такой холодный, что графины запотели и на них отпечатались пальцы Виктора. Он наполнил стаканы, сказал:
— Пейте! — и пропел:
И разлуки, и заносы
Не беда,
Только слаще от мороза
Ягода.
Галя удивленно поглядывала на него.
Сначала девчата устремились к стеллажам с книгами. Тут была подобрана, пожалуй, вся русская классика. Отдельный шкаф заполняли томики поэтов.
У девчат разбежались глаза. Они листали книжки, рассматривали иллюстрации, прочитывали какое-нибудь стихотворение.
— Как хочется все прочитать, — проговорила Галя, — но хороших книг столько, что на них и жизни не хватит.
— И десяти жизней не хватит, — откликнулся Виктор. Он опустился на коврик у Галиных ног, сел по-восточному и открыл нижнее отделение шкафа. Там лежали его любимые книжки. Галя опустилась на колени рядом с ним, стала их рассматривать. Это все были книги о гражданской войне, о партизанах, о разведчиках, о войне с фашистами и еще книги о древней Руси, об Иване Грозном, о Петре Первом, о Разине, о Пугачеве. Отдельно стояли тома Фенимора Купера.
Сама Галя решила перед институтом перечитать все книги, которые она проходила в школе. Поэтому она попросила у Надежды Ивановны «Войну и мир».
— Бери, бери, — сказала учительница, — только обверни газетой. А сейчас идите к столу — хватит вам питаться одной духовной пищей! — и она принесла узорно-красное блюдо с горкой пирожков.
Холодный, ядреный квас так и бил в нос. Галя с наслаждением выпила полстакана и взялась за пирожок.
— Ну, как вы, девочки, поживаете? — спросила Надежда Ивановна, подсаживаясь к столу.
— Я лично плохо живу, — вдруг заявила Тамара. — Галя вот и Маша — они все могут, а я ничего не могу.
— Как это не можешь? — удивилась Надежда Ивановна.
— Просто меня заела лень-матушка, — пожаловалась Тамара.
Все засмеялись.
— Правда-правда! Вот возьмите Галю. Она и работает, и занимается. А я каждое утро говорю себе: «Вечером начну заниматься, вспомню все за десять классов». А приходит вечер, и я бью баклуши. И не могу заставить себя сесть за учебники. — Тамара тяжело вздохнула. — Работа в парикмахерской мне осточертела, — продолжала она бичевать себя. — Придешь домой, поешь — и на диван завалишься, как Обломов. Я сидя и читать-то не могу! — в отчаянии воскликнула Тамара.
— Да ты что, Тамара? — все смеялась Надежда Ивановна.
— Вы думаете, я дура? Нет, я все понимаю, а вот сделать ничего не могу! И ведь мне все интересно. И девчата, и ребята меня любят — я веселая. И попеть, и поплясать могу. Ну, вы же по школе меня знаете. А коснись дела — я мямля какая-то. Не могу найти свое место. Так и болтаюсь между небом и землей. И ни деревенская я, и ни городская, а такое — какое-то… недоразумение. И вы не смейтесь! Ведь это страшно. Это же… Надо же менять свой характер!
— Ты, рыжая принцесса, напустила на себя бог знает что! — вступила в разговор Маша. — Ты меньше рассуждай, а больше делай.
— Вот в том-то и дело, что ничего делать я не могу.
— Чудачка! Да разве можно все время идти на уступки самой себе? — заметила Надежда Ивановна. — Преодолеть себя — вот что важно.
— Вы, конечно, правы! Мне надо думать и думать.
— А ты больше действуй и действуй, — наступала на нее Маша. — Ты, вообще, кем хочешь быть?
— Не знаю. Я ничего не знаю. Ничего не могу придумать.
— Ну, а почему ты решила, что парикмахером быть плохо? — спросила Надежда Ивановна.
— А чего же здесь хорошего?
— Вот тебе здорово живешь! Ведь людям-то плохо жить без парикмахеров. Просто невозможно жить без них. Я, например, не могу без тебя жить. Каждому хочется быть красивым. Стриги, брей, делай женщинам прически. Этого тебе мало? Ты ведь единственная на все село. Единственная! Ты нашла свое место, а не понимаешь этого.
Тамара ошеломленно смотрела на учительницу.
— Так что же, выходит, я живу так, как надо? — спросила она.
— Конечно! — Надежда Ивановна, смеясь, обняла ее.
Виктор и Сараев покуривали, попивали квасок и молча слушали.
— Ну, вот — с одной разобрались, — продолжала Надежда Ивановна. — А как у тебя дела, Маша?
— А чего у меня? У меня все в порядке, — откликнулась Маша. — Свиньи мои поросятся, поросята растут и директору на меня не жалуются. Сама я стараюсь свинству не поддаваться. Преодолеваю себя!
Сараев засмеялся и сказал о Маше:
— Она молодец. Настоящая хозяйка на своей ферме. Так меня взяла в оборот, что пришлось мне поднатужиться и оборудовать ей образцовый кормозапарник и транспортерную ленту для навоза.
