Решетчатые крылья точно вросшего в берег локатора отвернулись от надоевшего им моря и задумчиво смотрели на далекие тополя совхоза. И вокруг, куда ни глянь, — лишь изрезанный морем каменистый берег. Ни туристской автомашины, ни палатки «дикаря». Только белые от солнца скалы да не разгоняемая ленивым ветром полуденная духота.
Из домика вышли двое солдат: высокий светловолосый и коренастый чубатый. Сели на скамейку, сняли майки, вытянули босые ноги.
— Слушай, Ника, как тебе нравится этот фельдмаршал? Мы-то думали, что хорошее скажет. И вот, извольте радоваться: товарищу Бакланову Родина доверила сегодня ночью с двух тридцати до четырех утра охранять самого себя и этого Русова. Во дает!
— Да… Настырный парень, но ты знаешь, в нем что-то есть. Характер. Обратил внимание на такую его фразу: «Короче, так!» Серьезная фраза. Зажмет он некоторых товарищей. Увидишь.
Один изучающе смотрит на другого.
— Зажмет, если молчать, как чижики, будем. А нужно как что — так всем на дыбы. За свободу надо бороться, понял? Чего смеешься?
— Тоже мне декабрист нашелся. Он тебе просто-на-пр, осто прикажет, и «борьба» закончится. Надеюсь, ты не настолько наивен, мой друг, чтобы лезть на рожон?
— Наивен.
— Мне тебя жаль.
— Чижик, плебей.
— Благодарю. Ваши слова, сеньор, я лично воспринимаю педагогически. Так сказать, знакомство с вашим лексиконом, но не вздумайте произнести их в другом месте и другому лицу. Ибо…
Высокий солдат слабо улыбается и дотрагивается кулаком до своего аккуратного, с ямочкой подбородка.
— Нет, серьезно, Ника, жизнь дала трещину, — примирительно говорит солдат с пышным чубом.
— Может быть. Все может быть, мой юный друг.
Палит солнце, а стоит спуститься вниз, под обрыв, там — море. Искупаться бы…
— Пойду спрошу насчет купания.
Высокий солдат встает, а второй, с чубом, лениво смотрит вдаль. Пожимает плечами. Дескать, мне-то что, спрашивай.
Славиков вскоре вернулся. Вернулся хмурый. Бакланову с одного взгляда стало ясно: опять что-то сержант выдал. И все-таки интересно.
— Что он сказал?
Славиков сел рядом. Сплюнул, но неудачно: пришлось вытирать подбородок.
— А! Купание, говорит, подождет. Главное, говорит, — доло. Будем наводить «люкс» в спальном салоне.
А море сияет во всю синь. У Славикова есть ласты и маска. Кто-кто, а Николай знает, что такое подводный мир и подводная охота. Не зря прислали ему друзья подводное ружье! Здорово скрашивали службу эти морские прогулки. И вот, пожалуйста, — купаться нельзя. Так сказал сержант. Мало ли кто что говорит. Хуже другое. Сержант не желает слушать разумных советов. Он упрям в своей правоте, как мул, уткнувшийся в ворота хозяйского дома. И доводы у сержанта железобетонные: «Сначала порядок, а отдых потом». А если все-таки искупаться? Что он сделает? Нет, действительно, что он сделает, если поступить по-своему? Для пробы характера!
— К черту его! Пойдем! — сказал Бакланов, угадав мысли Славикова.
Николай посмотрел на дверь.
— А маска там…
— К черту маску. Пойдем хоть охладимся, вон как жарит! — Бакланов решительно встал.
«Охлаждение» затянулось минут на. двадцать. Оно бы продлилось еще дольше, если бы на тропе, ведущей к морю, не появился Русов. Он был в трусах, майке и панаме. Казалось, тоже собрался купаться. Славиков хлопнул по животу лежащего на воде Филиппа:
— Смотри! Сержант!
Бакланов перевернулся, посмотрел в сторону Русова.
— Пусть. Главное, спокойные нервы и здоровье.
Набрав в рот воды, выплюнул ее фонтанчиком.
Русов подождал, пока «пловцы» выйдут из воды. Они шли по ступенькам. Им было не по себе. А сержант молчал. Бакланов, улыбаясь, предложил:
— Искупались бы, товарищ сержант. Солнцу безразлично, солдат или генерал. Вон как жарит!
— Одевайтесь, одевайтесь, — поторопил Русов.
Сержант больше ничего не сказал Бакланову. Только Славикову велел остаться.
Сверху, с обрыва, Филипп видел их двоих. Сержант сидел на песке. Николай стоял перед ним спиной к морю. «Ясно, сейчас Русов читает ему мораль».
Бакланов ошибся. Русов не стал этого делать.
— Садитесь, Славиков. Поговорить надо.
Солдат ответил настороженно-вежливо:
— Благодарю. Побольше вырасту.
— Да уж хватит, пожалуй, — усмехнулся Русов.
— Велика фигура, да…
— Нет, я о другом…
Помолчали. Стремительно проносились над берегом чайки.
— Скажу честно, не ожидал от вас такого. Даже не знаю, что и сказать. Характер выказываете? Зачем это нужно, Славиков?
Николай удивился: насчет характера сержант попал в точку. Хитрый! Но Славиков ничем не выдал своего удивления. Было ему как-то не по себе молча стоять, и не только оттого, что самому нечего сказать в оправдание, а больше оттого, что Русов молчит, не читает ему мораль, не повышает голоса. Если бы все было по-другому, Славиков знал бы, как себя вести, а сейчас… «Действительно, глупо все как-то, по-детски… Похоже, он в меня верит. Бакланова-то не оставил… С тем, видно, другой разговор, другие меры. Вот так, Николай, мотай на ус…»
— Молчите, Славиков?
— А что говорить-то? Все элементарно…
Он хотел сказать «не серьезно», но раздумал и только вздохнул.
— Я думаю, что это стихийно, случайно… Так? — Русов глядел сосредоточенно, не мигая.
— Похоже…
— Тогда идемте, работа стоит.
Каменистые ступеньки раскалились, обжигают босые подошвы ног. Такая жара…
* * *
Из домика вынесли койки и вещи.
Кириленко разводил известь для побелки, Славиков мыл табуретки, Бакланов красил койки. Красил и думал: а сержант, в придачу ко всему, оказывается, еще и шутник. Придя с моря, сказал: «Бакланов, сделайте такой фокус, чтобы две койки из серых стали зелеными». Пожалуйста, можно и зелеными. Если так некоторым командирам нравится!
Рогачеву сержант приказал проверить движки и лампы в блоке разверток. «Что-то развертка дергалась. Вы заме-гили, Рогачев?» Рогачев-то заметил, но дело вовсе не в блоке разверток. У Баклаши движок шалит. Сержант не стал гадать. Вот он и приказал им: Рогачеву проверить блок разверток, а Далакишвили — дизеля.
Бакланов заканчивал покраску второй койки. Резо опробовал двигатель, Русов с Кириленко белили помещение. Славиков перемыл все табуретки и столы, а Рогачев…
Ефрейтор Рогачев сидел в станции перед прибором проверки радиоламп и, направив на себя вентилятор, читал книгу. Лампы он проверять не стал, хотя и понимал, что блок разверток проверить стоило бы…
Если бы в эту ночь какой-нибудь диверсант сунулся на территорию поста 33, ему бы пришлось очень туго.
Бакланов шагал злой как черт. Его переполняла обида. Жгучая, безысходная. «На третьем году упекли, как зеленого, на пост. Спать бы сейчас, видеть десятый сон, а тут… Нет, что ни говори, а один такой сержант занозистей десяти командиров рот, вместе взятых. И ребята тоже хороши. Нет, чтобы всем вместе „культурненько“ его отбрить— молчат, как чижики. А Кириленко, тот даже доволен. Ну и служака же!..»
Почва под ногами удивительно неровная. Бакланов то й дело спотыкается о какие-то кочки. Откуда их столько набралось? Днем не заметно. Ремень автомата нудно трет шею. Бакланов поправляет его и ругается.
Стучит дизель в силовой кабине. Там сейчас дежурит Резо. Небось читает учебник шофера-любителя.
Внизу, под кручей обрыва, просвистела птица: «фьють, фьють». Ей ответила другая. Странный какой-то свист. Что это за птица? А ну ее!.. Филипп сердито зашагал дальше.
Луна, яркая, рыжая, шустро ныряла в облаках. Долго в них не задерживалась и показывалась снова. Поперек моря — лунная дорожка… Конечно, все очень красочно. Можно здорово воспеть ночь и луну, но настроение Филиппа Бакланова не способствовало этому. Видно, не суждено лирическим стихам родиться в эту ночь. Мысли уносились далеко-далеко…
Где-то осталась прежняя вольная жизнь. Где она, так называемая «гражданка»?
Есть такой город — Саратов. Добрый город. Есть река Волга. Большущая река. Там, над Волгой, голубое теплое небо и ватные клочья облаков. На реке — порт. Давно ли Филипп пришел в контору порта?
…Филипп стоит перед столом начальника отдела кадров. Начкадр небрежно просматривает бумажки, сшитые за уголок черной ниткой. Свидетельства о рождении и образовании, справку о том, что податель ее здоров как бык, и заявление, что все тот же податель желает стать моряком советского речного флота. Начкадр несколько раз перелистывает бумаги, а Филипп, глядя на его гладко выбритую голову, думает: «Сейчас все зависит от этой лысины. Что он скажет, этот речной волк?»
Речной волк поднимает голову, и Филипп видит редкие седые усы, усталое лицо и проницательные глаза.
— За кормой все чисто?
— У меня? — Филипп на всякий случай делает вид, что не понимает.
