Инженер-майор вышел из комнаты, поговорил с хозяйкой и вернулся ни с чем.
— Нет их обоих дома. Ничего, может быть, подойдут… Так вот, пока я вам расскажу, что эти достопочтенные паны Тюхин и Телеев натворили. Ну, сначала подбивали тут рабочих на саботаж. Даже лозунги у них свои были — "Команда икс, работа нихтс", "Чем хуже работаешь, тем ближе победа". Даже русское слово «помаленьку» тут все понимали. Ну, а потом и восстание подняли. На марше атаковали конвоиров, да так атаковали, что, перебив несколько вооруженных эсэсовцев, блокировали контору, разоружили полевых жандармов, зажгли нефтебаки, прострелили несколько цистерн с нефтью, а потом ушли в горы, унося захваченное оружие и продовольствие… Я не быстро рассказываю? Успеваете записывать?.. Так вот, когда из соседнего местечка подоспели каратели, восставших и след простыл. Гестапо тут десятка два-три людей расстреляло, но тех, кто в восстании не участвовал, а так просто, похватали на улице кого пришлось, заложников.
— Ну, а где же они сейчас, эти папы Тюхин и Телеев?
— Заинтересовались? Пригодится?.. Ну я рад, не зря со мной вечер проведете. Так вот этого-то я вам и не скажу. Не знаю. Я-то сам их не видел, я сюда со своим хозяйством позже прибыл, а население рассказывает. Когда наши части сюда подходили, первыми-то кавалеристы подошли, им бы трудно было на укрепления в атаку идти. Так вот в этот самый момент у немцев, что в укреплении сидели, за спиной как грянет «ура». Что такое? Окружение? Немцы развернули фронт, растерялись. Кавалеристы в атаку, а потом после боя встретились, все и узнали. Оказывается, кавалерийской части партизаны помогли. Одетые кто во что, но все при оружии. Двое подошли к командиру и докладывают:
— Разрешите представиться: лейтенант Красной Армии Андрей Пантюхин, штурман авиации.
— Старшина летчик-радист Федор Пантелеев.
Ну и, конечно, сидеть они тут не стали, люди-то в армии как нужны, особенно летчики. Но память они по себе оставили. Подождите, кажется, молодая хозяйка пришла. — И громко сказал:
— Пани Марыся! Пшепрашем до нас.
Вошла прехорошенькая девушка лет двадцати, одетая по-спортивному, в вязаном свитере и рейтузах, в горных ботинках на толстой подошве. Вошла, по-мужски протянула мне маленькую руку и неожиданным для ее миниатюрной фигурки грубым голосом представилась:
— Мария. — И вопросительно взглянула на инженер-майора.
— Пани Марыся, то есть российский дзеньникаж[3], он интересуется паном Анджеем и паном Тадеушем.
Марыся, девушка, видимо, в политических делах не без опыта, посмотрела на мои погоны, тряхнула пшеничным чубом и принесла любительский снимок. На нем было запечатлено трое: в центре она с немецким автоматом на шее, а по бокам весьма живописно одетые парни. Один коренастый, чернобровый, с квадратным лицом и тяжелой челюстью.
— То есть пан Анджей, — пояснила она.
Другой высокий, худой блондин, с удлиненным лицом и мечтательными глазами.
— То есть пан Тадеуш, — показала и вышла, стуча об пол подковами альпийских своих башмаков.
— С Федей-то этим, Тадеушем, у нее роман был, — тихо сказал инженер-майор. — Славная история, правда. Вот и напишите о них. И поставьте заглавие "Двое с неба".
Действительно, в ожидании самолета я написал такую корреспонденцию, но называлась она не "Двое с неба", такого заглавия у меня бы не пропустили, а "Пан Тюхин и Пан Телеев".
Обязательный инженер-майор в тот же вечер отправил корреспонденцию с офицером связи на армейский телеграф. Но надежды на то, что она увидит свет в «Правде», по совести говоря, мало. Мой начальник генерал Галактионов, военный до мозга костей, обожает оперативные корреспонденции о боевых действиях воинских подразделений, частей, соединений и не любит такие вот очерки, называя их художественным свистом. По возможности в набор он их не засылает, а если и зашлет, то недели две или месяц спустя пишет на уголке своим мелким, очень разборчивым почерком: "Устарело, в разбор".
Отправив очерк, долго бродил по садику перед зданием, где на полу, свернувшись и прижавшись друг к другу, как котята, мирно и беззаботно спали мои товарищи по десанту. Не спали только Янко и Ладислав. Сидели у стены, подперев ладонями головы, и молчали. У них было о чем молчать. Родная земля была близко, рядом, и скоро должна была сбыться мечта, с которой они, подняв руки, выходили из леса навстречу нашей воинской части, мечтая воевать с общим врагом уже на словацкой земле. А я ходил и раздумывал над своей миссией. Ведь как-никак предстояло приземляться в чужой, незнакомой стране. До оккупации жил я в своем Калинине, даже в Москву наезжал редко, а Чехословакии, разумеется, даже и во сне не видел. Нельзя сказать, что она была мне совсем неизвестна. Нет. С юных лет люблю чешскую литературу, увлекался Гашеком и Чапеком, читал в журнале "Иностранная литература" стихи Лацо Новомеского, Витезслава Незвала и других поэтов этой страны. А главное, корреспондентский путь мой не раз приводил меня к чехословацкому соединению, действующему на территории Советского Союза. Случайно посчастливилось даже стать свидетелем того, как это соединение, тогда еще Особый чехословацкий батальон, входило в свой первый бой с гитлеровскими войсками на Украине у села Соколово.
Я стал свидетелем этого сражения и с тех пор полюбил этих храбрых, дружелюбных, веселых боевников, смело и умело сражавшихся на советской земле за свою еще далекую тогда родину. Потом не раз наезжал в эту часть, которая постепенно превратилась из батальона в бригаду, из бригады в корпус. Корпус этот сейчас в составе нашего фронта в резерве. Он здесь, в Польше, недалеко от границы своей оккупированной родины. На пути в Кросно я посетил его. Все здесь были настроены оптимистически.
Генерал Людвик Свобода дружески принял меня в маленьком домике, служившем ему штаб-квартирой. Вышел ко мне в гимнастерке с закатанными рукавами. Мы присели на крылечке веранды.
— Завидую тебе, я бы тоже хотел так вот спрыгнуть в родную Моравию, как ангел с неба, но, увы, нам придется идти по земле, — говорил он. С дерева упало к нашим ногам переспевшее яблоко. Он поднял его, обтер носовым платком, предложил мне и, когда я отказался, стал есть сам, задумчиво продолжая разговор. — Вам только зенитную зону благополучно миновать, а там каждое дерево, каждый камень будет вам помогать… Язык? О, тебя там поймут, если не будешь трещать как пулемет. И ты их поймешь. Наш чешский — другое, а русский и словацкий — близкие языки.
Прощаясь, крепко пожал руку своей маленькой, но сильной рукой.
— Ну, соудруг ангел, счастливо слететь с неба на нашу землю. Желаю удачи, а в успехе не сомневаюсь.
Настоящий солдат никогда не сомневается в успехе предстоящего дела, но все-таки… И вот уже третьи сутки маемся мы на этом маленьком аэродроме, обложенном туманом, как гигантским пуховиком. Но к середине ночи подул ветер, похолодало и из кипени облаков, курчавившиеся над слоями тумана, стала высовываться луна. Наконец и горизонт развиднело, а небо вызвездило. Летчики торопливо снимали с моторов чехлы, а высыпавшие из ангара десантники выстраивались в линейку, кладя перед собой оружие и тяжелые рюкзаки. Вот уж и командир группы выкликнул мою фамилию, я выступил из шеренги вперед и остановился перед своим рюкзаком и автоматом.
Наконец-то!
Наш верный воздушный труженик Ли-2, обшарпанный и ободранный, как старый автобус, как-то очень буднично отклеился от сырых плит взлетной дорожки и, набрав высоту, лег на курс. За иллюминатором виднелось звездное небо, а внизу туман, посеребренный лунным светом, целый океан тумана. Ничего не видно, но карта говорила, что под слоем этого голубоватого мерцающего массива — горные вершины, долины, извилистые речки, От Кросно до места нашей высадки на карте так и чередовались гребешки хребтов с густыми лесами.
История этих двух с неба, с которой я познакомился у инженер-майора, действовала успокаивающе. Нашли же эти два русских парня общий язык с поляками, вон какие дела делали. А мои спутники, молодые русские, украинские и словацкие ребята, должно быть, вовсе не испытывают никакой тревоги, сидят на скамейках, как на деревенской посиделке, друг против друга и кричат песни, как бы прикуривая их одну от другой.
Я стал даже дремать, но вдруг какая-то сила сорвала меня со скамейки, бросила на пол. Самолет дал резкий крен на крутом развороте. Потом меня перекатило в другую сторону. Я понял, он маневрирует, и, подобравшись к иллюминатору, увидел, как внизу вспыхивают красивые огоньки и, будто разноцветные елочные бусы, к машине тянутся огни трасс. "Зенитный заградительный огонь", — догадался я, когда весь этот фейерверк остался позади и внизу обозначились темные контуры гор, облитых лунным светом.
