меня в номере, он по утрам тайком бормотал молитву.
— Ты веришь в бога, каждое утро молишься и мог ходить в костел красть сумочки у женщин?
— А почему бы нет! Бог слушал мою молитву. А на то, что мне удавалось, не гневался: это было на жизнь. А вот Советы против бога, и мне это очень больно.
Вот так раскрывался Иван передо мной со своими злыми и несчастными дорогами жизни. Не стыдился и не скрывал того, что делал во время панской Польши. И словно был рад, что может высказать о себе всю правду.
— Знаешь, за что меня прозвали Лимонадка? Не раз удавалось мне получить такую работу: развозил лимонад по улице от какого-нибудь магазина и продавал. Но такая работа попадалась редко. А у хозяина одной пекарни, где мне удалось получить работу, был рояль. Его дочь потихоньку позволяла мне учиться играть на нем. И чуть не полюбила за то, что музыка так легко и хорошо мне удавалась. Вот поведи меня куда-нибудь, где есть рояль, покажу тебе, как я умею играть. И никто меня этому не учил. А батяры наши больше всего любили меня за то, что я им пел и лепил их портреты из глины или из хлеба, когда его было вдосталь. Но хлеба вволю редко бывало. Больше так получалось, что крал, чтобы съесть. И так бывало, что отдам бедному с себя всю одежду, а тут зима. Вот и хочу в тюрьму — ведь зимой есть нечего и ходить не в чем. Не думай, что если человек вор, так нет у него сердца. Такие, как мы, скорее понимали бедного, чем богатые. Если легко ко мне приходило, то я легко мог и отдавать.
— Иван, и не совестно было тебе красть?
— Чепуха. Один, чтобы ему было веселее, колол себе руки. — (Я понимала, что он говорил о морфинистах.) — Другой курил турецкий табак. А мне было весело на душе, если хорошо что-нибудь удавалось.
Открыто выворачивая передо мной свою вывихнутую душу, он улыбался мне своей детской доброй улыбкой, которая не изменилась и не погасла, пройдя через страшную грязь панской Польши.
Мы уже вошли в наш номер «Народной» гостиницы и расстелили ковер, купленный только что на «Париже». Свеже-зеленый, с салатным оттенком, с разбросанными по нему зелеными древесными ветками и какими-то розовыми цветами, он напоминал нам наше детство, которое роднило нас сейчас светлой и грустной памятью и звало к хорошей, честной жизни. Брат стоял возле меня, как моя не написанная еще повесть. Полный тревоги, смотрел на ковер, и в глазах светился вопрос: как я буду дальше жить? Но над всем этим витала радость — мы встретились…
У каждого пережитое, как тяжело бы оно ни было, пахнет какими-то цветами его детства, поет его птицей, струится своей «Зачарованной Десной», как у А. Довженко; блестит своей, не такой, как везде, каплей росы, как у В. Солоухина; горит и днем своими звездами, как у О. Берггольц в «Дневных звездах»; улыбается шутливо, как у Василя Минко в «Моей Минковке».
Мое же, сквозь все его драмы и трагедии, запахло для меня аистовым-цветом с куликовских лугов. Цвети же, мой аистов-цвет, на радость, на счастье людям, хоть вырос ты из нашей беды, лихолетья, из моего сиротства.
Смок — легендарное чудовище (укр.).
Драгли — студень.
Гмина — управление самой меньшей территориальной единицей.
Львовское предместье — один из районов местечка Куликов.
Криминал — тюрьма (западноукр.).
Жолнер — солдат (польск.).
Репа — картошка (закарпатское).
Гербата — чай.
Шлябант — раскладная кровать, служит также лавкой.
Бульбаки — оладьи из картофеля.
Рогатка — застава.
Бригидки — львовская тюрьма.
Маржинка — скот.
Вуйко — дядя и почтительное название медведя.
Батяр — бродяга.
Нотарь — начальник, впасть которого распространялась на несколько сел.
Коблина — натуральный церковный налог.
Жупан — окружной начальник, которому подчинялись нотари.
Все Закарпатье было разделено на несколько жуп (приблизительно наш округ).
Келенфельде — район в Будапеште, где были военные казармы.
Пушка — ружье.
«Да здравствует!» (венгерск.)
Русская Крайна — так называли Закарпатье.
Кинчтарские — государственные.
«Гунгария» — гостиница в Будапеште.
Роковина — обязательный бесплатный труд на церковных землях (до десяти дней в году).
Не понимаю (венгерск.).
Фребелисты — последователи немецкого педагога Фридриха Фребеля (1782—1852), теоретика дошкольного воспитания.
Гершт — первый среди батяров.
