Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна

Это произошло как раз в то время, когда Чукотка переживала великое переселение. Из яранг — в дома!

— Только три яранги осталось в Узлене, — продолжал Нутетеин. — Скоро лишь по книгам наши дети будут узнавать, как жили отцы. В Наукан будут ездить на экскурсии…

— А есть такие, которые не хотят из яранг уходить? — спросила Маша.

В райцентре часто спорили на эту тему. Одни говорили, что местные жители неохотно покидают древнее жилище. Другие утверждали, что каждый чукча и эскимос в любое время согласен оставить свою темную, дымную ярангу.

— Многие хотят переселиться, но есть и такие, что боятся, — ответил Нутетеин после короткого раздумья.

— А чего боятся?

— Непривычно, — вздохнул старик. — И хочется и страшно, как с новой женщиной.

— Что же страшного в доме-то? — продолжала допытываться Маша.

— Непривычно! — повторил Нутетеин. — Всю жизнь человек спал в пологе. Тело приспособилось к оленьим шкурам, руки сами знают, что где лежит, глазами не надо смотреть за их движением. Вещи испытанные — жирник, деревянное корытце для еды — кэмэны, бочки для зелени, каменные ступы — толочь жир и замороженное мясо. А в доме все иное. Нельзя же в дом переселяться с жирником, с каменной ступой, с кэмэны… Многое надо менять, ко многому привыкать заново. Молодым это легко, а старикам труднее. Вместе с вещами изменяются ведь и мысли. Многие мысли… А это очень трудно…

Нутетеин помолчал, пожевал с закрытым ртом. Маша знала, что во рту у старика огромный рэлюп — искусно сделанная жвачка из табачного листа и махорки, смешанной с легкими желтыми волокнами размятой папиросы «Казбек».

— И еще — холодные эти домики, — вновь заговорил Нутетеин. — Зимой все гвозди видны…

Маша представляла себе, что это такое. У нее в комнате тоже было так: в сильные морозы шляпки гвоздей покрывались инеем. Это было красиво, но неприятно, особенно по утрам, когда надо выскакивать из-под теплого одеяла и совать ноги в оледенелые тапочки.

— Наверно, время пройдет, пока люди придумают хорошие дома для Севера, — сделал свой вывод Нутетеин. — Яранга стала ярангой тоже не сразу. Пробовали сначала одно, потом другое. Между Уэленом и Науканом есть старинные, заброшенные стойбища. Если внимательно присмотреться, можно заметить следы жилищ. Совсем иначе жили наши предки, наполовину зарывались в землю. Стен у яранги почти не было, одна крыша. Человек рыл большую яму в половину своего роста, стараясь, чтобы земляные стены были ровными и не осыпались, а потом вокруг ямы ставил кости из китовой челюсти так, чтобы верхние их концы сходились, образуя шатер, и все это накрывалось моржовыми шкурами. Плотно. Тогда еще не знали мехового полога. Все было вместе: и чоттагин, и спальня, и очаг. Не то что теперь! Теперешняя яранга — очень удобное жилище. Ты бы посмотрела яранги в Уэлене! О-о! Чоттагин чистый, на земляном полу можно сидеть. Собаки отделены, не мешаются под ногами, не трутся рядом, когда человек ест. А полог — куда там комната! Стены в ярких ситцах, на полу — цветной линолеум. И не жирник уже горит, а хорошая керосиновая лампа. И свет дает и тепло. Хоть чайник над ней вешай… А что дома? Ведь и хороший деревянный дом можно превратить в грязную ярангу. Смотря кто там живет и как живет…

Сам Нутетеин не торопился переселяться в домик:

— Мы так решили: сначала пусть переселяется молодежь. Даже председатель нашего сельского Совета товарищ Кэлы тоже еще в яранге держится…

Об этом Мария знала. Кэлы даже вызывали на бюро райкома.

Председатель Уэленского сельсовета был уже немолодой, но крепкий мужчина, с заметной проседью. В райком явился в черном пиджаке и цветной рубашке с галстуком. Хорошо отглаженные брюки заправлены в добротные низкие торбаса.

Формально его вызвали с отчетом о деятельности Уэленского сельского Совета. Так и было записано в протоколе. Кэлы добросовестно перечислял, чем занимается Совет в первую очередь, что строится в селении, какие еще нужны постройки; горячо доказывал, насколько необходимо возводить новую школу в знаменитом селе, где каждый год обязательно бывает десятка полтора журналистов и кинооператоров…

— Гостиница нам очень нужна, — убежденно говорил он. — Приезжих приходится сейчас селить либо в мой кабинет, либо в интернат. А потом из интерната пустые бутылки выносим — плохой пример подрастающему поколению.

Вот тут-то секретарь райкома с внушительной фамилией — Маршалов — и решил его подловить, с ехидцей спросил:

— А вы-то сами какой пример подаете подрастающему поколению, товарищ Кэлы?

— Я непьющий, — обиделся Кэлы.

— Речь не об этом, — сказал Маршалов. — Почему до сих пор в яранге живете?

Кэлы растерянно заморгал.

— Так ведь у меня хорошая яранга, — возразил он. — Даже печку поставил, электрический свет провел. В моей яранге еще долго жить можно… Телефон есть… А молодым в этом отношении пример подавать не надо. Им дом подавай!

— Яранга остается ярангой, даже если ты сделаешь в ней совмещенный санузел с горячей водой, — веско сказал секретарь и, довольный своей остротой, продолжал: — Тебе предлагали уже четыре дома, а ты все держишься за ярангу! К лицу ли коммунисту, представителю Советской власти жить в ветхой, грязной, дымной яранге!

— Моя яранга чистая, крепкая, и дыма нет, — упорствовал Кэлы. — Не могу я переселиться…

— Почему? — нетерпеливо спросил Маршалов.

— Потому что представляю на селе Советскую власть.

— Ну?

— Поэтому и не могу переселиться, — упавшим голосом сказал Кэлы.

— Ничего не понимаю, — развел руками секретарь.

Остальные члены бюро тоже выразили удивление, недоуменно переглянулись. И Мария Тэгрынэ ничего не могла понять.

— Может, объяснишь нам, своим товарищам, в чем там у тебя дело? — уже мягче спросил Маршалов. — Говори откровенно. Можем ведь и помочь…

— Вы что, вправду не понимаете, почему я не хочу переезжать в новый дом? — изумился Кэлы.

— Не можем! — сказал секретарь и хлопнул ладонью по столу. Звук был громкий, хотя Маршалов с виду казался щупловатым и ростом невысок.

— Когда меня выбирали председателем сельского Совета, мне говорили, — Кэлы кивнул в сторону председателя райисполкома, — что первейшая моя обязанность — заботиться о том, чтобы каждому уэленцу жилось хорошо. Я всегда старался следовать этому правилу. Главное дело у нас сейчас — строительство жилья. Каждому хочется побыстрее сменить ярангу на благоустроенную квартиру. Люди Севера ждали этого веками. Какой же я буду представитель народной власти, если первым полезу в новый дом? Разве власть дается для того, чтобы хватать лучшее?

— Никто тебя не призывает хватать лучшее, — досадливо отмахнулся Маршалов и даже поморщился брезгливо. — Словечко-то какое выбрал: хватать.

Кэлы не стал отвечать на сердитую реплику.

— Я решил так: перееду в новый дом лишь после того, как последний уэленец покинет ярангу.

Сказав это, председатель сельсовета спокойно уселся на место.

Маше запомнилось странное выражение лица у Маршалова: он и сердился на Кэлы и как будто радовался, что такие вот кадры советских работников выросли на далекой Чукотке.

Но приятные эти воспоминания и не менее приятную беседу с прибывшими на вельботе уэленцами надо было кончать. Приспело время бежать на работу.

Нутетеин не стал прощаться, пригласил:

— Приходи вечером, может, песни будем петь… Ты ведь наша. Мы хорошо помним твоего деда и твою маму. Красивая была! Может быть, в Наукане после нее не появлялось больше такой красивой девушки. А ты на нее похожа…

Весь день Маша чувствовала какое-то необъяснимое волнение. Едва дождалась конца рабочего дня.

Забежала домой переодеться. Не задумываясь, сняла шерстяной костюм, надела платье полегче, а поверх него, вместо плаща — цветастую камлейку. Когда шла к берегу, кто-то окликнул ее:

— Уезжаешь?

До сих пор эту камлейку она надевала только в дорогу.

На берегу трещали костры, слышались веселые голоса. Сразу заметно, что уэленцы побывали в магазине. Огромные чайники висели над огнем. На дощечках, на ящиках, на лопастях весел были разложены куски вареного мяса, ломтики итгильгына, нерпичьи и моржовые ласты. Тут же рассыпано печенье, куски сахару, стоят банки с фруктовыми консервами.

— Пришла! — обрадовался Нутетеин. — Иди садись рядом со мной.

Молодые ребята отошли подальше от комсомольского секретаря — знали ее как непримиримую противницу употребления веселящих напитков. А вот Нутетеин не ведал этого.

— Немного выпьешь? — спросил он Машу.

Маша молча кивнула.

Старик достал старую эмалированную кружку и нацедил из бутылки шампанского. Лил осторожно и умело, так что напиток не пенился.

Пьяных на берегу не было. Но, пожалуй, человека два-три казались веселее остальных. Особенно Василий Корнеевич Рыпэль. Он говорил только по-русски, потому что рядом с ним сидел районный фельдшер Копылов, его большой приятель.