А на втором снимке знаменитый собор святого Стефана. Этот готический храм стремительно уходит в высоту, вы видите только его подножие. Монахини убирают мусор и осколки после последних обстрелов.
Семен Гудзенко написал в то время:
Зачем ты спрашиваешь нас?
В России знают все
И венский лес,
И венский вальс,
И венское шоссе.
Перед войной у нас шел фильм «Большой вальс» – о Иоганне Штраусе. Эту картину запомнили все, кто ее видел, и когда мы пришли в Вену, его музыка как бы сама собой зазвучала в нас. Можно сказать, что наша армия любила Штрауса. Смотрите, два офицера возлагают к его могиле венок. Но разве только Штрауса? Везде, куда входили наши войска, отмечался их неподдельный интерес к местной культуре, трогательная забота о ней, потребность в сохранении ее памятников.
Одна из черт нашего характера и воспитания.
Мы часто слышали и сами говорили не раз о том, что фронт простирался от Баренцева, моря до Черного. Допускаю, это воспринимается сейчас как некий образ, но ведь это было действительно так.
Поднимите взгляд к верхней части карты, к Крайнему Северу, к Заполярью, и представьте себе войну там. Горная тундра, олени, долгая полярная ночь, призрачные сполохи сияния, освещающие темное небо не хуже мощных прожекторов, снега, мороз…
Там с непривычки просто жить тяжело, а не то что воевать!
В районах Заполярья, Баренцева моря корабли и авиация Северного флота теснее, чем где-либо, взаимодействовали с военно-воздушными силами союзников. Своеобразие условий, суровость климата и самой природы наложили на эти отношения особый дополнительный отпечаток.
Наступление велось в трудных условиях, по снегу, по голому камню, по тундровому мху. И немалую роль сыграл здесь десант Северного флота. Моряки, высадившиеся на сушу, черные бушлаты, перекрещенные пулеметными лентами, – не случайно с давних пор это наводило страх на врага.
Много чужих солдат и искореженной техники осталось на этой хмурой земле, много чужих кораблей поглотила ледяная северная пучина.
Район Петсамо был освобожден. В эти дни, по сути, была освобождена от захватчиков вся наша Родина.
Среди многих громких побед других фронтов, с освобождением ими известнейших больших городов, победа в Заполярье могла показаться кое-кому довольно скромной, не слишком значительной. Однако следующий шаг произвел впечатление на всех. Наши войска вступили на территорию Норвегии! Психологически это имело поразительный эффект – до этого Норвегия казалась очень уж отдаленной.
И как везде, куда входила наша армия, ее приход окрылил освободительную борьбу норвежского народа.
Путь наш пролег – вдаль по полям и санбатам,
Каждый наш день – как в диске последний патрон.
Слава навек погибшим в сраженьях солдатам,
Тем, кто живой, тоже слава и низкий поклон.
После всех лет, после всех тягот похода,
Горьких потерь под небом родной стороны
Больше всего сейчас умирать неохота —
В самом конце этой долгой и трудной войны.
Время придет глянуть в глаза своим милым,
Только пока еще громыхает война.
Но над землей, над этим истерзанным миром, —
Слушайте все! – вслед за нами грохочет весна.
Как хорошо, что на земле есть Россия,
Ранний простор, нагретые доски крыльца.
Нас будут ждать, мы мертвые или живые, —
В отчем краю все равно будут ждать до конца.
И опять – «переправа, переправа, берег левый, берег правый», как в «Теркине». Наводят саперы мост – по колено в воде, по пояс, по грудь. Который он по счету для них? Десятый, сотый? Наводят мост, но ведь подумать только – где! В самой Германии!
Пробил час, о котором мечтали, стиснув зубы, в который верили. Час расплаты. Стальная волна наших армий грозно захлестнула германский берег. Наконец-то пришел срок держать ответ. Это улицы немецкого города, это горят немецкие дома. Как народный глас гнева и справедливости прозвучали весомые слова нашего великого поэта:
Плати по счетам, Германия,
Молись! По тебе идем!
Свороченный набок броневой колпак вражьего дота, и на нем наш солдат с автоматом и развернутым флагом. Может быть, командир приказал взобраться туда, чтобы было видно, что и этот рубеж взят, а может, фотокорреспондент попросил – позарез нужно для газеты, да и самому еще обещал снимок прислать. Как бы там ни было, стоит парень так, что хоть скульптуру с него лепи. Для потомков.
Каждый наш солдат не мог не знать хотя бы нескольких необходимых ему слов и фраз на языке противника. «Hende hoch!» – обязательно входило в этот фронтовой лингвистический минимум. И поверьте уж, не для того, чтобы понять, если тебе это крикнут, а затем, чтобы враг понял тебя. Даже в начальный период войны.
Ну, а эти подняли руки сами, не дожидаясь команды.
Здесь, у себя дома, враг сопротивлялся ожесточенно, с упорством отчаяния, до конца. Он словно еще не верил происходящему, он словно еще на что-то надеялся.
Неуютно было нашим танкам на узких улицах немецких городов. На каждом перекрестке, на каждом шагу приходилось встречать, преодолевать, ломать бешеное противодействие. Вот когда нам пригодился богатейший опыт городских боев.
Кого только не доводилось освобождать к концу войны за границей: и узников страшных концлагерей, и наших женщин, угнанных в неволю. И вот еще. Наши части освобождают союзников, американских военнопленных. Те радостно развернули флаги – свой, американский, даже наш. Они стоят за колючей проволокой, но следует признать, вид у них довольно бодрый.
Скольких людей вызволили мы из рабства. Их пестрые потоки заполнили тогда дороги старой Европы. Разве можно забыть такое? Ведь для них снова началась жизнь.
Музыка сорок пятого года. Наша музыка. Не только рев моторов и гул орудий. Не только медь оркестров. Наши песни в строю и на привалах, в грузовиках и в теплушках. Страдания сверкающих перламутром трофейных аккордеонов, томительные русские мелодии, рвущиеся из-под заскорузлых солдатских пальцев.
А вот среди руин, рядом с провалом в кирпичной стене и свисающими балками – пианино. И даже ваза с, цветами на нем. Что играет этот офицер, о чем он играет своим усталым солдатам?
Приходится вспомнить: случалось, что рояли и пианино в германских домах оказывались минированными. Стоило только поднять крышку или коснуться клавиш…
Мощно катятся к Берлину наши войска. В центре Германии все указатели – на русском!
И вот – бои в Берлине!
Мы с самого начала верили, что придем в Берлин, однако долгое время эта вера как бы не была вполне реальностью, а скорее лишь символом. Но постепенно – начиная с первой зимы – она все более облекалась плотью.
Мы неотвратимо приближались к Берлину, к фашистскому, к звериному логову.
Оглушенный тяжелыми бомбежками и артобстрелами, ослепленный направленными в глаза зенитными прожекторами враг сопротивлялся отчаянно, но он был уже не в силах противостоять нашему натиску.
Упорнейшие, длительные и скоротечные бои и схватки в городе, среди развалин, руин, перепутанных проводов, покореженной арматуры. Как когда-то в Сталинграде. Но разница есть, и немалая! – это не Сталинград, это Берлин!
Заметьте: Берлин был гораздо основательнее подготовлен к обороне, окружен тремя обводами, укреплен специальными секторами и многоэтажными подземными бункерами. Однако он был повержен и пал в течение двух недель. Никто этому уже не удивлялся.
Посмотрите на ребят, ведущих жестокий уличный бой. Некоторые из них даже не в касках, а в пилотках, надетых лихо, набочок, как в увольнении. Какие ребята!
Флаг над рейхстагом. Это не просто очередной флаг в дымном небе, над взятым даже очень большим городом. Это флаг над окончательно поверженным врагом, над очнувшимся миром.
Красный флаг. Знамя нашей Победы.
Фашистские лозунги. Геббельсовская пропаганда. «Мы не капитулируем» – право, это выглядит не слишком убедительно на фоне павшего Берлина.
А вот еще: «Берлин останется немецким». То есть то же самое: не сдадим Берлин, не войдут в него русские. Вошли! Но изречение оказалось точным, правда, совсем в ином смысле, который меньше всего хотели вложить в него гитлеровские заправилы и который бы ужаснул их: Берлин стал столицей нового немецкого государства – Германской Демократической Республики.
И наконец, на упавшем с насыпи немецком вагоне: «Колеса крутятся для победы».
Как выяснилось, наши колеса крутились надежнее.
Первое мая. Первое мая 1945 года. Первое мая 1945 года в Берлине. Берлин в развалинах, в битом кирпиче, в гари и копоти, в еще не осевшей пыли. И рейхстаг весь черный, а Унтер-ден-Лиден, где они маршировали своим гусиным шагом, и Фридрихштрассе – все в руинах. И река эта, Шпрее, о которой столько слыхали, вся черная, и серые германские трупы в воде.
