Трамвайный путь был неподалеку, но Вячеслав пошел в противоположную сторону, где находилась новая трамвайная ветка. Он повел Лёну к той ветке не потому, что идти туда было дольше, а потому, что хотелось брести пешком в пуховом тепле солнца. В год, когда Вячеслав призывался в армию, осень тоже выпала нежная, милостивая, и его одолевало неосуществимое мечтание: хотя бы понадобилось двигаться к месту службы в пешем строю, он бы подпрыгнул до неба, придись шагать по вёдреной погоде тысячи километров. Под таким солнцем он совершил бы пешую кругосветку!
Выспрашивание не претило Вячеславу, однако редко у кого он пытался узнавать, откуда он, как рос, с кем дружил. Получалось непроизвольно, особенно в армии: перед ним неожиданно раскрывались.
После встречи в Слегове Лёна представлялась Вячеславу юной женщиной, которая девчонкой училась в городе, но сохранила деревенский характер и повадки: «Обплясалась сегодня. Сил нет». Полагаясь на то же впечатление, он был уверен: в образовании она не нуждается, потому что для ее жизни и работы предостаточно и школьного. Не без стеснения он признался Лёне в этом.
— Близко к были, — ответно промолвила Лёна, — но далеко от правды. Город многих на свой лад переваривает. Мои подружки, вместе с какими квартиру снимали, старались во всем уподобиться городским. Чтобы «деревней» дразнили — избави бог. Не сужу. Попробуй порыпайся против природного штампа. Грачей наблюдай не наблюдай — не отличишь. На одном штампе оттиснули. Чибисы — опять. У птиц при упорной наблюдательности находишь легкое различие. У нас в озере красноперки. Под одно красноперки. Караси — под одно. Язи — под одно. Оловянные солдатики озерных вод.
— А вы, Лёна, рыпались?
— Рыпалась — цветики. Дралась. «Алёнка — деревня» — ударю, пну, исцарапаю. Нравилось быть деревенской. И нравится. В восьмом классе прозвали Барышней-крестьянкой.
— Тут уж вы не дрались?
— Ударь меня, только Барышней-крестьянкой назови. Подружки это прозвище в Слегово привезли. До сих пор держится.
— Чаще, наверно, Цыганкой зовут?
— По имени. Цыганкой Коняткины зовут. Им по душе, что в роду у меня были цыгане. Диковинно для них. Мне эта диковинка дорого досталась. Польстилась на цыгана. Табор разбили возле озера. Государство оседлости требует. Они оседают, но летом бродяжат. Съедутся в определенный пункт из разных краев, лошадей купили, кочевать. Он обещал, если поженимся, в Слегове осесть. Сыграли свадьбу.
— Без любви?
— Чудного мнения обо мне. В вековухах милей куковать, чем выйти не за любимого.
— Старины придерживаетесь.
— Хоть раскрасавец, а нет к нему чувства, он для меня все равно что бессердечное железо.
— Вон как!
— Не шучу.
— А я восхищен.
— Было бы чем. Прожили до зимы. Деревня не скора на суд о чужаке. Во все глаза наблюдает, во все уши слушает, с выводами годи́т. О нем быстро по-хорошему стали говорить. На покосе за ним никто не угонится: что косить, что сено метать. Песня — не перепоешь, пляска — не перепляшешь. Цыгане ловко по жести работают. Жестянщики из жестянщиков! Крыши крыл, водосточные трубы делал, лейки, корыта. Сепаратор плохо отбивает сливки, когда тарелочки из жести поднашиваются! Целую кипу тарелочек закладывают в сепаратор. Он подновил полуду на тарелочках, и сепаратор начал гуще отбивать сливки. Зимой засобирался в Малоярославец, где братья осели. Отпрашивался на неделю, вернулся к весне. Братья многодетные, купили бросовый дом. Укреплял фундамент, менял венцы, перекрыл, веранды пристроил. Было так или нет, да так говорил. По обмолвкам догадалась: в Малом и в округе порядком цыган. Промысел, по обычаю, ведут женщины, преимущественно в Москве. Вернулся. Не успели отгулять сабантуй в честь окончания посевной — телеграмма: старший брат под электричку попал. Чую — разрывается муж между мною и родней. Наверняка брат не попадал под электричку. Тащат к себе. Обман не с одной стороны, обоюдный. Уехал и опять долго отсутствовал.
— Цыганочку завел?
— Не из повес. Веками цыгане колесят по земле. Табор — горстка людей. Едут куда вздумается, когда заблагорассудится. Никаких расписаний. Волюшка вольная! Огромные народы распылились, забыты. Цыгане есть и сохраняются. Он сказал: «Мы как пальцы в кулаке: отдельны и неразделимы». Психология складывалась тысячи лет. За годы не изменить. Муж не в силах оторваться от цыганской жизни.
— Он против оседлости?
— Он за оседлость, но с учетом их натуры. Цыгане — путешественники. Неискоренимые. Цыгане артисты. Пусть с официального разрешения будут кочующие ансамбли. Пусть разводят лошадей, создают ипподромы, конные цирки. По красоте с лошадью никто не сравнится.
— А человек?
— Да. Но лошадь благороднее.
— Вы со всей серьезностью?
— Хотя бы потому, что лошадь — травоядное существо.
— Сногсшибательно!
— Целый год он в Донбассе. Не встречались того дольше. Подала на развод.
Лёна замолкла, испугавшись, что ее стремление развестись Вячеслав воспримет как намек. Она отвернулась, чтобы он не заметил вспышки смущения на ее щеках.
Они шли вдоль стальной, пиками, ограды, за которой берегом пруда тянулась тополевая роща. Кроны обрушились, кое-где на вершинных ветках болтались неуклюжие листья величиной в штык лопаты. Сквозь частокол ограды и стволов глинисто рыжел взбаламученный пруд.
Давеча в степи, когда Вячеслав нет-нет и улавливал запах свежего снега, он думал, что ветер наносит запах похолодалого пруда. Как ни греет солнце, все-таки осень, и земля, и воды остывают за ночь до зимней свежести, а днем ею обвевает просторы. Волны были привальные, дыбастые. Они падали с пышными выхлопами. Воздух, насыщенный меленьким, как цветочная пыльца, бусом, ощущался на вкус. Стоило облизать губы, и во рту, возносясь под нёбо, определялась пряная терпкость глины, рудная кислинка, отдающая сладостью заячьей капусты, душная преснятина пухово-зеленых водорослей, которыми обрастают донные камни. Забористый вкус волнового буса не мешал обонянию замечать запахи тополевой рощи: горьковатость чуть волглой коры и лиственной прели, по-прежнему выделяющей медовый аромат смолки. Все это глушило запах свежего снега, но совсем устранить не могло: он продолжал улавливаться, как улавливается сигаретный дымок среди доменного смрада. И Вячеслав усомнился в своем первоначальном предположении: не запах ли какого-нибудь лосьона или крема он чует, а то и духов? Если уж солдаты, прихорашиваясь, применяют всякие благовония, то женщины и девицы — подавно.
Прежде чем выбраться на обочину шоссе, они спустились в овраг. Там, в заветрии, потерялись все запахи, кроме запаха свежего снега, и Вячеслав притворно сказал, что из лосьонов, на его нюх, нет приятнее огуречного лосьона, а из жидких кремов — миндального молочка.
Лёна только что говорила о том, что заочно учится на биологическом факультете пединститута, но в школе работать не собирается: она агроном парникового хозяйства, пока младший, и знания ей необходимы для углубления в этот труд. Рассказом о замужестве Лёна не уменьшила своей откровенности, потому и заговорила об институте. Она собралась посвятить Вячеслава в тайны парникового существования растений, но он почему-то ни с того ни с сего ринулся в косметику. Неужели приблазнило, что косметика ей интересней агрономии? С обычной своей прямотой, за которую ее редко одобряли в Слегове: «Больно напрямик режет, а надо бы с утюжком, сперва пооглаживай душу, после уж таскай по ней борону», Лёна упрекнула Вячеслава:
— Я про Фому, вы про Ерему.
— Да?
— Я про институт, вы про лосьон.
— Учуял запах свежего снега, а снег не собирался выпадать. Может, парфюмеры отличились?
— Не пользуюсь косметическими средствами. Зарок давать не стану. Войду в возраст — авось и примусь наводить красоту.
— Алён, я окончательно сбит с толку.
— На то лето приезжайте в Слегово. Останавливайтесь у Паши Белого. Будете пить воду из нашего родника. Купайтесь, где он стекает в озеро. Вообще наше озеро ключевое. За месяц освежитесь до неузнаваемости.
— И в самый жар всем будет казаться, что я только что умылся снегом?
— У кого чуткий нос.
— А счастливей сделаюсь?
— Не ручаюсь. Зато счастливость счастья будете чувствовать чисто.
— Кабы чистота восприятия зависела от родниковой воды.
— Зависит. Очень. Мы, деревенские, больше радостные в радости, наше горе горестней, песни поем песенней, пляски пляшем плясовитей.
— Заблуждение.
— Приедете, понаблюдайте. Согласитесь. Собственно, то не мои слова — Паши Белого. Придерживаюсь.
— Алён, почему на отпуск посылаете меня к Павлу Тарасовичу? К себе почему не приглашаете?
— В женскую избу?
— Простите. А кто еще у вас?
— Одна мама. У нее ревматизм. Тяжелый. Корову подоить не может. Иду с вами, а сама испереживалась: сумею ли засветло вернуться? Вечером на пассажирский грузовик немыслимо попасть.
